Игорь Акинфеев. Автобиография самого преданного футболиста в истории мирового футбола
Сейчас понимаю, что Коваль, по сути, не дал мне уйти из футбола в тот период. Он много разговаривал не только с родителями и бабушкой, но и со мной. Объяснял, что на лавке я сижу не потому, что плохо играю, – просто ситуация так сложилась. Надо просто перетерпеть, пережить. Но у меня каждый раз слезы наворачивались, как только видел, что тренер направляется ко мне с очередными уговорами. Все-таки успел привыкнуть к ребятам, с которыми играл, да и вообще не видел ничего страшного в том, что не играю. Это ж не навсегда, зачем куда-то уходить? Но Коваль настоял на своем.
С ним мы выиграли все турниры, в которых участвовали. Чемпионаты и кубки Москвы, кубки и первенства России, какие-то международные матчи, в которых если не побеждали, то и не опускались ниже второго места. Дома у родителей где-то лежит коробка из-под обуви – такая у всех ребят тогда имелась, – куда мы свои медали складывали. У меня их целая куча, всяких детских наград.
Наверное, Боженька здесь мне тоже помог, подтолкнул в правильном направлении, хотя по возрастной планке, перейдя к Ковалю, я как бы опустился на ступенечку ниже.
Потом, кстати, очень много думал: почему моя взрослая карьера в ЦСКА сложилась до такой степени удачно? И только сейчас, кажется, начинаю находить ответ. Именно та юношеская команда под руководством Павла Григорьевича дала мне первое в жизни ощущение себя как победителя. Когда я попал в основу взрослого ЦСКА, то уже отлично знал, что такое выигрывать, к чему стремиться и как все это переживать.
Это ни разу не красивые слова, да и описать такие вещи словами не всегда бывает просто. Все происходит на уровне каких-то внутренних ощущений: мощь команды, ее энергетика реально чувствуется на поле, будь то во взрослой команде или юношеской. Тем более что в основу я попал при Газзаеве. В ту самую «золотую» команду, которая растаптывала на своем пути всех, зная, что нужен результат. И добивалась этого результата.
Хотя в тот период, когда я дорос до молодежной команды, далеко не всё и не всегда в моей футбольной жизни складывалось гладко. Это был небольшой период, но достаточно болезненный, чтобы вспоминать о нем с неудовольствием.
Одним из селекционеров ЦСКА тогда был Валерий Васильевич Четверик. Он любит рассказывать, как «нашел звездочку в лице Игоря Акинфеева» и подтянул меня к основному составу, но на самом деле все было несколько сложнее.
В тот год, когда игроки, родившиеся в 1986-м, выпускались из академии, мы должны были играть свой последний матч чемпионата России в Самаре. Меня уже начинали привлекать к тренировкам с молодежной командой клуба, но к играм не подпускали. У Четверика в этом плане были собственные фавориты, которых он всячески пытался продвигать: Дима Солоненко, Максим Рукавишников, – а я был лишь на третьем месте.
Морально это было очень тяжело. Если Солоненко и Рукавишников постоянно менялись, играя по матчу, по два, то я продолжал сидеть в запасе. Не питал вообще никаких иллюзий, что меня могут выпустить на поле в какой-то из игр. Собственно, это и стало главной причиной того, что за всю свою молодежную карьеру я провел всего десяток с небольшим матчей.
Вот и в год моего выпуска из академии возникла непростая ситуация. На носу чемпионат России в Самаре, меня и еще пятерых ребят оттуда выдергивают под тем предлогом, что нужно сыграть какую-то игру за «молодежку». Я экстренно возвращаюсь в Москву, приезжаю на уже обновленную «Песчанку», где к тому времени Евгений Леннорович Гинер положил два новых футбольных поля, и там выясняется, что имена всех, кто приехал, стоят в заявке, но меня там нет. То есть и в Самаре не сыграл, и в Москве вроде как никому не нужен.
Было ли это сделано специально? Возможно, что да. Но мне на тот момент было всего 15 лет, и я вообще не был способен о чем-то думать, кроме собственной обиды. Даже слезы сдерживал с трудом: ради чего я сюда вообще приехал? Ну ладно, на матч не поставили, – но хотя бы в заявку можно было внести, раз уж игрок специально ради этого из другого города сорвался?
