Покушение на Сталина. Дело Таврина – Шило

К счастью, даже в настоящее время исследователь располагает возможностью установить некоторые обстоятельства предвоенной биографии и происхождения Шило-Таврина, чем и занялся автор. Начинать, естественно, следовало с самого истока, то есть от рождения фигуранта, поскольку это позволило бы идентифицировать его с определенной степенью точности. А поскольку добросовестному исследователю положено проверять все, выясним ситуацию и с «вариантом Таврин», и с «вариантом Шило», в обоих случаях заявленных в качестве уроженцев села Бобрик Нежинского района Черниговской области. Попутно заметим, что с учетом административно-территориального деления Российской империи «район» следовало заменить на «уезд», а «область» на «губернию».

В период Великой Отечественной войны архивы Черниговской области понесли огромный урон:

«23 августа 1941 г. … Чернигов претерпел значительные разрушения из-за сильной бомбежки. Прямым попаданием бомб были уничтожены три архивохранилища областного архива… Немецко-фашистские оккупанты нанесли архивам области большой ущерб. Из шести архивохранилищ областного архива четыре архивохранилища… были уничтожены»[53 - Публикация на сайте Государственного архива Черниговской области www.chernihiv-arhiv.gov.ua.].

Однако погибли только некоторые архивные материалы. Уже в первые дни и недели войны УНКВД области начало принимать меры по отбору к эвакуации самых ценных архивных материалов. Одновременно уничтожались документы, утратившие оперативное значение и не представлявшие научно-исторический интерес. На первых порах эта работа осуществлялась на основании весьма общей директивы НКГБ СССР от 24 июня 1941 года № 136 о задачах органов госбезопасности в условиях военного времени. Лишь 30 августа появился секретный приказ НКВД СССР № 0401 «Об охране Государственных архивов в военное время», требовавший обеспечить сохранность от вражеских воздушных налетов и диверсий и в первую очередь эвакуировать «все материалы, имеющие оперативно-чекистское значение, а также списки и картотека на шпионов, провокаторов, диверсантов, чинов полиции, жандармерии и другие контрреволюционные элементы; все наиболее ценные в научно-историческом отношении фонды, части фондов или отдельные документы; делопроизводство архивных отделов и государственных архивов и все материалы по личному составу краевых, областных и районных государственных архивов; весь учётно-справочный аппарат архивных отделов и государственных архивов (описи документов, списки фондов, картотеки, указатели и т. п.)»[54 - Государственный архив Тверской области. Ф. Р-1583. Оп. 1. Д. 294. Л. 5.].

Как видим, сотрудники архива Черниговской области, как, впрочем, и многих других областей, действовали с опережением инструкций из центра. Незадолго до упоминавшейся бомбардировки, 5 июля 1941 года, 38 820 дел из 121 фонда были эвакуированы в Ульяновск. Фактически архивисты и чекисты в инициативном порядке выполнили положения изданного почти два месяца спустя упомянутого приказа. К счастью, фонды, относящиеся к бывшему Нежинскому уезду Черниговской губернии, избежали уничтожения или захвата, благополучно пережили эвакуацию и после войны вернулись на место постоянного хранения. Много лет спустя это позволило внести некоторую ясность в исследуемую проблему.

Для начала был выяснен вопрос о личности человека, именем которого назвался арестованный террорист с самого начала, а именно, являлся ли некий рожденный в селе Бобрик Нежинского района Черниговской области Петр Иванович Таврин реальным или вымышленным лицом. На запрос автора Государственный архив Черниговской области ответил кратко и исчерпывающе:

«Сообщаем, что в метрических книгах о рождении за 1908–1910 годы Николаевской церкви местечка Вертеевка (парафия с. Бобрик) Нежинского уезда Черниговской губернии актовой записи о рождении Таврина Петра Ивановича нет»[55 - Письмо директора Государственного архива Черниговской области автору № Т-1842 от 11 сентября 2008 года.].

Следовательно, Таврин – уроженец села Бобрик был личностью вымышленной, никогда не существовал, и документы на него выдаваться никак не могли. Однако не исключался и вариант с переездом родителей Таврина в Бобрик сразу после его рождения, при котором арестованный агент сам мог не знать, что он родился в другом месте, и искренне заблуждался на этот счет. Существует несколько подзабытый, но все еще вполне эффективный метод контрразведывательной и следственной работы – опрос старожилов, который еще не поздно произвести и сейчас. Это и было сделано, но поиск лиц, помнящих такого односельчанина или его родителей, успехом не увенчался. Пожилые люди, видевшие еще довоенных обитателей села Бобрик, честно пытались помочь, но не смогли вспомнить никого похожего. В результате можно утверждать лишь, что фиктивность данной личности в привязке к году и месту рождения установлена. Что и следовало, скорее всего, ожидать. Это, кстати, вовсе не означает, что интересующий нас Таврин Петр Иванович не существовал в природе, просто он мог родиться в другое время и в другом месте.

