От дам-патронесс до женотделовок. История женского движения России

ситуативного и окружающего пространств, которые разночинцы занимали и через которые эта категория соприкасалась, в сущности, с любым элементом русского общества[150 - Там же. С. 40.].

Претензии этой группы на влияние оказались реализованными. Под ее влиянием и контролем шел поиск новых идеалов и выработка новой ценностно-нормативной базы. Были пересмотрены морально-нравственные установки, идеалы, ценности общества, модели поведения мужчин и женщин. Определялось новое видение мира. «Все пошло в переборку», – говорили в то время, имея в виду, что все подвергалось критическому переосмыслению, начиная с основ российской государственности, религиозных воззрений, моральных норм и до внешнего облика.

Гендерное измерение сословно-классовой стратификации

Изменения сословно-классовой структуры общества, безусловно, имели и гендерный аспект. Пол выступил дополнительной характеристикой стратификационного процесса. Женщины привилегированных и полупривилегированных сословий, но особенно дворянки, в большинстве своем оказались в более сложном положении, чем мужчины того же сословия, в силу более жестких установок традиционного общества в отношении женщин. Проявление инновационного поведения, востребованного в новых условиях модернизирующегося общества, допускалось и поощрялось лишь со стороны мужчин, но отнюдь не женщин.

Помимо представлений о «правильном» женском поведении, накладывающих запрет на женскую активность в публичной сфере, существовали еще и законодательные ограничения. В середине XIX века они состояли в следующем[151 - Миронов Б. Н. Социальная история России. Т. 1. СПб., 1999. С. 252–253.]:

– женщина до 21 года не имела права на отдельный вид на жительство без разрешения отца или мужа, что существенно ограничивало ее мобильность. При этом муж имел право иска на принудительное возвращение ушедшей от него жены;

– брачное право регулировалось исключительно церковными законами, и потому развод был процедурой сложной и трудоемкой. Причин для законного расторжения брака было мало, а процедура их доказательства была унизительной. Для добровольного развода или разъезда супругов законных оснований не существовало. Хотя в России всегда существовала практика «самовольных» разъездов супругов (без развода) вне зависимости от законодательных разрешений или запретов;

– наследственные права женщин были меньше, чем у мужчин;

– для найма на работу или поступления на учебу женщине требовалось письменное разрешение отца, опекунов или мужа;

– достижение совершеннолетия (в 21 год) не влияло на изменение статуса незамужней женщины – она не могла получить свою долю семейной собственности. Только замужество повышало ее статус и позволяло ей получить свою часть собственности, стать более самостоятельной.

Разорение дворянских гнезд поставило перед женщиной-дворянкой проблему дальнейшего существования и даже выживания. Традиционная стратегия жизни – замужество и переход из дома отца в дом мужа – стала проблематичной. В первую очередь – по причине сохранившихся представлений об идеальном женихе – помещике-латифундисте и отсутствии таковых в реальной жизни. Мужская дворянская молодежь, решая проблемы собственной адаптации в новом пореформенном обществе, в массе своей не спешила обзаводиться семьями. Замужество и выполнение функций и ролей жены – матери – хозяйки в другой, чуждой социальной среде, скажем купеческой или мещанской, также влекло за собой ряд психологических проблем и оценивалось в общественном мнении как мезальянс.

По мнению Е. Некрасовой – женщины-врача первого выпуска Женских медицинских курсов в Санкт-Петербурге, прошедшей непростой путь адаптации в новой экономической и политической ситуации, – именно экономические причины подвигли русских женщин на деятельное отношение к своей судьбе. Она писала:

Экономические условия русской жизни и общественный переворот, совершившийся 19 февраля 1861 года, вызвали и женщину на борьбу за существование, потребовали и от нее непременного участия в труде. Вынужденная силой необходимости, а не модой – как казалось тогда многим, – она заявила свою готовность к приобретению одинаковых с мужчиною прав на знание и труд, заявила потребность высшего образования[152 - Некрасова Е. С. Женские врачебные курсы в Петербурге: Из воспоминаний и переписки первых студенток // Вестник Европы. 1882. Кн. 12. С. 808.].

Важность проблем материального порядка для женщин дворянского круга подчеркивала активистка женского движения второго призыва Ольга Шапир:

Я работала всегда искренне <…> стараясь облегчить работу будущим женским поколениям в их стремлении не только к свету, к равноправности и просвещению, а также к экономической независимости, которая играет почти главную роль в жизни людей[153 - Шапир О. А. О равноправности женщин // Женский вестник. 1905. № 6. С. 162.].

