Грешным делом

Иногда дети этих тружеников проникали в школы, на наши праздники, чтобы побить кого –то из наших и хоть так поквитаться. Может и хорошо, что наши выступления прекратились, а то неизвестно, чем бы всё это закончилось. После того, как Тарас поступил в институт и переехал жить в другой район, Эгер женился, а Микки с Сюзи Кротоффым вдруг забрали в армию.

Так я остался совершенно один и пустился в одинокое плавание по совершенно неизвестным музыкальным заводям нашего города.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

ТРИ ФИАЛКИ «СКАЗОЧНОГО ЛЕСА»

Было самое начало 80- х. Кое –кто ещё носил клёш, но у большинства раструб брюк внизу заметно сузился да и сами штаны сделались уже. Этот принцип тесноты, кажется, захватил всё вокруг. 80 –е не зря называют застоем. Такого количества несвежих лиц в автобусе и такого жуткого запаха изо рта и людских подмышек я не ощущал ни в прежние времена, ни после.

Личного автотранспорта у людей не было, причём даже у тех, кто имел большие заработки. За машиной надо было постоять в очереди два- три года. Поездки за границу считались происшествием чрезвычайным, отдыхал народ в основном на местных зонах отдыха, где по меркам советского времени было, в общем, неплохо: щитовые домики, лодочная станция, несколько катеров для катания на водных лыжах, рыбалка, место для костра, где можно приготовить уху, бильярдная и танцверанда, где играли живую музыку. Вот на одну из таких танцевальных веранд и подписали работать на всё лето инструментальную группу Зимкина- старшего.

Не знаю, как описать те чувства, которые рождают в тебе сосновые деревья и хвоя, устилающие землю золотистым мягким ковром, блестящая рябь воды с играющей на поверхности серебристой рыбой, тёплое солнце, пробивающееся сквозь малооблачную дымку нежным пристальным светом. Причалы с катерами, рядом с которыми суетятся бородатые люди, одетые в обтягивающие, прорезиненные костюмы, чтобы в следующий момент соскочить на воду и помчаться за катером на водных лыжах.

Хотя, думаю, слово Романтика здесь подходит. Прибавьте к этому пологие откосы холмов, на которых раскинулись домики, многочисленные костры и сидящих возле них на брёвнах людей, чей обед кипит в котелке, подвешенном на слеге- всё это, да ещё голубое небо, редкие облака, плюс запах жарящегося шашлыка или грибов, отзывались в моей душе необъяснимым чувством радости и причастности к этой лесной эйфории.

Наша инструментальная группа должна была играть на дощатой эстраде, прикрытой сверху лишь настилом от дождя. Зрители сидели под открытым небом. Поэтому если накрапывало, туристы, немного потанцевав под зонтиками, уходили. Но были три девушки, которые оставались даже тогда, когда начинался дождь. Смеясь, они забегали к нам под навес эстрады, пока мы играли и, пританцовывая, ждали, когда дождь кончится.

Девушек звали Зоя, Наташа и Сесилия. По их словам девушек они просто обожали игру нашей джаз банды. Не знаю почему, но Зимкин -старший прозвал их городскими фиалками. Может, из –за сладкого запаха духов, которым пользовалась одна из девушек, кажется, Наташа. В них действительно было что –то от фиалок! Вы хоть раз останавливались возле городских клумб, чтобы полюбоваться ими? Я например, очень часто подолгу замирал возле каменных городских чаш, разглядывая невероятной красоты, будто сотканные из глянцевого ситца фиолетовые лепестки, завораживающие рисунки на их трепетных соцветиях, бахрому тычинок и золотистый месяц каймы. Эти цветы гипнотизировали меня, вызывая в моей душе почти сакральный трепет, поэтому сорвать хоть одну из них –ни, ни! – что вы, на это у меня никогда бы не хватило смелости!