С годами я стал смотреть на всю ту историю с улыбкой, но каждый раз ее вспоминал, когда слышал рассказы Четверика о том, как он «нашел молодую звездочку» в моем лице и «всячески ее продвигал». Вот, в принципе, вся моя история с молодежной командой.
Был ли мой столь стремительный переход во взрослый футбол фактором везения? Наверное, да. Думаю, этот фактор велик у любого спортсмена, который чего-то добился. Если судить по моей карьере, мне действительно много в чем везло. Например – перейти из юношеского футбола в молодежную команду. Или попасть в основной состав ЦСКА, когда основной вратарь клуба получил травму. Реально ведь было колоссальным везением получить такой шанс в 16 лет, притом что на тот момент я не попадал в заявку даже в «дубль». И вдруг мне домой звонит Олег Геннадьевич Малюков, директор академии на тот момент, и говорит, чтобы я приехал на тренировочную базу в Архангельское. Объяснил, что в ЦСКА сложилась проблематичная ситуация с вратарями, Веня Мандрыкин, царство ему небесное, получил травму. Даже пояснил, что Юрий Николаевич Аджем, который тогда тренировал армейскую «молодежку», рекомендовал Газзаеву меня посмотреть и тот якобы что-то во мне увидел. Поэтому, мол, меня и дозаявили.
Все это воспринималось как нечто абсолютно нереальное, особенно с учетом моего горького опыта пребывания в молодежной команде. И тут вдруг мне говорят про основу ЦСКА!
Дальше все воспринималось как в калейдоскопе. Малюков заехал за мной на своем небольшом мерседесе, привез меня на базу, охранник выдал ключ, я оставил в номере сумку и пошел к Валерию Георгиевичу. Тогда, собственно, я и увидел его в первый раз.
Наверное, всю свою жизнь буду помнить те несколько минут нашего первого разговора. Газзаев сказал: «У тебя есть шанс, так что все в твоих руках. Тебе шестнадцать? Я не смотрю на возраст, единственное, что для меня важно, – это как ты в свои шестнадцать будешь играть».
Я даже не размышлял, чтó может стоять за этими словами. Просто поверил тренеру – и все. Пока ехал на базу, конечно же, думал о том, что просто так меня никто никуда вызывать бы не стал. Что, видимо, тренеры хотят таким образом потихонечку подтягивать меня к основному составу. Но подсознательное напряжение и какая-то безумная внутренняя боязнь происходящего оказались настолько велики, что сразу после разговора с Валерием Георгиевичем я вернулся в комнату, которую мне отвели, упал на кровать и проспал целый день. Вечером в таком же состоянии внутреннего мандража пришел на тренировку, понимая, что мне надо любой ценой выжать из себя максимум.
О том, чтобы понравиться конкретно Газзаеву, я не думал вообще: все-таки главный тренер команды обычно занимается теми ребятами, которые играют в поле. У вратарей в ЦСКА был Вячеслав Викторович Чанов, который проводил вратарскую разминку. С ним я немного позанимался чисто вратарскими упражнениями, а вот когда пошла основная работа, у меня вдруг все стало получаться; абсолютно все. Даже когда понимал, что в прыжке не достаю мяча, он каким-то чудом попадал мне в пятку, в нос, в голову, в локоть. Старшие ребята, кто тогда играл, – Ролан Гусев, Игорь Яновский, Андрей Соломатин – начали переглядываться: мол, а пацанчика-то реально уже можно ставить в ворота.
Но первое время я очень побаивался, причем всего сразу. Чтобы лишний раз не ходить в общий душ, мылся у себя в номере – в раковине. Даже просто зайти в столовую было определенным стрессом. Это сейчас молодые в команду приходят, жвачку в рот закинут и все им по барабану. А тогда команда-то была какая? Тех же Яновского, Гусева, Соломатина я до этого только по телевизору видел. Они были для меня настолько недосягаемыми – я так, по крайней мере, считал, – что первые дни смотрел на всех исключительно снизу вверх. Потому и не хотел попадаться лишний раз никому на глаза. Молодой же, вдруг что-то не так сделаешь? Ощущение, что мы – равные, пришло намного позже.