Зато с Шило все оказалось совершенно иначе. Архивная справка гласит:

«В архивном фонде Черниговской духовной консистории в метрической книге Троицкой церкви местечка Веркиевка[56 - Раннее название местечка Вертеевка.] Нежинского уезда Черниговской губернии за 1909 год имеется актовая запись № 41 от 29 июня 1909 года о рождении Петра.

Дата рождения: 12 июня 1909 года (по старому стилю).

Родители: хутора Бобрика козак Иоанн Павлович Шило и Васса Иоакимовна.

Основание: Ф. 679, оп. 10, д. 1384, л. 98 об.»[57 - Письмо директора Государственного архива Черниговской области автору № Ш-1984 от 3 октября 2008 года.].

Судя по всему, следователь запросил эвакуированный в Ульяновск архив и получил такой же ответ, истолковав его несколько расширительно. Заключить это можно по тому, что он явно отождествил казака И. П. Шило с кулаком, что в данном случае делать было нельзя. Казаки юга Черниговской губернии в предреволюционный период являлись землевладельцами даже меньшего масштаба, чем простые крестьяне: средний размер их находившегося в потомственной собственности земельного надела составлял 7 десятин, тогда как у крестьян он равнялся 8 десятинам. Впрочем, это не столь существенно. Важно то, что в селе Бобрик в 1909 году действительно родился Петр Иванович Шило. Означает ли это, что именно он и являлся человеком, арестованным 5 сентября 1944 года в поселке Карманово Смоленской области?

Безусловно, нет. Данный установленный факт означает лишь реальность существования лица с указанными именем, отчеством, фамилией и местом и годом рождения, но отнюдь не идентичность такового с пойманным террористом СД. В совместном документе НКВД, НКГБ и «СМЕРШа» в отношении установочных данных П. И. Шило сообщается, что они подтверждены проверкой. Однако обратим внимание на то, что проверкой не подтверждено соответствие человека и фамилии, а с учетом подробно описанных далее непонятных нестыковок биографических и установочных данных фигуранта нашего расследования это вызывает существенные и обоснованные сомнения.

Приведенная архивная справка заставляет также обратить внимание на нюанс, на первый взгляд, не имеющий значения, но в действительности весьма важный. Дело в том, что хутор Бобрик и село Бобрик – это разные, хотя и находившиеся близко друг от друга населенные пункты, и рожденный на хуторе никогда не скажет о себе, что он родился в одноименном селе. Более того, казаки с некоторым презрением относились к крестьянам, дразнили их «селюками» и иными обидными прозвищами, и уже хотя бы по этой причине человек, проведший свое детство в их среде, спутать село с хутором никак не мог. Так что не исключено, что некто, скрывавшийся под фамилиями Шило и Таврин, просто не обратил внимания на данную тонкость, и это отнюдь не свидетельствует в пользу его идентичности с указанным в справке уроженцем хутора. Справедливости ради следует отметить, что прошедшая в 1930-х годах реформа административного устройства СССР все же могла стереть в памяти различие между селами и хуторами.

Впрочем, и следствие тоже, видимо, не было окончательно убеждено в том, кого же все-таки задержали в Карманове. Из доступных нам следственных материалов (надпись на обложке дела заключенного, протокол приобщения к делу вещественных доказательств, а также справка об исполнении приговора) видно, что речь в них шла не о Шило (Таврине) и Шиловой (Адамчик), а о неких Шило-Таврине и Шиловой-Адамчик, т. е. о людях с двойной фамилией, каковыми они не были. Исходя из этих данных, мы можем обоснованно предполагать, что в качестве таковых они фигурировали и в обвинительном заключении, и в приговоре. Приговор суда – документ в высшей степени серьезный, в нем имеет значение любая буква, и указанная там неверная фамилия дает подсудимому законное основание утверждать, что к ВМН приговорен не он, а какой-то другой человек. Конечно, только в случае, если ему или его адвокату позволили бы сделать такое заявление…

