Умм, или Исида среди Неспасенных

Сальвадор степенно кивнул и указал на низкую деревянную скамеечку у себя в ногах.

– И ты, Исида, будь благословенна. Спасибо, что зашла проведать старика. – Он с трудом положил правую руку себе на затылок и содрогнулся. – Шея замучила.

– Ага, – поняла я.

Положив шляпу на скамеечку, я встала у него за спиной и начала делать массаж. Дед свесил голову, а я разминала ему мышцы, скользя ладонями по гладкой, тронутой загаром коже.

В неярком дневном свете, проникавшем сквозь двойной фильтр тумана и стекла, я касалась дедушкиных плеч и шеи; массаж сменился простым наложением рук. Во мне нарастал странный зуд – предвестник моих способностей; он пробирал меня до костей и покалывал пальцы, напоминая, что Дар целительства по-прежнему при мне.

Честно скажу, в таких случаях я несколько раз проверяла, действует ли этот Дар на расстоянии: мои руки зависали над больным животным или над пораженным органом – мне хотелось выяснить, можно ли достичь целительного воздействия бесконтактным способом. Результаты были, как выражался в свое время мой учитель физики, однозначно неоднозначными. О животных просто не могу ничего сказать; что до людей – те хоть сообщают, что ничего не чувствуют, а в глубине души уверены, что для достижения эффекта требуется касание. Я всегда стеснялась признаваться в истинной причине своего интереса к этому вопросу.

– Вроде отпускает, – через некоторое время сказал дед.

С глубоким вздохом я положила ладони ему на плечи:

– Помогло?

– Очень даже, – отозвался он, поглаживая мою руку. – Спасибо, милая. Теперь посиди со мной.

Убрав со скамеечки шляпу, я опустилась на деревянное сиденье.

– Итак, собираемся поиграть на органе? – спросил он.

– Да, дедушка, – подтвердила я.

Он задумался, а потом важно закивал.

– И это хорошо. Непременно следует заниматься любимым делом, Исида. – Подавшись вперед, он опять погладил меня по руке. – Тебе дарована большая роскошь в виде подготовительного срока, чтобы ты могла служить Ордену, когда меня не станет…

– Что ты, дедушка… – запротестовала я, испытывая неизбежную в таких случаях неловкость.

– Ну, ладно, ладно. – Он не переставал гладить меня по руке. – Чему быть, того не миновать, Исида; я готов – уйду с легкой душой, когда пробьет мой час… но сейчас речь о том, чтобы ты с толком использовала это время – не все же тебе постигать науки да просиживать над книгами…

Я вздохнула и терпеливо улыбнулась. Эти доводы звучали уже не раз.

– … нужно пожить так, как заведено у молодежи, раз имеется такая возможность, – просто пожить, Исида. Поверь, ты еще успеешь взвалить на себя всяческие заботы и обязанности; не хочу, чтобы в один прекрасный день ты проснулась с мыслью, что ответственность за Орден и Общину лежит на твоих плечах, а у тебя смолоду даже не было случая насладиться земными радостями. Улавливаешь?

– Улавливаю, дедушка.

– Эх, много ли ты понимаешь? – Его зрачки сузились. – У каждого из нас, Исида, бывают себялюбивые, если не сказать животные порывы. Их приходится держать в узде, но иногда не вредно дать слабину. Если все время сдерживаться – добра не жди. В будущем из тебя получится более рассудительный и бескорыстный предводитель Ордена, если сейчас ты сможешь себя чуток побаловать.

– Не спорю, дедушка. – Я изобразила подкупающую улыбку. – Однако себялюбие проявляется по-разному. Вот я, например, без зазрения совести потакаю себе тем, что часами просиживаю в библиотеке и хожу играть на органе.

Он глубоко вздохнул, ухмыльнулся и покачал головой.

– Ну, так и быть, только помни: земные удовольствия тебе не заказаны. – Его рука снова погладила мою. – Всегда об этом помни. Мы не чураемся счастья, мы ценим веселье и любовь. Ты просто обязана вкусить безоглядного наслаждения. – Оставив в покое мою руку, он демонстративно осмотрел меня с головы до ног. – Созрела, девушка, – сообщил он. – Прямо кровь с молоком. – Кустистые седые брови изогнулись дугой. – Скорей бы Праздник, а? – Он подмигнул.

Под пристальным взглядом Благословенного Сальвадора я отчаянно вздернула подбородок.

