Приглашение в скит. Роман

7.

Запись в дневнике Сявы Елизарыча, затем употребляемая и в публичных выступлениях (изложенная, разумеется, слогом литератора Тимофея Клепикова, – публикатор Осип Мохов – далее О.М.).

«Однажды мне приснилось: абрис некоего абсолютно совершенного в своих линиях и пропорциях строения – не то церквушки, не то часовенки… этакое эфемерное, зыбкое в золотистом воздухе, за прозрачной ли и пронизанной солнечными лучами кисеёй… будто намёк! Проснувшись, я сразу понял: я должен построить храм в честь Святого Лазаря четверодневного! Пусть он будет невелик, но он должен быть воздвигнут и не где-нибудь, а на русской моей земле, в моей деревеньке, в её окрестностях… во имя Господа и его друга, незабвенного Лазаря! Крёстного моего отца – так получается!»

Конечно, сомнения его одолевали до последнего момента: «Не заиграться бы…» Однако решительное и спокойное слово Надежды Никитичны: «Поезд уже не остановишь. Раскрепостись!» – По всему, ей также приглянулась роль жены знаменитости, способной дорасти до общемировой. И в один какой-то неуловимый миг произошёл скачок в сознании Сявы Елизарыча – математики называют, кажется, такой перескок дискретным. Он вдруг уверовал, по-настоящему причём, в свою исключительность настолько, что мы вправе использовать выражение: целиком и полностью, – даже самому себе он не мог теперь твёрдо сказать: было ли, не было ль видение ему… «Было!» – Постановил он себе утвердительно и категорически и – сомнения его оставили. Он даже стал прибавлять к своим рассказам о своём чудесном видении, что с раннего детства, мол, предчувствовал, предощущал в себе некие позывные ко всему необычному в окружающем мире… и неизбежность встречи с Чудом!

Кроме того стал он жадно подчитывать всякого рода эзотерические книжки. Вскоре, однако, его одолела растерянность – он совершенно заплутал и в терминах и в понятиях. Особенно когда взялся за Кастанеду. Тогда он обратился к своему духовнику, и тот посоветовал ему зацепиться за писания русских святых старцев, особенно Брянчанинова. Они-то, к вящему удовольствию и успокоению душевному, и уравновесили Сяву Елизарыча. Возможно, сказался русский менталитет. Затем, правда, он попытался по инерции одолеть и религиозных мыслителей вроде Соловьёва, Ильина, Бердяева, однако вскоре бросил – не хватило подготовки. Бог, Дух, Абсолютная Истина, частные истины, дуализм, трансцендентность, изменённое сознание, и так далее и тому подобное – всё перепуталось в его голове и не обещало каким-то образом упорядочиться в будущем. И тогда он окончательно вернулся к духовным писаниям. И – в данном случае надо обозначить это состояние достаточно чётко и ясно – с ним произошла некоторая психологическая трансформация. Он вдруг почувствовал в себе упёртый фанатизм (характер сказался, может быть?), жуткое нетерпение ко всему, что находилось вне пределов его понимания. Либо ты со мной, либо против меня. Этакая жёстко-революционная формулировка пронзила его мозг и прочно там закрепилась.

Но оставим пока Сяву Елизарыча при его щекотливых интересах и метаниях. Двинемся далее – ко всё более разрастающемуся интересу в его окружении. На сугубо семейной чаепитии – в большущей кухне со светлыми окнами и натяжным матовым потолком, отражавшим напольные предметы, но не резко, обозначив лишь глубину пространства, что сделало потолок высоты почти бесконечной, как утреннее, ещё молочное за туманом небо, – за длинным овальным столом, накрытым серебристой скатертью с ненавязчивым, едва заметным узором, состоялось знаковое, как ныне принято обозначать наиболее масштабные и грандиозные события, было единогласно решено – строить в своём селе храм во имя Лазаря четверодневного, а именно часовню (церковь – это уж слишком большие деньги), где должна быть и частица мощей самого Святого, друга Христова.

На совете этом – надо бы добавить: при кворуме (используя канцеляризм для полной определённости) – присутствовали: сам Сява Елизарыч Двушкин, Надежда Никитична, их сын, Фёдор Сявыч, возглавивший фирму по отцовой болезни, статная невестка Вероника и малолетний внук Федя. Ни дать ни взять – совет в Филях. Без малейшей иронии. Не будем забывать: мероприятию придано было общемировое значение. Отсюда и все сопутствующие эпитеты.

Оставалось – обрести поддержку православных селян (что было несложно) и разноуровневых административных структур (что посложнее, памятуя о вечно плохих российских дорогах и дураках… да ещё вновь модном словце – коррупция…), а также определиться с местом строительства.