А как полагалось поступить по закону? Допустим, следователь достоверно установил, что подследственный фактически и несомненно является никоим образом не Тавриным, а Шило. В этом случае он обязан был вынести постановление об уточнении анкетных данных, в котором указал бы обнаружившиеся факты и их источники. В резолютивную часть такого постановления непременно вошла бы фраза о том, что подследственного отныне надлежит именовать Шило Петром Ивановичем и что все ранее полученные вещественные доказательства и свидетельства по Петру Ивановичу Таврину следует считать относящимися к Петру Ивановичу Шило. В советском уголовном процессе существовало понятие прозвища, в которое включали как уголовные и прочие клички, так и ложные фамилии. Уголовно-процессуальный кодекс (УПК) РСФСР 1922 года, действительно, требовал вносить во вторую, резолютивную часть обвинительного заключения имя, отчество и фамилию обвиняемого, а также, помимо остального, его прозвище. Все это попадало также в приговор и судебный приказ. Однако уже в следующем году после его издания УПК был существенно изменен и упорядочен, в том числе и в данном аспекте (статьи 210, 334 и 368). Отныне формулировка «фамилия и прозвище» изменилась на «фамилия или прозвище», причем последнее попадало в обвинительное заключение, приговор и судебный приказ исключительно в тех случаях, когда настоящая фамилия подследственного и подсудимого не могла быть точно установлена. Судя по всему, в деле Шило-Таврина возникла именно такая ситуация. Следователь и судьи, оказавшиеся не в состоянии установить истину, на всякий случай указали обе фамилии, чтобы таким способом застраховать себя от серьезнейшей процедурной ошибки. Однако одновременно они расписались и в невозможности окончательно идентифицировать обвиняемого, а впоследствии и подсудимого. Иначе как вопиющим правовым произволом это, как и многократное нарушение процессуальных сроков, и непонятную вольность в добывании и приобщении к делу доказательств (соответствующий протокол датирован 1951 годом!), назвать невозможно. Кстати, точно так же следует квалифицировать и заключение ГВП РФ об отказе в реабилитации и Таврина, и его жены. Составлявший его военный прокурор В. Яковлев, безусловно, увидел все процессуальные нарушения и попытался максимально изящно обойти неудобные моменты путем написания фамилий осужденных в правильном варианте: Шило (Таврин) и Шилова (Адамчик). Беда только в том, что по приговору, на который составлялось данное заключение, были расстреляны лица с иными, как мы видим, фамилиями. Скорее всего, прокурор руководствовался стремлением не выносить сор из избы, но по закону это делает юридически ничтожным данный отказ в реабилитации как относящийся к неким неизвестным людям.

Документы донесли до нас также третью версию личности фигуранта, о которой в открытых источниках не сообщалось ничего. А между тем она вполне конкретна и уже потому требовала тщательной проверки. В именном списке потерь начальствующего состава 1196-го стрелкового полка 359-й стрелковой дивизии указывается, что пропавший без вести Таврин Петр Иванович родился в 1913 году в селе Починки Починковского района Горьковской области на улице Калинина (номер дома не указывался). Безусловно, запись несколько странная, потому, что данная улица до революции не называлась вообще никак – это был так называемый Завраг или Заовражье. Уже хотя бы по этой причине в 1913 году по данному адресу не мог родиться никто. Впрочем, это мелочь – улица под тем же советским названием существует и по сей день, на ней живут люди, туда можно отправить письмо, по ней можно прогуляться. По просьбе автора работники местного архива провели поиск по метрическим книгам и установили, что в указанные годы в Починках человек по фамилии Таврин, Гаврин или Маврин не рождался и не жил. Таких людей нет ни в государственных архивах, накапливавшихся в данном районе с 1938 года, ни в консисторских записях с 1909 года. Следовательно, указанные в именном списке потерь данные были ложными. И именно это весьма и весьма любопытно. Если существует хоть какая-то мизерная степень вероятности того, что в период с февраля по май 1942 года учетные записи в полку и дивизии были сфальсифицированы самим Тавриным, то уж к данной записи он точно не имел отношения, поскольку во время ее совершения пребывал в немецком плену. Она была внесена кем-то другим и при этом не перекликалась с предыдущими ничем, кроме фамилии, имени и должности пропавшего офицера. О том, кто сделал ее и почему, можно лишь строить догадки. Невозможно только списать это на банальную невнимательность. Тут стоит сразу же оговорить, что ни в 1196-м стрелковом полку, ни во всей 359-й стрелковой дивизии другого Петра Ивановича Таврина (как и Таврина с другими именем и отчеством) не было, это проверено автором по всем именным спискам в соответствующих архивных фондах.

С учетом всего сказанного следует констатировать, что для окончательной идентификации родившегося в 1909 году на хуторе Бобрик Петра Ивановича Шило достаточных оснований нет. Мы лишь знаем, что такой человек в свое время рождался, и не более того. Не исключено, что подследственного было просто решено назначить «бывшим Шило», что устроило всех причастных к этому делу представителей властей.

Выборочно оценим некоторые сведения, сообщенные о себе бывшим агентом на следствии. В частности, он утверждал, что в 1936 году окончил Московский институт цветных металлов и золота[58 - Создан приказом Высшего Совета Народного Хозяйства СССР от 17 апреля 1930 г. № 1238 на базе Московской горной академии. Его архивы, согласно телефонной беседе автора с одним из проректоров нынешнего Государственного университета цветных металлов и золота, не сохранились, поскольку были утеряны во время эвакуации института в 1941 году.], а на одном из допросов уверял, что проучился в нем только два года. По некоторым учетным записям, там же он прошел и высшую вневойсковую подготовку (ВВП), что позволило ему надеть офицерские петлицы. Отметим сразу, что среди множества документов о военной службе Таврина автору не удалось найти ни одного, содержащего номер и дату приказа НКО СССР о присвоении ему первичного командирского звания. К тому же два года обучения в вузе не позволяли студенту получить законченное военное образование, это было невозможно ни под каким видом. Данный факт весьма примечателен, поскольку позволяет нам перейти к куда более важному этапу предыстории «дела Таврина», а именно к пребыванию фигуранта в рядах Красной Армии. Помимо того, что этот период его жизни имеет прямое отношение к дальнейшим событиям, он еще и полностью документирован, и это дает нам возможность уверенно перейти из зыбкой области догадок на твердую фактологическую почву. При этом следует отметить примечательный факт: нет никаких сведений о том, что при проведении следствия документы о воинской службе Таврина были каким-то образом использованы. Исключение составляет его фотография в военной форме с петлицами лейтенанта, хотя бы позволяющая идентифицировать арестованного в 1944 году агента-террориста как Петра Ивановича Таврина из 1196-го стрелкового полка 359-й стрелковой дивизии 30-й армии Калининского фронта.