Так вот, когда шёл дождь, девушки стояли рядом, притоптывая в такт, и их можно было принять за группу нашего бэк-вокала. Правда, стоило дождю кончиться, они уходили со сцены, помахав нам ручками, но спустившись вниз, всё -таки не уходили, а рассевшись на первом ряду веранды, продолжали слушать. Если мы начинали играть что –то весёлое, то они подскакивали и начинали танцевать. Или, если не танцевали, то просто сидели и улыбались, хлопая в такт. Они были нашими искренними поклонницами и, конечно, каждый из нас принимал это на свой счёт. Не знаю, как у остальных, но у меня от улыбки одной из них Сесилии, или как называли её подруги Цили, просто замирало сердце!

Надо сказать мужчины в нашей банде, называвшейся «Последние могикане» собрались не то, что с опытом, а прямо-таки тороватые. Руководителю группы Авангарду Зимкину было под шестьдесят, гитаристу Паше Войкову тридцать с хвостиком, барабанщику Толе Нигматуллину и клавишнику Вилли Герасимову в сумме было сорок пять, мне единственному семнадцать.

В коллектив я попал, как вы уже поняли, случайно. Ну, а предыстория была таковой: перед самым отъездом на зону отдыха Авангарда позвали к телефону и сказали, что его шестидесятитрёхлетнего друга и товарища бас –гитариста увезли с инфарктом в больницу. Взявшись за голову, Авангард начал причитать, бегая по квартире. А всё потому, что заменить музыканта, утверждённого Москонцертом, было делом непростым. Ставка гитариста в те годы была мизерной. Хороший музыкант на неё бы не пошёл. Чтобы повысить ставку требовались согласования, которые бы заняли недели, в то время, как выступления начинались уже завтра. Тут Тарасик и предложил отцу взять меня.

– А разве он знает ноты? – Спросил сына Авангард.

– Ну, ля –мажор от фа –диез то он отличит, – пошутил Тарас, однако тут же поправился:

– Вообще он парень толковый, сам увидишь!

Авангард, естественно, вначале отмахнулся. Где это видано брать неопытного музыканта без образования в коллектив? Но потом задумался. В самом деле, а почему нет? Опять же много платить не надо. И потом, что -то ведь он умеет делать?

А я умел. Я уже говорил, что до этого мы с Тарасиком до этого много репетировали, играя у него дома рок-н-ролл и Авангард нас порой консультировал. Однажды он даже меня похвалил, сказав: из тебя выйдет толк, если, конечно, будешь настойчив!

Зимкин -старший, конечно, не догадывался, что этот толк выйдет из меня так скоро. В общем, когда Авангард мне позвонил и поинтересовался, что я об этом думаю, то я ему честно сказал, что если на меня не будут слишком давить, и покажут, как играть, то всё будет чики -пики! Так и сказал.

Басовые партитуры, надо сказать, оказались довольно сложными и поначалу они мне казались египетскими письменами. Но когда Авангард додумался пометить каскады нот латинскими буквами, которые я уже знал, дело пошло быстрее.

Поначалу речь шла о подмене всего на пару выступлений, но когда из больницы вдруг сообщили, что их бас –гитарист переехал из реанимации в морг, Авангарду ничего не оставалось, как предложить мне остаться в группе на весь сезон.

Так началась моя взрослая жизнь, которая мне, вчерашнему школьнику, была, если честно, очень даже по душе. Утром мне никто не читал нотаций, а поздно вечером никто не отправлял спать. Кроме репетиций и танцев особых дел у меня не было. Свободное время мы проводили в бильярдной. Толя и Вилли быстро стали мне друзьями. Авангарду я почти заменил племянника, так как называл его "дядя Авангард" и обращался к нему на «ты».

Единственным человеком, который постоянно меня шпынял, оставался гитарист Паша Войков. На первой же репетиции, едва я ударил по струнам, он проворчал: «до диез, а не си -бемоль! Наберут по объявлению"! Моя игра поначалу действительно больше напоминала охоту слепого за блохой в колготке. Из-за громадного количества нот, которые мне следовало запомнить, на втором часе репетиции появлялся тремор рук и горечь во рту от нотного перца горошком. Чтобы не получить язву желудка, все вокруг начинали шутить. Паша, разумеется, тоже.