Думаю, рано или поздно мне придется описать свою внешность, и сейчас вполне подходящий момент, чтобы с этим покончить раз и навсегда. Рост несколько выше среднего, телосложение не хлипкое, но и не плотное. Обычно хожу с короткой стрижкой, но если волосы отрастить, они будут совершенно прямыми. Волосы, кстати, на удивление светлые, учитывая мой цвет кожи, который примерно отражает соотношение кровей три к одному (хотя в минуты самолюбования приятно думать, что от бабушки Аасни, скуластой красавицы гималайского происхождения, мне досталось чуть больше положенного); глаза большие, голубые; нос маловат, губы чересчур полные. Если не делать над собой усилия, рот почему-то остается слегка приоткрытым, даже видны ничем не примечательные передние зубы. Вроде бы раньше я отставала в физическом развитии, но теперь наконец все наладилось. Грудь, к моему несказанному облегчению, не отличается особой пышностью; талия осталась тонкой, а бедра слегка раздались. В результате уже целый год никто не говорит (по крайней мере, в глаза), что у меня мальчишеская фигура, – и на том спасибо.

На мне была белая блуза (застегнутая, как положено, наизнанку), узкие черные брюки и удлиненная дорожная куртка, которая неплохо сочетается с широкополой шляпой. Когда я так одеваюсь, мой братец Аллан дразнит меня проповедницей.

– Конечно, мы все с нетерпением ждем Праздника, дедушка, – ответила я.

– И это хорошо, рад слышать, – сказал он. – Стало быть, отправляешься в Данблейн?

– Да, дедушка.

– Вечерком зайдешь? У меня созрели кое-какие формулировки.

– Непременно зайду.

Я помогала ему в составлении окончательного (как мы все полагали) текста нашей священной книги под названием «Ласкентарианское Правописание», в которую с небесного благословения непрерывно вносились поправки аж с тысяча девятьсот сорок восьмого года, когда дедушка только-только начал свою деятельность.

– Вот и славно, – сказал он. – Ну, желаю приятного… уж не знаю, как и назвать такое занятие, когда бренчат на органе, – заулыбался он. – Ступай с Богом, Айсис. И не любезничай с незнакомцами.

– Спасибо, дедушка. Постараюсь.

– Я не шучу. – Он вдруг нахмурился. – Меня в последнее время не оставляют предчувствия… насчет репортерской братии. – Его губы нервно дрогнули.

– Тебе было видение, дедушка? – спросила я, стараясь не выдать своего интереса.

Изначально видения играют огромную роль в нашей вере. Первое видение посетило деда сорок семь лет назад: точнее, это была целая череда видений, которые на раннем этапе помогли нашей Церкви справиться со многими превратностями судьбы. Мы безраздельно доверяли и радовались видениям нашего Основателя, хотя с годами они потускнели и сделались весьма редкими: возможно, виной тому – он и сам это признавал – был его возраст.

У него на лице мелькнула досада, которая тут же сменилась задумчивостью.

– Я бы не рискнул назвать это видением и уж тем более откровением, – произнес он. – Простое предчувствие, понимаешь?

– Понимаю. – Мне хотелось его успокоить. – Не сомневайся, я буду осмотрительна.

– Умница, – похвалил он.

Взяв шляпу, я покинула «Когитарий». Сестры уже вышли из ванной, полностью обсохшие и благоухающие свежестью. Я миновала гористый пейзаж спальни, приблизилась к выходу из этого полумрака и у порога прихожей подхватила с полу свои башмаки.

– Как он сегодня? – спросила сидевшая за конторкой Эрин, пока я завязывала шнурки.

Она покосилась на мою обувь с таким видом, будто заметила какую-то гадость, прилипшую к подошвам.

– По-моему, в бодром расположении духа, – сообщила я и получила одобрение в виде ледяной улыбки.

* * *

– Ай, здорово! – бросил Аллан, выходя на площадку одновременно со мной, только с противоположной стороны.

Мой старший брат высок ростом и хорошо сложен; у него соломенные волосы и светлая кожа, цвет глаз – как у меня, но взгляд более пронзительный. Широкоскулое лицо, самоуверенная усмешка. Глаза обычно стреляют по сторонам: он, допустим, ведет беседу, подкупающе улыбается, но не смотрит перед собой и лишь изредка встречается с вами взглядом, желая проверить, внимательно ли его слушают; впрочем, если ему нужно убедить собеседника в искренности своих намерений, он начинает буквально сверлить его взглядом. Аллан уверяет, будто покупает себе одежду, как и все мы, на благотворительных распродажах в Стерлинге, хотя можно только гадать, как он откапывает там безупречные костюмы-тройки и шикарные блейзеры, которые сидят на нем как влитые. Но надо отдать ему должное: отправляясь вместе с нами за пределы Общины, он, несмотря на нелицеприятные подозрения в тщеславии, всегда выбирает скромную, поношенную деревенскую одежку. В то утро на нем были «вареные» джинсы со стрелкой, рубашка в клетку и твидовый пиджак.

– Доброе утро, – отозвалась я. – Берни сказала, у тебя ко мне дело.