Лейтенант П. И. Таврин

Подведем небольшой промежуточный итог: никто из исследователей и, возможно, также и следствие никак не прореагировали на полную нестыковку различных версий биографии фигуранта. Он в одно и то же время якобы и учился в юридическом институте, и проходил курс в институте цветных металлов и золота, и пребывал в бегах. Далее, якобы он стал Тавриным лишь в 1940 году, то есть все его более ранние документы, вне зависимости от степени их подлинности, не могли быть выписаны на эту фамилию. Тогда каким же образом он мог предъявлять на военной службе документы об образовании, как могли возникнуть документы о прохождении им, т. е. Тавриным, вневойсковой подготовки в период обучения в московском институте – неясно и загадочно. Подделать же такое количество серьезных документов просто невозможно. Впрочем, продолжим.

Рассмотрим пребывание Таврина в тылу и на фронте с момента призыва вплоть до побега и его деятельность в качестве боевого командира на основании документов, хранящихся в Центральном архиве Министерства обороны Российской Федерации (ЦАМО) и в Учреждении Государственный архив административных органов Свердловской области (УГААОСО). Их изучение преподнесло немало сюрпризов, зачастую практически невероятных. Некоторые бросаются в глаза сразу же, другие проявляются лишь после сравнения событий, происходивших вокруг фигуранта нашего расследования, с повседневной практикой Красной Армии периода 1941–1942 годов.

Любое пребывание военнообязанного в рядах вооруженных сил всегда начинается с его призыва, проведенного в конкретную дату и конкретным органом местного военного управления – военным комиссариатом, или военкоматом. При наличии в архивах соответствующих документов установление этих данных является элементарной задачей. Однако в деле Таврина элементарных задач, увы, нет.

Начнем с того, что в документах зафиксированы четыре (!) далеко отстоящих друг от друга места его призыва. Предупреждая вопросы читателей, отметим сразу, что речь идет не о полных тезках и однофамильцах, а об одном и том же человеке, прибывшем на службу в 28-й запасной стрелковый полк и затем отбывшем в 359-ю стрелковую дивизию. По архивам проверено, что и в полку, и в дивизии за весь период их существования был только один Петр Иванович Таврин. Честно говоря, у автора нет разумных объяснений этого теоретически и практически невозможного, но все же имевшего место явления. Естественно, один и тот же военнообязанный никак не мог быть призван почти одновременно в Черниговской, Свердловской, Горьковской и Саратовской областях СССР, поэтому постараемся оценить достоверность каждой из позиций отдельно. И начнем со Свердловской области, где, судя по всему, будущий террорист работал вплоть до самого призыва.

Кстати, некоторое недоумение вызывает сам факт его мобилизации. Дело в том, что геологи, и в первую очередь начальники изыскательских партий, от призыва освобождались, поскольку выполняли важнейшую государственную задачу по разведке и освоению месторождений полезных ископаемых. Практически все геологи-фронтовики попали в действующую армию в качестве добровольцев, причем далеко не с первой попытки. Это было совершенно оправданно, поскольку опытный геолог на своем месте мог сделать для победы намного больше, нежели в окопе с винтовкой в руках. Тем не менее Таврин оказался в числе мобилизованных.

Версия о призыве на Урале является единственной документированной и потому, скорее, становится уже не версией, а фактом. Кстати, она проливает некоторый свет на его действительное воинское звание. Вопреки позднейшему утверждению фигуранта о получении им лейтенантского звания в 1930-е годы, в архиве военного комиссариата города Нижняя Тура Свердловской области в «Книге учета военнообязанных, призванных в Красную Армию» за январь 1941 – декабрь 1941 года значится:

«Таврин Петр Иванович, 1909 г. р., беспартийный, ВУС-1, состав мн-1, место работы – Ис. пр., призван Волочинским ВУС 14.08.1941 г.»[59 - Архивный фонд военного комиссариата г. Нижняя Тура. Ф. Р-22. Оп. 1. Д. 3. Л. 160.]