«В начале зимы, – было записано в дневнике Сявы Елизарыча, – направлено прошение жителей деревни Шальная на имя Митрополита Круглицкого и Коловратского Ювеналия о строительстве часовни в честь Святого Лазаря. В продолжение этого же года подбирался участок для строительства. Всяческих препятствий возникало достаточно, пока главе местной администрации не приснился сон – причём, снился он ему три ночи подряд, – в котором он увидел белую церковь на выезде из Шальной. Примчавшись в село на своём „мереносе“, он категорически потребовал от меня немедленного начала возведения храма напротив моего дома. С документами на землю и прочей волокитой мздоимцев обещает помочь».

К слову, Сява Елизарыч очень удивился снам функционера… некая, пожалуй, ревность присутствовала в его недоумении. Как так, не ему приснилось, а другому? Получалось, тот, другой, гораздо духовнее, что ли, нежели он сам? Впрочем, Господь или Лазарь лучше знают, кому и чего следует. Сие рассуждение умиротворило.

Семейству Двушкиных в полном составе идея о часовне у фронтона их виллы весьма понравилась. Надежде Никитичне, в частности, – потому что это напоминало церковь домашнюю, как бывало прежде до 1917 года у некоторых князей и графьёв, а Сява Елизарыч смекнул, что часовня способна выполнять защитные функции от всяких там враждебных тёмных сил. Так уж случилось – на единственной, хотя и протяжённой, улице их села дом его занимал центральную часть, а по правую руку от него проживали теперь в основном те, кто работали когда-то или работали ныне в правоохранительных органах, а по левую – люди противоположного толка, – говоря проще: бандиты. У них даже неподалёку был выстроен заводец по изготовлению лекарственных препаратов. И, слава Богу, не дымил. Кстати опять же, кое у кого из мафиози он ходил в должниках, хотя признавать этого не собирался, но… Так что, по нашим предположениям, прикрываться Сяве Елизарычу было от кого – что с одно стороны, что с другой.

«Летом 2007 года, – гласила следующая запись дневника, – на престольный праздник в храм-часовню в деревне Шальная приехал Архимандрит Лазарос (Георгиу), настоятель Храма Святого Лазаря в Ларнаке на острове Кипр, проживший до этого назначения 10 лет на святой горе Афон. Он привёз в дар частицу мощей Лазаря Четверодневного в превосходном серебряном мощевике, и от него в часовне разлилось сладостное благоухание.

И состоялось освящение престола храма праведного Лазаря Четверодневного и первого Епископа Китийского – благочинным церквей Адуевского района Архимандритом Радионом по благословению митрополита Клима и коломенского Ювеналия в сослужении иереев Ш., Д., В., Иеродиакона Н. При этом присутствовали также и знатные гости – настоятельница Николо-Сольбинского монастыря – игуменья Елизавета с сёстрами, регент хора Троице-Сергиевской Лавры игумен Леонтий и глава района Гр. В. Д. с супругой.

После освящения престола отслужили Литургию при полном храме молящихся местных граждан и гостей. Затем – общая трапеза для всех присутствовавших на службе. Праздник освящения Престола в день перенесения мощей праведного Лазаря Четверодневного епископа Китийского удался во славу Божию. Все, говорят, остались премного довольны».

До поры службы в часовне осуществлялись без сопровождения колокольного звона. И тогда Сява Елизарыч, по благословению священноначалия, принял решение строить звонницу из восьми колоколов, «дабы храм имел свой голос и призывал людей на службу, а заодно разгонял в округе злых духов. В конце лета колокола были освящены и установлены. Часовня же безвозмездно передана русской православной церкви и в ней регулярно проводятся теперь службы во славу Божию».

8.

Как видим, время было предельно насыщено событиями важными, хлопотами существенными, скучать, как говориться, не приходилось. Тем не менее, Сяве Елизарычу казалось, что не достаёт ещё чего-то – самого, может быть, важного. И понял он наконец: не хватает какого-то овеществления в слове… И, осенённый, он не мешкая завёл дневник, куда записал предыдущие события, связанные с Лазарем и вокруг… И, надо сказать ответственно, зафиксировать ему было что. Например, за два года до ввода в строй храма (уж не будем опять придираться к строительной терминологии профессионального строителя) Сява Елизарыч побывал в селении Вифания у гробницы Лазаря, где Иисус Христос воскресил своего друга. «Спустившись в гробницу, я хотел взять какую-нибудь святыню, но там лежал один лишь огромный камень, на который паломники ставили свечи. И вдруг от него с сильным шумом откололся край верхней части. Все люди вздрогнули от неожиданности, потом разом заговорили, что это сам Святой дарит мне сию святыню!.. И сейчас этот дар находится в нашей часовенке – напротив моих окон.

Святый Праведный Друг Господень, Лазарь, моли Бога за нас».