Население Российской империи различных социальных слоев и групп по большей части сходилось в своих представлениях о «женском вопросе» как о некой моде и потому видело в нем проблему падения женской нравственности. Именно эта установка определяла появление таких документов, как записка начальника III отделения графа П. А. Шувалова на высочайшее имя «О недопущении женщин на службу в общественные и правительственные учреждения» от 15 декабря 1870 года. Шувалов аргументировал свой отказ женщинам в праве на работу тем, что работа вне дома «имеет самое растлевающее действие на нравственность и самые губительные влияния на состояние семьи»[154 - РГИА. Ф. 733. Оп. 193. Д. 489. Л. 3–8.]. Других проблем власть в отношении женщин не видела.

Эти социально-экономические изменения послужили основой процессов консолидации женщин, объединенных общими проблемами, потребностями, интересами.

Другой причиной, двигавшей женщинами в деле организации женского движения, была их вовлеченность в общий подъем, желание играть значимую роль в общественной жизни, реализовать собственное «я» на пользу обществу. Женщины, принадлежащие к образованным классам, так же как и мужчины этой группы, переживали ощущение свободы и общественных перемен, готовили себя к труду на пользу общества. Е. Юнге по этому поводу писала:

Бывают счастливые периоды в жизни <…> целых народов, когда дурные семена <…> как будто глохнут, а добрые всходят и пышно расцветают. Таким периодом было время так называемых «шестидесятых годов». <…> то незабвенное время, одно воспоминание о котором заставляет радостно биться сердца, <…> время подъема духа, бодрости, энтузиазма, <…> и та поражающая быстрота, с которой совершалось это движение. <…> благие перемены в понятиях <…> вступили в сознание большинства людей вдруг. Жившие в то время помнят, как, например, до 1859 года лучшие матери не кормили сами своих детей, лучшие люди признавали деятельность женщины только в своем доме и хозяйстве, и как внезапно взгляд на подобные вещи переменился[155 - Юнге Е. Из моих воспоминаний. 1843–1860 гг. // Вестник Европы. 1905. Кн. 5 (май). С. 257.].

Будущие лидеры женского движения заявили о себе тем, что быстро перешли от рассуждений и обсуждений к практическим делам и увлекли за собой женщин своего круга – «современных женщин наших средних интеллигентных классов» (по П. Ткачеву). Та же Е. Некрасова вспоминала:

Трубниковой и Стасовой я обязана многим. Они отвлекли меня от беспочвенного горячего увлечения широкими общественными задачами и идеалами и убедили приняться за общественную деятельность. Благодаря им я приняла участие в возникшем обществе переводчиц, а затем в учреждении высших женских курсов, присутствовала на всех общих и частных собраниях, дежурила на лекциях и прочее[156 - Белозерская Н. А. Надежда Александровна Белозерская, урожденная Ган (Автобиография) // Исторический вестник. 1913. Т. 132. № 6. С. 928–929.].

Другая представительница женской дворянской молодежи так вспоминала о своем вхождении в общественную работу и осознании своей новой идентичности:

С этого времени началась лучшая пора моей жизни. Еженедельные заседания Комитета были для меня праздничными днями, каждую «нашу пятницу» я ждала с радостным волнением и покидала заседание с убеждением, что я принята в среду исключительно выдающихся людей, творящих большое историческое дело, к которому и я теперь приобщена[157 - Гревс И. О. К. Нечаева в ее работе для СПб Высших женских курсов // Ольга Константиновна Нечаева. 1860–1926. Л., 1928. С. 67.].

Именно эта категория женщин – дворянки, поставленные, с одной стороны, перед проблемой выживания, а с другой – разделявшие либеральные идеи и включившиеся в деятельность интеллигентских кружков 1860?х годов, – начали поиск приемлемых для женщин своего круга путей выхода из создавшегося положения и составили в дальнейшем социальную базу женского движения. Право на труд было для них важнейшей задачей как по причинам экономического порядка, так и по моральным соображениям. Среди этих пионерок, прокладывавших пути к профессиональному женскому труду и одновременно отстаивавших интересы своей социальной группы, были Н. А. Белозерская, М. А. Богданова, А. П. Блюммер, В. И. Глушановская, А. М. Евреинова, М. Н. Коркунова, Н. И. Корсини, Е. И. Конради, Е. И. Лихачева, сестры Е. Н. и П. Н. Пыпины, Н. П. Суслова, М. К. Цебрикова, А. Н. Энгельгардт и другие.

Эти женщины представляли собой новую социальную группу женщин, оформившуюся в 1860?х годах и получившую название «новых женщин». Наличие у них образования, свободного времени, а у некоторых – и средств позволило им выступить в качестве организаторов движения.