Расшифруем две одинаковые по написанию, но различные по значению аббревиатуры. Волочинский (опечатка, на самом деле Вологинский) ВУС (военно-учетный стол) не следует путать с ВУС в значении военно-учетной специальности. По состоянию на 22 июня 1941 года ВУС-1 являлась самой базовой, составлявшей основу РККА, и именовалась просто: «стрелок». Условное обозначение «мн-1» расшифровывается как «младший начальствующий состав запаса 1-й категории». Это означает, что на момент призыва Таврин был всего лишь младшим командиром, к тому же еще не переаттестованным с присвоением персонального звания «младший сержант», «сержант», «старший сержант» или «старшина», утвержденного в 1940 году взамен прежних служебных категорий «отделенный командир», «младший комвзвод» и «старшина». Поскольку последние персональными званиями не являлись, при увольнении в запас они не сохранялись и потому в РВК не учитывались. В запас первой категории зачислялись только военнослужащие, уволенные в запас по отбытии срока действительной службы (статья 31 Закона СССР о всеобщей воинской обязанности), поэтому с уверенностью можно констатировать, что Таврин либо в самом деле отслужил ее, либо обзавелся военным билетом, в котором это было указано.

Забегая вперед, отметим, что в период пребывания на фронте Таврин числился получившим офицерское звание еще в предвоенный период. При этом в документах 359-й стрелковой дивизии имеются два варианта года окончания им института и соответственно получения лейтенантских петлиц: 1936 и 1939. Как мы видим, ни один из них не может считаться действительным, поскольку на момент призыва в 1941 году он офицером не являлся. Теоретически категорию не среднего, но младшего командира запаса можно было получить в период обучения в гражданском вузе. Высшая вневойсковая подготовка осуществлялась на военных кафедрах институтов и университетов, которые в период с 1930 по 1937 год готовили из студентов средних командиров. Некоторые студенты по разным причинам не могли закончить обучение и уходили из вузов. Если они успели пройти два периода военной подготовки (20-дневный лагерный сбор сразу после поступления, год военного обучения и 2-месячные лагерные сборы), их квалификация считалась достаточной для присвоения категории младших командиров запаса. После этого им была открыта дорога в школы младших лейтенантов, хотя этот путь выбирали далеко не все.

А вариант с 1939 годом вообще фантастичен, поскольку двумя годами ранее правительство приняло решение о переходе от высшей вневойсковой подготовки к первичному военному обучению всех студентов в вузах и техникумах по программе одиночного бойца с целью подготовки студентов к годичной действительной военной службе после окончания вуза. Вот после этого Таврин и в самом деле мог стать младшим командиром запаса (повторимся, только младшим, то есть не офицером). В любом случае о высшей вневойсковой подготовке речь идти не могла, в документах 359-й дивизии указана очевидная ложь. Кроме того, все варианты военной подготовки требовали от студента пребывания на стационарной форме обучения, то есть Таврин теоретически должен был провести на постоянном жительстве в Москве не менее трех лет. Упоминания об этом в судебно-следственном деле нам неизвестны, зато в архивах 21-й запасной стрелковой бригады есть запись о том, что он проучился в институте всего два года. И очень плохо со всем этим корреспондирует имеющаяся там же запись о том, что наш фигурант был уволен из РККА в 1940 году. Следовательно, на него распространялись положения не Закона СССР «О всеобщей воинской обязанности» от 1 сентября 1938 года, а Закона СССР «Об обязательной военной службе» от 8 августа 1928 года, в соответствии с которым он должен был быть призван на срочную военную службу на два года раньше, в 1938 году.

Мобилизационное предписание, 1940 год

Второй вариант места призыва фигурирует в учетных документах 28-го запасного стрелкового полка и 21-й запасной стрелковой бригады. В них имеется любопытная запись о призыве Петра Ивановича Таврина 14 июля 1941 года в Нежинском районе Черниговской области, из которого он якобы и был родом. Ни ранее, ни позднее о Нежинском РВК не было ни единого упоминания. Установить достоверность этого не представилось возможным, поскольку на запрос автора Черниговский областной военкомат ответил, что архивы по призыву сохранились лишь с 1943 года. Таврин, как будет показано далее, скорее всего, призывался не там и не тогда, но проигнорировать факт наличия в документах полка такой записи невозможно. Как она могла появиться в них? Для понимания ситуации рассмотрим некоторые общие принципы призыва военнообязанных в СССР накануне и в самом начале Великой Отечественной войны.

Любой призывник или военнообязанный проходил приписку, в результате которой получал на руки мобилизационное предписание.

В 1941 году данное мероприятие было проведено в плановом порядке в начале года и повторно в марте – апреле как внеочередное для составления нового мобилизационного плана МП-41. Таврин, как и все военнообязанные, был зафиксирован в РВК в карточке учета военнообязанного. Мы не знаем, на какой день после начала мобилизации он должен был прибыть и куда именно, но все это отражалось в документах. К сожалению, в 1953 году прежние призывные карты новобранцев, учетные карточки военнообязанных запаса и учетно-послужные карточки рядового состава РККА были уничтожены в соответствии с директивой Генштаба. Данные из них работники военкоматов частично перенесли в книги призыва, но зачастую не все, да и не всегда аккуратно. Куда же направлялись мобилизованные? Чаще всего, приблизительно в 80 % случаев, они были напрямую приписаны к воинским частям, дислоцировавшимся в том же самом военном округе. Однако военнообязанных, как правило, было больше, чем требовалось для такого пополнения. Излишек направлялся в запасные бригады и полки, откуда впоследствии в составе маршевых батальонов и рот шел на пополнение воюющих частей. Вероятность попадания мобилизованного на Украине человека в запасной стрелковый полк на Урале хотя и не равнялась нулю, но была исчезающе малой.

