Гриша Горбачев

Когда Гриша проснулся на другой день утром, Подкова уже позавтракал и уехал в соседнюю деревню взыскивать долг с Тоцкого. Мотька принесла на подносе хрустальную кружку молока и сказала:

– Барыня приказали, чтобы вы выпили.

Он едва успел одеться, как Прасковья Ефимовна пригласила его в столовую.

– А Кольку я отпустила в поле, – начала она за завтраком. – Вам не скучно у нас? Саше я попеняла, что она вас не занимает. Она все равно что дама – от Ардальона Петровича не отобьете!

Помолчав, она стала хвалить Гришу:

– Какой вы скромник. Как бы я хотела, чтоб у меня такой сын был. Дал же бог счастья вашей мамаше!

В доме закрыли ставни с солнечной стороны, и Прасковья Ефимовна напала на Гришу за то, что он в сюртуке.

– Неужели же у вас нет блузы? Может быть, вы наденете красную рубашку Ивана Матвеевича?

– Воображаю, какой вы будете смешной, – заметила Саша. – Уж лучше юбку!

– Саша, – строго сказала Прасковья Ефимовна, – не издевайся над отцом. Придержи язык. Защитить еще некому будет.

Гриша отделался от любезного предложения Прасковьи Ефимовны; у него нашлось полотняное платье.

– Ардальон Петрович говорил, что вы рисуете, – начала Саша, вбегая к нему, – Ганичка просит вас сделать ей кошечку. С вами краски?

Гриша стал отнекиваться, говорить, что он давно поставил крест над искусством, но все-таки ему хотелось щегольнуть уменьем рисовать, – он согласился.

Пришла Ганичка с белым котом на руках и села поодаль. Застенчиво улыбаясь, она исподлобья посматривала на Гришу.

Саша раскрыла ящик с красками, помочила кисточки в воде. Гриша достал альбом из чемодана.

Он обвел карандашом контур и растер краски на блюдечке. Саша обошла стол и, сев на ручку дивана, смотрела из-за плеча Гриши на рисунок.

Натурщик сидел неспокойно, и Ганичка что-то шептала коту.

– А голубую ленточку? – спросила Саша.

– Сейчас. Главное – надо схватить выражение… Пощекотите у него за ухом.

Ганичка рассмеялась своим тихим смехом.

– А это что? – спросила Саша.

– Зрачки.

– Синею краской?

– И малиновым лаком.

Саша наклонилась рассмотреть лак, и Гриша почувствовал на своем затылке горячее дыхание.

– Я вам мешаю?

– Ничего!

– А теперь какая краска?

– Бурый вандик.

Саша опять наклонилась, и дыхание ее стало горячей.

Гриша капнул краской и запачкал нарисованный глаз.

– Видите, мешаю.

– Можно смыть.

Рисование продолжалось, портрет кота был готов.

Ганичка приблизилась к альбому и прежде всего показала рисунок коту. Саша все сидела на ручке дивана; Грише не хотелось вставать из-за стола.

– Ганичка, я вас нарисую!

– Не хочу, не хочу! – вскричала девочка и убежала, раскрасневшись.

– Она уж вообразила, что вы ею интересуетесь, – пояснила Саша. – Вот Леночка Тоцкая – всего тринадцать лет, а хоть сейчас о чем угодно говори, все поймет. С Ганичкой же у меня нет никаких тайн. Я даже ей не рассказала о вчерашней царапине.

– А что, зажила?

– Болит до сих пор. Уж такое нежное тело.

Она перегнулась и, заглянув Грише в глаза, спросила:

– А сегодня на мельницу?

Он хотел ответить: «Нет, не надо», но сказал:

– Сегодня пойдем.

Вернулся Иван Матвеевич, покушал; дом замер, погруженный в сон, и Саша с Гришей через сад вышли в открытое поле, где деревенские мальчишки пасли гусей. Перерезав пыльную проселочную дорогу, они очутились у мельницы.

Огромное пирамидальное здание под железною кровелькой таинственно молчало. Ветра не было, широкие мельничные крылья неподвижно распростерлись в воздухе. Площадка, где стояла мельница, вся заросла свежею муравой, а далее волновалась еще не сжатая рожь. Золото колосьев пестрело синими васильками, лиловыми волошками, куколем.

– Я говорила вчера, почему я люблю мельницу, – начала Саша. – Нигде так свободно себя не чувствуешь. Проходят мои последние девичьи дни, хочется забыться… Вон, летят журавли. Я не люблю сада и не люблю леса… Чтобы степь была кругом, чтобы конца-края не видать! Я такая дура: бывало, приду сюда и плачу, только не от горя. Послушайте, отчего сердце сжимается? Идите сюда, – продолжала она, не слушая объяснения Гриши. – Тут маленькая ложбинка, отсюда хорошо смотреть на облака.

Она отбросила свою соломенную шляпку с красными лентами, легла и стала глядеть на перистые облачка, чуть бледневшие в глубокой лазури неба.

– Замечательно, – говорила она, – небесные барашки всегда на одном месте, а те тучки, что пониже, бегут быстро. Те, что еще ниже, – быстрее. А мои мечты летят, как сумасшедшие!

Гриша стоял и думал: «Нет, есть что-то поэтическое в ней».