Едва ли не каждую мою оплошность он сопровождал комментариями, типа: «метил в глаз, а попал в промежность» или «хотел дуплетом, а вышло ни раза!». Поначалу я в ответ на его реплики молчал. Но когда однажды, в ответ на то, что я зацепил нечаянно не ту ноту, он сказал: Тебе б говно за слоном в цирке из клетки выносить, так хорошо ты пальцами загребаешь», Толя Нигматуллин шепнул мне: «врежь ему тоже, чего ты боишься? Ответь ему»! И я начал отвечать. Свои главные уроки пикировки, кстати, я получил именно в этой группе.

Теперь, если Паша ворчал: «снял трусы, в носках запутался!», я тут же отвечал ему: «не учи отца сношаться!», даже ещё грубей ему отвечал. Но когда появились три эти девушки, мы ругаться перестали. Неудобно было при них выяснять отношения.

Зоя и Наташа казались мне очень компанейскими – но и только. Зато возле Цили я робел, как древний грек возле статуи Венеры. Её красота пугала и завораживала меня одновременно.

Улыбка её казалась мне восхитительной, походка невероятной, фигура божественной…Да что там! Она вся казалась мне богиней. Волосы у неё блестели, как у актрис в индийских фильмах, а одежда… Мне в то время казалось почти кощунственным раздеть женщину, которая ходила в импортных джинсах "Леви".

Циля держала всех на расстоянии. Мужчин особенно. Для меня она была чем –то вроде музейной ценности, Катцетокоатлем женского рода, божеством, идолом из драгоценного металла, кумиром, к которому меня не подпускали мои персональные, жившие только в моей душе дикари.

Цвет её кожи напоминал мне умеренный юг, глаза ближний восток, руки богатую Америку. Она держала на дистанции и притягивала одновременно. В её присутствии хотелось кричать от радости и замкнуться в себе. Даже если Циля просто стояла и молчала, всё равно это было прекрасно. В её немоте было что –то от леденящей красоты севера, а в безмолвном взгляде нечто от морских сокровищ, которые встают перед глазеющими на морские волны матросам, перед тем, как исчезнуть в пучине.

Словом, Циля была лучшей из троицы и если бы кто –нибудь захотел меня в этом разубедить, я пожелал бы нахалу проснуться наутро после Варфоломеевской ночи!

Родом Циля была из Торжка, города на Валдайской возвышенности. Её полное имя, как я говорил, было Сесилия. Так назвали её родители, которые, по её словам, погибли в авиакатастрофе. Из всех родственников у неё осталась только бабушка, которая, по словам Цили, её обожала.

С Зоей и Наташей Цилю свёл вместе велокросс по Золотому Кольцу. Все трое занимались велоспортом, и то и дело швырялись фразочками, типа: «поедем сменами», «будем дёргать или устроим вертушку»? При этом Наташа, как правило, сгибались пополам от смеха, а Зоя, округлив рот, обводила всех удивлёнными глазами, словно не веря, что такая убогая тактика может привести их к успеху.

Наверно, если б Наташа не была похожа, когда не смеялась, на женщину с плаката: «Родина-мать зовёт!», то её бы тоже можно было назвать красивой. У неё была чудесная осанка, красивые полные руки, длинная шея, классический вылет линий плеч, большая упругая грудь и великолепной формы зад, который приковывал внимание всех мужчин, где бы она не появлялась.

Наташа по профессии была медиком. Зоя училась в университете на биолога. Фамилия её была Вогель. Из всей троицы она выглядела необычней всего: с рыжими волосами, гладкой кожей, ладной фигуркой и голубыми глазами, она словно сошла с пропагандистского немецкого плаката времён Третьего Рейха, где таких девушек изображали в качестве образца чистокровной расы.

Все три девушки отлично одевались. Финские батники на клёпках, юбки «Райфл», джинсы "Леви" или "Ливайс", как правильно, кроссовки «Пума» -всё это лишь малая часть того, чем они нас в первый момент удивили… В нашей стране, где капиталистов называли "акулами", так хищно могли выглядеть лишь золотые рыбки советского аквариума. Позже я узнал, что мать Зои работала главным товароведом на оптовой продовольственной базе, а отец Наташи заведовал Профкомом, тем самым, который выдавал путёвки на зоны отдыха, вроде этой.