Источник данных о призыве Таврина Нежинским РВК в документах 21-й зсбр и 28-го зсп неясен. Запасные части и соединения действовали в спокойных тыловых условиях, и потому учет военнослужащих в них всегда осуществлялся вполне качественно. В должном уровне их штабной культуры легко убедиться, просмотрев соответствующие архивные материалы. Поскольку предположить запись «с голоса» просто невозможно, остается единственная версия о данных, взятых из мобилизационного предписания. Оттуда они, скорее всего, перекочевали в «Служебную книжку для рядового и младшего начальствующего состава Красной Армии», введенную приказом НКО СССР от 20 июня 1940 года № 171. Этот документ выдавался только военнослужащим тыловых частей и существовал до появления приказа наркома обороны СССР от 7 октября 1941 года № 330, после чего был заменен красноармейской книжкой, удостоверяющей личность рядовых и младших командиров. В ее разделы 5 и 6 вносились данные о дате и месте призыва военнослужащего. Проверить информацию в мобпредписании Таврина в данный момент невозможно, равно как и вынести суждение о том, кто и почему мог снабдить его таким странным в рассматриваемой ситуации документом.

Третий вариант места призыва будущего террориста – Ленинский РВК Горьковской области – фигурирует в наградных документах 359-й сд и в учетах безвозвратных потерь Красной Армии за 1954 год. Эта информация действительности не соответствует, что явствует из результата проверки архивов соответствующего военкомата[60 - Справка Ленинского РВК Нижегородской области от 6 мая 2009 года № 2/1508.]. Обратим внимание на еще один поразительный факт: в сводке безвозвратных потерь дивизии, датированной 1946 годом, значился Ленинский РВК Горьковской области, а в составленной тогда же и на ее же основании карточке учета безвозвратных потерь на Таврина П. И. указан Исовский РВК Свердловской области.

Последняя версия места призыва Таврина тоже построена на документах, но крайне странных. В послевоенных учетах промелькнула и очень быстро исчезла информация о призыве его в Саратовской области. Секретным приказом Главного управления кадров Вооруженных Сил СССР от 16 сентября 1946 года № 02197[61 - На данный момент приказ рассекречен.] Петр Иванович Таврин в числе других офицеров, призванных в Саратовской области, исключался из списков как пропавший без вести в 1942 году. Отметим ошибочность указания в приказе года рождения (1910), звания «лейтенант» и должности «командир взвода». Помимо этого, в одиннадцатом томе вышедшей в 1997 году Книги Памяти Саратовской области, составленной по данным местных военных комиссариатов, мы без труда находим лаконичную запись:

«Таврин Петр Иванович. Лейтенант, командир взвода, 1196-й сп. Пропал без вести май 1946»[62 - Книга Памяти. Саратовская область. Т. XI. Саратов: Региональное Приволжское издательство «Детский мир», 1997. С. 240.].

Год пропажи без вести указан явно ошибочно, однако остальное свидетельствует о наличии в Саратовской области документов о призыве фигуранта нашего расследования.

Автор попытался разобраться с данным фактом и натолкнулся на странное обстоятельство, поставившее в тупик даже самих работников местного архива, лично участвовавших в создании указанной Книги Памяти. Они совершенно определенно подтвердили, что иного пути, кроме отыскания данных о каждом, без исключения, военнослужащем в материалах военкоматов, нет и быть не могло. Однако по состоянию на ноябрь 2008 года запись в книге призыва Петра Ивановича Таврина в системе военных комиссариатов Саратовской области отсутствовала, исчезла и сама книга, хотя в 1997 году она еще имелась. Причем книга просто исчезла, не оставив после себя ни малейших следов затребования, изъятия или уничтожения по акту. Отсутствуют данные по фигуранту нашего расследования в фильтрационных материалах и, что вполне естественно, в 15 тысячах комплектах документов по архивно-следственным делам (ст. 58 УК РСФСР в различных ее вариантах). Впрочем, последнее совершенно неудивительно с учетом осуждения Шило-Таврина Военной коллегией Верховного суда СССР, а вот непонятное исчезновение дела из военкомата заставляет предположить, что давняя история продолжает кому-то не давать покоя и в наше время. Вспомним также официальную информацию о том, что человек с данными фамилией, именем и отчеством в Саратовской области никогда не работал и не проживал. Кто и с какой целью путал следы призыва фигуранта в Красную Армию, установить не удалось. Тем не менее сам факт таких разночтений не может не наводить на подозрения о том, что они возникли не случайно и не по банальной халатности. Причастность к этому самого фигуранта представляется невероятной, поскольку частному лицу не под силу в военных условиях на протяжении короткого времени подделать учеты военкоматов в четырех областях. И, самое главное, невозможно придумать разумное объяснение того, зачем это могло ему потребоваться.

