А… все равно пора вставать.
«В двадцать пять она страдала…»
В двадцать пять она страдала:
«Мне уже не двадцать».
В двадцать девять перестала
Петь и улыбаться.
В сорок пять – ей не до ягод,
Злится, что не тридцать:
«С каждым годом – старше на год!
Как не материться?»
А соседка – та, напротив,
Бойче год от года…
И орёт, как «Ту» на взлете:
«Пенсия! Свобода!»
«Хмурым лесом путь лежит…»
Хмурым лесом путь лежит.
Убывает свет вечерний;
Ёжик хворостом шуршит;
Мысли к ночи суеверней.
Ох, вернуться б дотемна.
Где фонарик? Чу! Как будто
Так и дразнит тишина:
«Что, тропинку перепутал?»
«Луна в ударе. Нервы береги!»
Луна в ударе. Нервы береги!
Со спинки стула свесилась рубаха.
Пустырника пустые пузырьки
По ящику катаются от страха.
Война и мир двоится. Пятый том.
Лет десять?
Двадцать?
Тридцать?
Что потом?
Ночная мантра против страха
Буду сниться по ночам,
Буду в руку сон нести,
Засыпая ваш очаг
Неосведомлённости.
Ваши чакры – хороши.
Страшно вам? Из леса вы?
Пяток – две. И две души —
Обе ахиллесовы.
Ахинея вас спасёт,
Страх уступит дёшево,
Отодвинется с высот —
Утром не найдешь его.
«На улице минус…»
На улице минус
И падает снег.
Сидит у камина
Седой человек.
Сидит в окружении
Тающих дней
И слушает пенье
Горящих углей.
За день до отопительного сезона
Октябрь уж нас тупил,
Как время тупит ножик,
Как тупит зубья пил
Приказ: «Пили скорей!»
Забыли алфавит
И, в столбик не умножив,
Мы созерцаем вид
Холодных батарей.
«Где-то на севере, севере крайнем до крайности…»
Где-то на севере, севере крайнем до крайности,
До вероятности выхода к новому югу,
Спрятался вечер, который, как ветер, недавно стих,
Чтоб не метаться и чтоб не мотаться по кругу,
По кольцевой заорбитной светящей туманности
Для имитации севера с югом друг друга.
«То ли мойры, то ли парки…»
То ли мойры, то ли парки
Лепетали в летнем парке.
Говорит одна из мойр,
Нитку делая прямой:
«Вот как жизнь должна прямиться,
Чтоб добром светились лица».
А втора, вертя кудель,