Единственным невыясненным моментом долгое время оставалось прошлое Цили. Например, было совершенно не ясно, кто является её источником финансирования. Бабушка? Это вряд ли. Как бы там ни было, с аккредитивом и у неё всё было в порядке.

Циля каждый день меняла наряды, удивляя всех роскошными импортными шмотками. Зоя и Наташа, как я уже сказал, тоже от неё не отставали. Но если Зоя старалась одеваться в рок –стиле, в майки, юбки и разноцветные кожаные куртки, одежду Наташи отличала какая -то первобытная дикость. От её разноцветных шорт, из под которых выглядывали края сладких аппетитных булочек, и футболок с сильно выпирающими наружу пальмами, по меткому замечанию Паши, у него возникало желание пойти и зарыться в чьи-то туристические джунгли.

Любые пошлые намёки в свою сторону или не дай бог сальности Наташа отметала сразу, причём иногда весьма грубо. Толик даже дал ей за это прозвище «наша оскорбинка через «о». Наташа в самом деле могла единственной из этой троицы отшить довольно брутально, но в целом, по словам того же Толика, была «то, что доктор прописал». Однако если подруги появлялась на танцверанде вместе, а впереди как обычно шла Наташа в коротком топике с заметно выпирающей грудью, то все тут же переставали хмуриться и начинали улыбаться.

Естественно, среди нас моментально началась конкуренция за право привлечь к себе внимание девушек. Каждый норовил сказать шутку посмешней. В конце концов, мы так раскрутили маховик остроумия, что из него посыпались шарики глупости. Однажды, мы с Войковым даже сцепились на улице из –за того, что он обозвал меня «нахальным поцем». Я, естественно, не остался в долгу, назвав его "шмендриком", словом, значения которого я не знал, просто оно пришло мне в голову. И ещё почему то сказал ему: "иди, прыгни в воду и остудись, тупица"! После этого выйдя из бильярдной и углубившись в лес, мы крепко потузили друг друга.

Вернее, это он меня потузил, потому что тогда я ещё драться почти не умел. Короче, пока Паша держал мою голову у себя подмышкой, я просто сучил кулаками и ладонями в районе его таза, словно хотел вытереть руки об его брюки.

Обидевшись на Пашу после этого, я ушёл после этого, куда глаза глядят, долго ходил по ночному лесу, и, не найдя в темноте дороги к нашей зоне отдыха, заночевал в каком -то стогу на краю деревни.

Проснувшись утром, весь в синяках и царапинах, я с трудом отыскал дорогу, ведущую к зоне Отдыха. Всю дорогу я думал, что родился несчастным. Что ни одна девушка не захочет иметь со мной дела, потому что я моральный урод и к тому же не умею драться. Я представлял себе лицо Цили, такое красивое и недоступное и вздыхал, чувствуя невыносимую тяжесть в груди. Состояния, одно ужасней другого наваливались на меня. Я почти уже решил оборвать свою жизнь, сходив за верёвкой, как вдруг, проходя мимо какой -то опушки, остолбенел, увидев Цилю, которая делала на лужайке возле своего домика зарядку.

– Я думала, одна поднимаюсь в такую рань, – увидев меня, улыбнулась она. Заметив, что я молчу, она направилась ко мне. Подойдя ближе, она поинтересовалась:

– Что это у тебя с лицом? Ты весь в царапинах.

Протянув руку, она коснулась моей щеки, оставив в воздухе запах великолепных духов.

«Фиалки», подумал я. Так они не Наташины, а её!

– Где ты весь так оцарапался, чудик, спрашиваю? – Повторила она свой вопрос.

– У меня, между прочим, имя есть, -буркнул я, потерев царапины.

– И как же нас зовут? – Улыбнулась она, весело сверкнув глазами.

– Лео…Лео.