Как бы то ни было, призыв состоялся, и Таврин попал в ряды Красной Армии. Неясно, как и где он провел конец лета и начало осени, однако по состоянию на октябрь будущий террорист оказался уже в следующей категории – среднего командного состава, в звании младшего лейтенанта. Когда он получил первичное офицерское звание, не установлено, запись об этом в нарушение всех правил сделана не была. Впрочем, это далеко не единственное нарушение.

Первый этап недолгой военной карьеры будущего террориста пришелся на 28-й запасный стрелковый полк. Он входил в состав 21-й запасной стрелковой бригады, сформированной на основании директивы штаба Уральского военного округа № МОУ/0012 от 24 июня 1941 года из 26-го (Челябинск), 28-го (Свердловск), 97-го (Уфа, лагерь Алкино) запасных стрелковых полков, 72-го запасного артиллерийского полка (лагерь Чебаркуль, Челябинская область), 18-го отдельного запасного батальона связи (Свердловск) и 10-го отдельного запасного саперного батальона (Нижний Тагил). Уже в августе 72-й зап был передан в 17-ю зсбр, вместо него в начале сентября 1941 года был сформирован 32-й зсп с дислокацией в Кургане. Запасные части являлись структурами военного времени и предназначались для подготовки личного состава, прежде всего рядовых и младших командиров, для пополнения убыли в частях на фронте и внутри страны, для подбора кандидатов для укомплектования военных училищ и для развертывания новых частей и соединений. Тыловые запасные полки подчинялись командующим войсками округов и составляли резерв главного командования для пополнения убыли полевых войск, а армейские находились в подчинении командующих армиями или командиров корпусов и составляли соответственно армейский или корпусной резерв обученного пополнения. Отметим, что средний и старший комсостав на подготовку в них не направлялся. В общем случае в 1941 году офицеры запаса в подавляющем большинстве зачислялись в резерв офицерского состава при Военном совете фронта и военного округа, где проходили краткую переподготовку перед направлением к месту постоянной службы. Позднее, в 1942 году эти резервы получили штаты и стали Отдельными полками резерва офицерского состава (ОПРОС). С учетом призыва Таврина в категории младшего комсостава он был направлен в запасный полк совершенно обоснованно.

Для целей нашего расследования материалы начального этапа военной службы Таврина исключительно интересны. В них утверждается, что его гражданское образование составляют два курса геологического института (без дальнейшей конкретизации), что со срочной службы в РККА он был уволен в 1940 году, что ВУС-1 (стрелки), с которой он якобы призывался летом в Свердловской области, каким-то образом изменилась на ВУС-2 (пулеметчики), и, самое главное, появилась запись о его военном образовании: «Школа особого назначения УПО»[63 - ЦАМО. Ф. 384 зсп. Оп. 244028с. Д. 1. Л. 2. Именно в этот полк был окончательно переформирован 29-й зсп.]. Последнее проливает новый свет на всю эту запутанную историю. Сам факт существования данного военно-учебного заведения был совершенно секретным, документы о его окончании на руки никому и никогда не выдавались. Оно располагалось в Харькове и полностью именовалось Школой особого назначения Украинского пограничного округа при Спецбюро ОГПУ (позднее НКВД)[64 - Спецбюро отвечало за организацию партизанских отрядов, диверсионных и разведывательных групп на случай оккупации территории СССР, подготовку кадров для них, организацию снабжения и разработку нормативных документов.]. Школу возглавлял подполковник, впоследствии полковник Максим Константинович Кочегаров, будущий начальник таких учебных заведений, как Украинская межкраевая школа НКВД СССР, Московская межкраевая школа НКВД СССР, Московский филиал Высшей школы НКВД СССР и 1-я Московская школа ГУКР «СМЕРШ». В воспоминаниях известного советского организатора и руководителя диверсионной работы полковника А. К. Спрогиса упоминается о том, что в 1930 году он и 29 других слушателей Высшей пограничной школы (ВПШ) ОГПУ после прохождения месячных специальных курсов были направлены в Ленинградский, Белорусский и Украинский пограничные округа для организации и подготовки диверсионно-партизанской работы. Задачей ШОН УПО в 1930-е годы являлась подготовка диверсантов и руководителей партизанских отрядов на случай возможной агрессии против СССР со стороны буржуазных государств. В описываемый период времени официально было введено понятие «малой войны». Этот термин, автором которого принято считать еще председателя РВСР М. В. Фрунзе, означал действия партизан и диверсантов в тылах противника, организованные за счет регулярных войск и под руководством армейских штабов. Более известна роль Красной Армии в подготовке кадров особого назначения, но ОГПУ и НКВД СССР, УССР и БССР тоже поучаствовали в этом процессе, невзирая на то, что впоследствии именно руками Наркомата внутренних дел вся эта система подверглась разгрому, а большинство выпускников диверсионных и партизанских школ и курсов в 1937 году и несколько позднее были репрессированы. Вероятно, упоминание о ШОН УПО в учетных документах полка и бригады произошло по колоссальному недосмотру, но автор крайне благодарен виновникам такой халатности. Это свидетельствует о принадлежности Таврина в предвоенный период к негласному аппарату госбезопасности, причем не на уровне осведомителя или агента сомнительной ценности. Он стоял в иерархии намного выше. Курсанты диверсионных и партизанских школ особого назначения подбирались из проверенных людей, получали допуск к секретной и совершенно секретной информации, а выпускники этих учебных заведений уже не принадлежали себе. Они обязаны были жить под легендами, ежегодно проходить секретные учебные сборы и в любой момент ждали сигнал о мобилизации или переходе на нелегальное положение. После начала войны выпускники партизанских и диверсионных школ стали цениться на вес золота. Их разыскивали и срочно зачисляли в кадры либо госбезопасности, либо военной разведки, поэтому факт направления выпускника ШОН УПО в тыловой полк может свидетельствовать или об отсутствии доверия к нему, или о прохождении им некоего этапа легендирования перед заброской в тыл противника. Строго говоря, Таврин в 1941 году мог быть уже исключен из негласного штата госбезопасности, но вероятность этого представляется невысокой. Что же касается его предыдущего пребывания в нем, то с учетом такой записи это можно считать установленным фактом. Упоминание о ШОН УПО начисто исключает возможность кулацкого происхождения или предыдущих судимостей человека, известного нам как Шило-Таврин. Возглавлявшееся Кочегаровым учебное заведение было крайне малокомплектным, единовременно в нем обучались от 10 до 12 человек, все прошлое которых тщательно проверялось буквально под микроскопом. Туда попадали только лица с безупречными анкетными данными, никакие исключения из этого строжайшего правила не допускались никогда.