Мобилизационный контекст движения

Очевидно, что факторы макроуровня влияют на генезис общественных движений опосредованно, через функционирующие в обществе социальные институты и через взаимодействие на уровне социальных групп. Значимыми для генезиса женского движения первого этапа представляются институты прессы, литературы, семьи и образования, которые формировали политические возможности женского активизма, служили его мобилизационным контекстом.

Первая постановка вопроса. Генерализированные убеждения образованных классов и групп о «женском вопросе»

Либеральные идеи о равенстве всех перед законом, о соблюдении законности, о гласности в суде, о долге перед народом, о необходимости действовать во имя «общего дела» и т. д. были весьма привлекательны для российской интеллигенции, представителей образованных слоев общества. Ими вырабатывался идеал свободной личности, уважительное отношение к самовыражению индивида. Этими людьми усваивались и формировались такие базовые понятия либерализма, как частная жизнь и частная собственность. Все эти идеи и понятия, их составляющие, предстают как генерализированные верования эпохи 1860?х годов. В социологии общественных движений генерализированные верования рассматриваются как тип «мягкой» идеологии, которая определяет проблемную ситуацию, осмысляет ее и убеждает участников событий в необходимости неких действий, которые бы стабилизировали ситуацию и разряжали социальную напряженность. Именно генерализированные верования определяют тип и направленность конкретных действий[158 - См.: Здравомыслова Е. А. Парадигмы западной социологии общественных движений. СПб., 1993.].

Эти идеи, вырабатываемые в либеральных интеллигентских кругах российского общества, подрывали базовые ценности и нормы традиционного общества. Распространение идеала свободной личности на женщин, определение для них новых норм, переосмысление концепции женственности вылились в общенациональную дискуссию по так называемому женскому вопросу. Проходила она очень болезненно. Инновационное поведение части российских женщин, их претензии на «другую жизнь» поддерживали высокий градус дискуссии. Практически все современники отмечали ее массовый и ожесточенный характер. М. К. Цебрикова, в частности, писала:

Ни один вопрос не бывал встречен таким бессмысленным глумлением и ожесточенной враждой, не бывал так извращен непониманием, тупоумием или злонамеренной клеветой, как женский вопрос[159 - Цебрикова М. К. Предисловие // Милль Дж. С. О подчинении женщины. 2?е изд. СПб., 1870. С. II.].

Чуть дело дойдет до вопроса о правах женщин, то люди самых противоположных взглядов высказывают одинаковую непоследовательность и изумительное согласие в гонении идеи свободы и равноправности женщины[160 - Там же. С. XII–XIII.].

Как уже говорилось, обсуждение «женского вопроса» начали представители мужской интеллигенции. Д. И. Писарев точной датой начала «женского вопроса» называл 1857 год[161 - Писарев Д. И. Женские типы в романах и повестях Писемского, Тургенева и Гончарова // Русское слово. 1861. № 11. С. 1.], публицист А. Пальховский – 1858 год[162 - Пальховский А. Еще раз о женском труде. По поводу журнальных толков об этом вопросе // Атеней. 1858. № 5–6. С. 487–503; Он же. О русской женщине. По поводу романа Гончарова «Обломов». Посвящается исключительно читательницам // Московский вестник. 1859. № 28. 25 июля. С. 337–344.]. Другой известный публицист Н. Котляревский в своей довольно поздней статье отнес начало «женского вопроса» к 1851 году – времени первого знакомства россиян с идеями Дж. С. Милля, отказа от «фантазий» в отношении женщин и начала теоретического осмысления положения женщин в обществе[163 - Котляревский Н. Очерки из истории общественного настроения шестидесятых годов. Женский вопрос в его первой постановке // Вестник Европы. 1914. № 2. С. 225–252.].

Причины появления «женского вопроса» в России прогрессисты, то есть демократически настроенные интеллигенты, определяли как внутренние. Популярный публицист, критик и издатель А. С. Гиероглифов (1825–1900) писал:

Исключительно вследствие умственного и нравственного развития общества, в общественной жизни которого женщины начинают приобретать влияние и значение[164 - Гиероглифов А. Общественное призвание женщины // Отечественные записки. 1863. Т. 143. № 7–8. С. 521.].

Лагерь противников «женского вопроса» настаивал на «привозном», то есть заимствованном его характере.

В начале 1860?х годов деятели науки и литературы с разной степенью вдохновения и красноречия описывали положение женщины как рабы в семье и как несовершеннолетнего ребенка в гражданской жизни. В целом ситуация с женщиной оценивалась как «ненормальность» и «несправедливость».