Некоторое время Сява Елизарыч был доволен и даже слегка пресыщен вниманием: в местной прессе о часовне и её радетелях появилась публикация, местная телестудия сняла и небольшой фильм. Однако затем в СМИ-эфире наступил полный штиль. Часовня действовала, каждую субботу приезжал поп, прихожане молились, кроме приезжих из сопредельных государств – в прошлом республик… Словом, всё шло своим чередом. Однако Сява Елизарыч чего-то всё ждал ещё, ждал… Точнее сказать, он предполагал и предвкушал куда большего резонанса, он думал, что общественное внимание его отныне не оставит ни на день, и он будет постоянно купаться в нём, как в парном молоке и молодеть, давать интервью, мелькать на экранах с проникновенными речами, уснащёнными метафорами собственного изобретения, заготовки каковых он загодя насочинял впрок… В пику же этому складывалось впечатление, будто все усилия его утекают в зыбучий песок. В памяти оставались одни хлопоты и цифры потраченных денег на то, на это… И он словно упёрся лицом в мягкую и душную стену. Тупик? Но почему? Ведь на него снизошла благодать – узреть чудо! Не каждому вручается сие чудесное откровение. Поэтому необходимо осмыслить: какая миссия возложена на Сяву Елизарыча Двушкина. Разве речь не о миссии? Отчего же тогда у общественности пропал интерес? Им что же, каждый день подавай всё новые и новые фейерверки?

Короче, озаботился Сява Елизарыч не на шутку, приуныл даже, однако не такой он был человек, чтобы дать себя задавить разочарованию и остановиться на полпути – всю свою жизнь сознательную он добивался и преодолевал… А здесь – такое дело, вселенского масштаба!.. И стал он лихорадочно, как Ньютон, искать рычаги, кои помогли бы ему двигать миссию свою вперёд. Он вспомнил из Библии: сначала было Слово. Да, дневник он завёл. Но, оказывается, этого недостаточно. Маловато.

– Слово? А телевещание как же? Кто ж нынче читает книги? Или… что? Или что имеется в виду – произойдет этот… как его?… катаклизм, цивилизация сгинет в очередной раз и – останется опять лишь Слово? Что же мне, биографию свою написать? Мемуары?.. Я и речей толком записать не могу. Не умею. Когда в голове крутится – всё превосходно. А на бумаге – не прожуёшь… Вот хотел свои записи размножить и дать прихожанам – давно уже спрашивают, особенно про то, как явилось мне чудо – виденье преподобного Лазаря. Но одно дело устно это всё преподносить – тут и голосом поигрываешь, регистры в интонации переключаешь, мимику задействуешь, жесты, физиономию по-разному скроишь… Начинаю читать, что сам записал, и…

– Найми газетчика, – лаконично сказала жена.

– Газетчика? Хм. Знаешь, как говорят о прессе? Сегодняшняя новость хоронит вчерашнюю, а завтрашняя – нынешнею.

– Ну… писателя тогда подыщи.

– Что значит подыщи? А сколько тугриков он слупит? Запросит, небось, – дом свеженький построить впору. Хотя…

– На святое дело никто особо не… нельзя писателю жиреть, он же писать перестанет. Да, я где-то читала даже, творческий человек должен впроголодь существовать. Вон Рембрандт – в нищете помер, другой какой-то – не помню кто – также корочку глодал… Нет-нет, деньги художнику только вредят!

– Что?

– Дави на бескорыстие. Говори, зачтётся на небесах…

– Чего-о, на бескорыстие? Не позарятся ввиду бессмертия?.. Где ты сейчас отыщешь этаких бессребреников! Ну да ладно, поглядим – увидим. Пока же надо подковаться, как следует. Подчитать ещё чего-нибудь, разузнать, посоветоваться, обмозговать покрепче…

Наверное, многим знакомо удивительное свойство (затрудняемся определить даже – чего это свойство: времени и пространства, либо чего попроще – намерения, скажем, человеческой воли, трансформирующейся в энергию поиска?) когда, занявшись всерьёз каким-либо делом, тебе в руки начинает сама собой приходить информация – прямо-таки косяком. Так Сява Елизарыч прочёл множество очень полезных для себя брошюр, попадающих в его руки невесть откуда. Вывалится иная из собственного книжного шкафа и ты не можешь припомнить, когда и с какой стати её приобрёл, или почтальон по ошибке сунет в твой почтовый ящик чужую бандероль… Порой до смешного доходит: у нанятого штукатура давеча выхватил Сява Елизарыч журнал: тот собирался использовать его явно не для чтения… Так же просмотрел в интернете массу роликов на философско-духовную тематику – кто-то же ведь опять инспирировал подсказки… И патриотических фильмов на DWD тоже предостаточно… Особенно ему понравились фильмы Алёны Кучкиной, и он стал искать с ней знакомства. Она же, как будто давно поджидая его появления на своём горизонте, немедленно свела с литератором Т и м о ф е е м К л е п и к о в ы м (разрядка моя, – О. М. Я намеренно заменил везде псевдоним на имя настоящее). И что поразительно, с этим литератором Сява Елизарыч уже знаком был заочно: Надежда Никитична подсунула ему местный кляузник с его статьёй.