Запись об обучении П. И. Таврина в Школе особого назначения УПО.

Страница из должностного списка начсостава 28-го запасного лыжного полка

Абсолютно непонятно, как и откуда могла возникнуть в документах запасного полка такая запись? Кто вообще мог знать о существовании этого учебного заведения? И как этот «кто-то», обладая подобной информацией, мог не знать о возможных последствиях своих откровений, в том числе и для самого себя? Повторимся: даже название данной школы ни в коем случае не должно было фигурировать в открытых документах, это однозначно квалифицировалось как разглашение государственной тайны, да еще и в военное время.

Ненадолго возвратимся к вопросу о гражданском образовании Таврина. Похоже, что он и в самом деле получил хотя бы начальный уровень высшего образования в сфере геологии, в противном случае он никак не смог бы справиться с обязанностями начальника геолого-разведочной партии, требующими серьезной специальной подготовки. Однако если поверить тому, что учился он в Московском институте цветных металлов и золота, то вопросов ко всей этой истории становится еще больше. Увы, попытка проверки по архивным спискам студентов указанного института оказалась невозможной, поскольку его руководство сообщило автору о полной утрате документов за предвоенные годы, уничтоженных в момент подхода вермахта к столице Советского Союза. Следовательно, ни документально подтвердить, ни документально опровергнуть этот этап жизни фигуранта не представляется возможным, но настораживает ряд любопытных обстоятельств. Ни в одном из доступных нам источников нет сведений о длительном пребывании Таврина в Москве, да и сам жесткий режим прописки в столице и стокилометровой полосе вокруг нее весьма затруднял проживание там по поддельным паспортам. Кроме того, в период работы Таврина на прииске все документы института, естественно, были еще в полной сохранности, а потому самый элементарный запрос при трудоустройстве по месту учебы немедленно выявил бы все нестыковки и расхождения между реальными событиями и документальным их подтверждением.

Однако вернемся к воинской службе фигуранта. Вновь подчеркнем: как и когда Таврин стал младшим лейтенантом, неизвестно. Задокументировать его жизнь в период с момента призыва до октября 1941 года не удалось, и потому нет полной уверенности в том, что после призыва он был сразу же направлен в 28-й зсп, а не пребывал где-то еще. Однако вероятность этого достаточно высока. Скорее всего, первичное офицерское звание Таврин получил в полковой школе младших лейтенантов, попасть в которую был буквально обречен благодаря принадлежности к младшему начальствующему составу и двум курсам института. Неясно, из каких соображений после этого его оставили в постоянном составе полка и назначили командиром 2-го (стрелкового) взвода 2-й роты 2-го батальона, но все же это вписывалось в рамки разумного. Однако потом произошло нечто непонятное. Во-первых, к концу 1941 года Таврин оказался уже не младшим лейтенантом, а лейтенантом. Объяснить такой скачок в звании невозможно. Запасные полки не относились к Действующей армии, выслуга младшего лейтенанта в них составляла два года. Досрочное присвоение очередного звания в запасных частях не производилось (разве что в качестве поощрения за совершение геройского поступка или исключительно высокие личные заслуги – но при этом в документах части обязательно оставались соответствующие записи), и лейтенантом Таврин мог стать там не ранее конца лета или начала осени 1943 года. Однако по неустановленной причине уже в ноябре 1941 года он официально носил лейтенантские петлицы. Отметим, что при этом нет никакой уверенности и в полной законности ношения будущим агентом СД предыдущих «кубиков» младшего лейтенанта.