Наиболее сильный внутренний трепет у меня тогда вызывал Гусев. Еще когда он играл в «Динамо», я смотрел по телевизору все матчи, а там лейтмотивом шло: «Гусев, Гусев, Гусев… Штрафные – Гусев, угловые – Гусев». В 2002-м Ролан чуть ли не десяток голов со штрафных забил, комментаторы очень любили называть его после того сезона «Русский Бекхэм». Одним словом – звезда. А тут ты понимаешь, что эта звезда от тебя через три номера по коридору живет и главное – не попасть ей под ноги. А лучше даже взглядами не пересекаться.
Ролан, конечно же, все это замечал. Подначивал, подшучивал; впрочем, такой легкий буллинг он устраивал всем молодым. Но вот меня, думаю, как раз после той первой тренировки все это коснулось в меньшей степени.
Мне вообще повезло в том, что старшие ребята сразу меня приняли и тем самым очень помогли быстро адаптироваться. Это очень непросто на самом деле – из юношеского футбола переходить в профессиональный. Там и удары другие, и скорость мышления, и все остальное. Когда здоровые лбы бьют по воротам и ты ставишь под удар свои 15–16-летние ладони, то и кисти выворачиваются, и локти. Все болит, конечно, потом.
Только закрепившись в основе, я стал понимать, насколько велика в этом была заслуга Газзаева.
Он выстраивал отношения в команде так грамотно, что становилось неважно, 16 тебе лет, 25 или 30. Даже когда к нам на сборах присоединялись игроки дублирующего состава, не было никакой разницы в отношениях – все общались на равных. Может быть, в каких-то других командах и случались проявления дедовщины по отношению к молодым, но в ЦСКА я ни разу с этим не сталкивался. Хотя как молодой и мячи на тренировки и обратно таскал, и жилеточки, и фишки, и за пивом для Андрея Соломатина как-то в Голландии бегал.
Воспринимал все происходящее как нормальный процесс посвящения в команду. Сначала ты молодой и зеленый, потом, когда твой статус начинает повышаться, тебя уже меньше задевают, да и подколки со стороны старших начинают носить уже не обидный, а, скорее, дружеский характер.
Но это вообще не про дедовщину, скорее – такая почти семейная внутренняя история. Кампоамор в этом плане был для клуба уникальным местом. На протяжении 13 лет мы ежегодно проводили там сборы, целиком арендуя небольшой отель, и, думаю, подобных условий для тренировок не было ни у какой другой команды. Два идеальных поля рядышком, плюс погода, плюс море, плюс великолепное питание, поскольку с нами постоянно ездил наш клубный повар, а главное, все это располагалось не на какой-то изолированной со всех сторон территории, а в таком районе, где можно в любой момент выбраться в город, погулять, развеяться.
Многие наши ребята приезжали в Кампоамор с семьями, брали прокатные машины, размещались не в главном корпусе отеля, а по соседству, в отдельных домиках, таунхаусах или просто в съемных квартирах.
В такие моменты, наверное, и начинаешь по-настоящему понимать, что клуб – это твоя семья.
Глава 2. История красной карточки
Вратарь – это призвание. И никак иначе. Вся команда работает на то, чтобы забить мяч. Вратари работают на обратное. И тем входят в историю.
Икер КасильясМоим первым выходом в составе команды стал товарищеский матч против сборной Израиля в январе 2003-го на «Рамат-Гане». Но настоящим началом карьеры сам я все-таки считаю игру в Самаре с «Крыльями Советов». Сам не ожидал, что она получится столь удачной. Мало того что провел уверенно весь матч, так еще и пенальти отразил… По правде говоря, даже не рассчитывал, что меня в том матче выпустят на поле.
В день игры Валерий Георгиевич обычно вызывал к себе утром всех игроков – по линиям. И с каждым, кому предстояло играть, проводил беседу. Меня он тоже вызвал. Но о том, что планирует поставить меня в состав, не сказал. Ограничился обтекаемой фразой: мол, готовься, а там посмотрим, может быть, и выйдешь.
Думаю, для себя тренер тогда все уже решил. Просто не стал раньше времени об этом говорить, чтобы я не начал излишне дергаться от неопытности. Поэтому я и настраивался как обычно, не слишком перегружая себя ненужными мыслями. А когда на установке услышал свою фамилию, почувствовал, как мгновенно взмок. Но ничего, справился…
До сих пор люблю повторять молодым игрокам: при любой возможности надо стремиться себя зарекомендовать. Люди иногда говорят: «Меня выпустили на минуту – что за минуту можно сделать?» Да можно очень многое сделать за эту минуту! Понятное дело, что свою судьбу в целом не перевернешь, но направить карьеру в какое-то иное русло вполне возможно.