Эта тенденция рассмотрения «женского вопроса» как вопроса о справедливости в отношении женщин сформировалась еще в 1840?е годы. Идея «восстановления справедливости» была стержневой на всем протяжении существования вопроса. Позднее, уже в XX веке, поиск справедливости в отношении женщин был перенесен женщинами – участницами женского и феминистского движений – в политическую сферу и вылился в требования равных гражданских прав:

Женский вопрос – это искажение справедливости. Мы требуем только признание за нами равных прав с мужчиной на труд во всех областях и требуем, чтобы общество и государство расплатилось бы с нами за него той же монетой – признанием за нами тех же политических и гражданских прав, что и за мужчиной. <…> Когда женщина достигнет этого – исчезнет и женский вопрос: он сольется с общечеловеческим[165 - В. М. Из бесед с членами съезда. А. П. Философова // Слово. 1908. № 647. 11 декабря. С. 6.].

Другие аргументы, используемые в 1860?х годах в деле «освобождения женщины», также появились в 1840?х годах. Прежде всего это относится к представлениям о женщине как о матери, которая, воспитывая подрастающее поколение, является «создательницей и охранительницей всей расы» и которая не может воспитать свободных граждан, будучи «рабой». В либеральной печати много писалось о том, что свободная женщина спасет нацию, а существующий порядок вещей ведет к «культурному одичанию» нации.

Другой аргумент о необходимости «вырывания женщин из плена духовного и телесного» заключался в использовании их нравственного и умственного потенциала в интересах общества.

Достижением 1860?х годов стало то, что женщин уже рассматривали как субъектов социальных действий. Говоря языком XIX века, их включили в состав «великой армии прогресса». Страна стояла на пороге перемен, и оппозиционно настроенная интеллигенция сплачивала свои силы. По мысли шестидесятников, женщины могли и должны были работать на благо будущей России не только в роли матери – наставницы – воспитательницы в домашней сфере. Их призывали к деятельности в публичной сфере и возлагали на них определенные надежды. Доводы к этому были следующие.

Во-первых, женщины не участвовали в создании того общественного порядка, «пагубность» которого обнаружилась в 1850?е годы. Поэтому все, что происходило в России, определялось сферой ответственности исключительно мужчин.

Во-вторых, угнетенное положение женщин, по мысли «прогрессистов», развило в них сострадательность, гуманизм, доброту и делало их потенциальными сторонницами изменений общественного порядка.

Таким образом, прогрессисты 1860?х годов мыслили «женский вопрос» как подготовку женщин к общественной деятельности, использование их сил и имманентно им присущих «качеств» в построении новой России. Это, наряду с идеей справедливости, составило содержание генерализированных верований интеллигенции в «женском вопросе».

Следующим на очереди был вопрос: «Как эту мечту согласить с жизнью?»[166 - Котляревский Н. Указ. соч. С. 246.], то есть как привлечь женщин в ряды общественности. Необходимыми первоочередными шагами было признано так называемое «развитие женщин», «вооружение их знаниями». Для этой цели предлагалось устройство мастерских, в которых некие добровольцы-«развиватели» будут заниматься нравственным воспитанием женщин и приучением их к труду. Также планировалось обсуждение «женского вопроса» на страницах специального журнала.

Эти представления определили деятельность «печальников женского вопроса». Так, еще одной характерной чертой «женского вопроса», сохранившейся на всем протяжении его существования, стала тема образования женщин. Историк Б. Б. Глинский в своих «Очерках русского прогресса» подытожил мнение многих своих современников:

Центр тяжести женского вопроса <…> лежит в очень немногом, и прежде всего и главнее всего – в праве женщин на образование. Невежество женщин, может быть, представляет еще худшее зло для общества, чем невежество мужское, потому что все интимные и наиболее важные стороны нашей жизни находятся в руках женщин[167 - Глинский Б. Б. Права и обязанности женщин // Очерки русского прогресса. СПб., 1900. С. 316.].

Эти мысли находили отклик в среде молодых дворянок. Идеи, вырабатываемые в столицах, давали им представление, в каком направлении нужно двигаться. В. Засулич вспоминала:

Начало 60?х годов облекло столицы, а в особенности Петербург, в самый яркий ореол. Издали, из провинции, он представлялся лабораторией идей, центром жизни, движения, деятельности <…> за выяснением, что это за «дело», женщины <…> начинали рваться в Петербург. Но в Петербурге натыкались на ту же шаткость и неопределенность понятий, на «ерунду», от которой они бежали из провинции[168 - Засулич В. Воспоминания. М., 1931. С. 20.].