– Представляешь, мы с ним случайно сидели рядом… у батюшки, ну ты помнишь, на именинах. Разговорились. Я ему возьми да и расскажи про твоего недоброжелателя Дрогова Семёна…

– Да? Зачем? – напрягся Сява Елизарыч.

– Ну… А что, не надо было? Но я тогда не знала, что он литератор. Может, и не стала бы… Да ты прочти. Очень, по-моему, недурно получилось. Нюра мне давеча – тоже кто-то ей дал почитать – и говорит: хорошо пробрали вашего Плювателя…

– Ну-ну, почитаем. Плювателя, говоришь? Хм.

– Название чудное, конечно… – Надежда Никитична ткнула малиновым маникюром в заголовок. – Вот, плюющийся. Сосед.

9.

Эта статья Клепикова Тимофея, ещё до знакомства с Кучкиной Алёной, заставила Сяву Елизарыча призадуматься: не обратиться ли за помощью именно к этому литератору.

«Пишет, курилка, вполне прилично… – оценил он. – Достаточно бойко и довольно иронично… Да, прилично – иронично, х-хе… но в меру. А это хорошо. Знать меру – всегда хорошо. Стало быть, не глуп, писака. Ишь, какое название придумал: «Сосед плюющийся». Хм.

Начиналась статья… м-м, оригинально:

«Одеть или не одеть (штаны, например), как выразился незабвенный Уильям Шекспир, – вот в чём извечный вопрос человечества». Или что там у него ещё эндакое – и всем известное: «Не всё однозначно, однако, в королевстве Датском, друзья мои». Вот и мы скажем: не всё благостно поначалу было и в нашем сельце Шальном… И ведь, знаете, не в каждом селении есть таковские субчики, кому чужие добрые начинания, точно кость в горле. Или вы иного мнения?

Да, не всё благополучно поначалу было в Шальном, поскольку не все сельчане воспринимали почин семьи Двушкиных с пониманием. Но и без понимания тоже ведь можно, не правда ли? – поскольку понимание дело наживное, не одномоментное. Живёт человек, живёт, хлеб жуёт, удивляется потихонечку разным вещам непонятным, ревнует к чему-нибудь, завидует ближнему своему, варит-парит в себе зелье некое: то ли яд из этого получится, то ли елей – не известно покамест – но, короче, по-доброму хотя бы реагирует или пусть нейтральной линии придерживается. Как говорится, нэ понимаю, нэ воспринимаю, нэ принимаю, но и нэ порицаю. Нормальная, здравомыслящая позиция. На тропу войны не становлюсь, – уже замечательно.

И вот посетовала как-то Надежда Никитична мужу на односельчанина Дрогова:

– Липучка прям! И дудит и дудит. Чего ему надобно, не знаешь? Сам не пришей кобыле хвост и других туда же подбивает.

– А ты его перекрести, – посоветовал Сева Елизарович.

И вскоре случай такой представился. Идучи мимо дома Двушкиных, дебошир Дрогов Семён стал, по своему обыкновению, во всеуслышание извергать из своего тёмного нутра скабрезности и сальности. Тут Надежде Никитичне и вспомнился совет мужа и она перекрестила охальника, произнеся:

– Изыди, сатана.

Семён выпучил глаза и на секунду другую потерял дар речи, но мерзкий дух его возобладал-таки вновь, он встрепенулся и хотел уже в очередной раз употребить привычный для себя жаргон… И Надежда Никитична тогда повторно перекрестила его, и с нажимом ещё раз:

– Изыди, сатана!

Буквально в тот же миг Дрогов преобразился: рот его перекосило, лицо побагровело, кепка съехала на затылок, он попятился, словно бес, получивший по лбу мощный удар колотушкой, и бормоча при этом что-то нечленораздельное…

Однако через день-другой натура его проявилась опять и куда ехиднее. Случай скорее курьёзный, нежели драматический и, вообще говоря, не единичный, но обо всех не расскажешь, да, возможно, и не следует, поскольку всякая «в отместку» всегда выглядит некрасиво – месть она и есть месть, и не к лицу православному сие греховное деяние. Так вот, этот дядя Дрогов никогда не любил Севу Елизаровича, не известно за что. А тут, когда принялись за фундамент часовни, прямо-таки желчью стал исходить. Как ни пройдёт мимо, так обязательно плюнет.