После того матча команда улетела домой, а меня оставили отыграть матч юношеского первенства России. И только когда я приехал в Москву, мне передали слова Газзаева. Мол, никакой больше юношеской команды – со следующего года полностью будешь в основном составе.
Потом Валерий Георгиевич не раз рассказывал, как приметил меня в одном из детских матчей. На самом деле, это был финал юношеского турнира, мы играли за сборную Москвы против Санкт-Петербурга в «Лужниках», выиграли со счетом 4:0 при полном стадионе, а это 60 тысяч болельщиков.
Газзаев тогда обратил внимание на то, как я играю ногами, а меня не то чтобы никто этому не учил, но многое пошло с тех самых пор, как я долбил мячом по сетке старого совхозного поля. Раньше ведь никто вообще не требовал от вратарей умения играть ногами. Даже по рассказам всех футбольных мастодонтов того времени – Пшеничникова, Астаповского – я знал, что во главе угла всегда стояла ловля мяча. Вся советская вратарская школа на этом базировалась.
Мне же отец постоянно напоминал, чтобы я оставался в манеже после тренировки и долбил эту деревянную стену мячом, отрабатывая удары ногами.
Зачем? Наверное, потому, что отец хотел, чтобы от ворот я выбивал мяч сам. А я боялся бить, до слез порой доходило. Мяч-то большой, а нога маленькая, детская.
Правда, никакого сочувствия я у отца не находил – в каких-то вопросах он умел быть очень жестким. Вот и мне говорил: не переживай, рано или поздно мяч полетит именно туда, куда ты захочешь…
С тех детских времен в памяти почему-то очень прочно застрял один матч, хотя сейчас я уже точно не помню, какие именно это были соревнования. Вроде бы полуфинал Кубка России, который мы, 14–15-летние пацаны из команды Коваля, играли против такой же детской команды «Спартак-2» на старой «Песчанке». Вместо деревянных лавочек вдоль поля уже были построены небольшие трибунки, на одной из которых сидел мой отец.
Всю первую половину игры мне казалось, что это самый ужасный матч всей моей футбольной жизни. Все валилось из рук, я не мог понять причину и, что гораздо страшнее, ничего не мог с этим сделать. Мы проигрывали 0:2, я понимал, что сам привез эти два мяча в собственные ворота и вполне мог привезти еще больше. Пытался как-то сосредоточиться на том, чтó происходит на поле, но в голове было совсем другое. Слышал, как на трибуне орет отец, мне было дико стыдно и хотелось на самом деле только одного: чтобы все это как можно скорее закончилось как страшный сон. В тот момент я не просто готов был провалиться сквозь землю, но реально верил, что больше никогда в жизни не захочу играть в футбол.
А потом вдруг наша команда сравняла счет, мы отыграли дополнительное время, началась серия пенальти. До этого я никогда в жизни пенальти не бил. Здесь же получилось так, что по разу пробили все и дело дошло до вратарей. И я забил!
Эйфория была настолько сильной, что мне снова дико захотелось играть. Словно это вообще не я несколько минут назад мечтал только о том, чтобы никогда больше не выходить на поле. А тогда мы вышли в финал, который тоже спустя день выиграли.
Примерно в те же времена я впервые столкнулся с фанатским буллингом. Одним из самых неприятных для нас мест был манеж «Спартака». Одна сторона в нем не имела балкона, а вот вдоль второй стены такой балкон, где могли стоять болельщики, имелся. Оттуда все время кто-то плевал, что-то кричал, кого-то обзывал, кидал какие-то фантики, бумажки.
В этом плане, мне кажется, взрослые от детей недалеко ушли. Когда я видел, как взрослые мужики пытаются кого-то обозвать, выкрикивая гадости с трибуны, думал всегда об одном и том же: «Ты пришел на футбол – ну так поболей за свою команду! Пива выпей, с другими болельщиками пообщайся, насладись зрелищем, получи от него максимум удовольствия». Откуда в людях эта потребность кого-то унизить, причем на расстоянии? Ведь, если любого из этих фанатов встретить на улице, он никогда в жизни не осмелится сказать тебе гадость в глаза, я уверен в этом. Скорее, попросит автограф или разрешения сфотографироваться вместе.
С другой стороны, футбол – всего лишь отражение нашей обычной жизни, в которой буллинг будет существовать всегда.
Можно сколько угодно говорить о том, что футбол – это всего лишь игра. А потом тебе прилетает фаер в шею или мимо головы свистит бутылка или бильярдный шар, как это было у меня в Дании, где мы играли молодежной сборной, – и ты запоздало понимаешь, как легко может по чьей-то глупости оборваться человеческая жизнь.
Бывало ли мне страшно? Когда молод, о страхе вообще не задумываешься, тем более в игре. Даже не смотришь, что именно в тебя летит, – просто инстинктивно откидываешь все в сторону. Да и с фаерами сейчас на стадионах строго. Когда случается травма, это куда страшнее.
Собственно, и в более зрелом возрасте я не думал, стоя в воротах, ни о себе, ни о родных, ни о близких. Понимал лишь одно: мяч не должен оказаться в сетке. Понятно, что есть определенные законы – техника безопасности, если хотите. Если идешь в ноги, руками должен как-то беречь голову, под себя ее убирать. Если у тебя это не получается – да, случаются повреждения, иногда тяжелые. Но опять же, футбол достаточно непредсказуемая в этом отношении штука. Например, когда мы играли с «Ромой», Марио Фернандес подкатился и получил коленом по голове. Лежа.
Лучшее в моем списке желаний – играть за клуб, который хочет, чтобы я был его вратарем.
Джо ХартНачав играть во взрослой команде, я порой дико обижался на Газзаева за то, что он не дает мне играть столько, сколько хочу. На своих первых сборах с клубом в Израиле я тренировался исключительно с Чановым, который давал мне всевозможные вратарские упражнения, но как только дело доходило до серьезной футбольной работы в воротах, Газзаев отправлял меня отдыхать.
Я никогда не пытался с ним спорить, вообще не привык к такому, но сидел возле поля на пригорке и злился: вроде хорошо тренируюсь, стараюсь изо всех сил – почему тогда не играю? Когда изнутри прут азарт, эйфория, юношеский максимализм, желание выйти на поле и всех порвать, то не всегда получается понять, что тренеры таким образом на самом деле очень грамотно и бережно подводят тебя к серьезной работе. И уж тем более трудно правильно это оценить.
Ну а потом была та самая игра с молодежной сборной Израиля. Веня Мандрыкин отыграл целиком весь первый тайм, а где-то за полчаса до конца игры мне вдруг сказали выходить. Даже размяться толком не успел.
Я вообще не рассчитывал, что мне дадут тот шанс. Тем более что реально считался третьим вратарем в команде, даже двусторонку не всегда играл, а тут – центральный матч! И так получилось, что у наших ворот за всю игру не было никаких моментов, а стоило мне встать в ворота, нам тут же назначили штрафной.
Я даже подумать ничего не успел. Подача, израильский игрок бьет головой, мяч от газона летит чуть ли не в девятку, я отчаянно в эту девятку прыгаю, каким-то чудом касаясь мяча, он меняет траекторию, ударяется в штангу и улетает в поле.
Мне кажется, после той игры Газзаев и посмотрел на меня немного другими глазами, понял, что в сложных ситуациях может мне доверять.
Мы тогда много с ним разговаривали. Валерий Георгиевич похвалил меня за игру, но сказал, что именно так я должен проявлять себя в каждом матче.
Любое приглашение к тренеру на разговор в таком возрасте – это определенный стресс, но я очень быстро понял, что Газзаев ничего и никогда не говорит просто так. Все разговоры, какие-то замечания всегда были по делу, даже когда это вообще не касалось футбола. Даже в день отдыха он обычно предупреждал: «Ребята, будьте аккуратны. Никому не возбраняется взять в ресторане бокал пива, но не нужно это афишировать, потому что вокруг люди и все они разные. Что именно они могут сказать, увидев кого-то с бокалом в руке, как именно потом разойдется эта информация, – предугадать невозможно».
На самом деле, непостижимо, каким образом Газзаеву удавалось держать всех нас в узде, внешне не прикладывая к этому вроде бы никаких усилий. Футбольный ЦСКА тех лет был квинтэссенцией старой школы, в которую попали тот же Гусев, Яновский, Иржи Ярошик, потом пришли Ивица Олич, братья Березуцкие. Мы смотрели на тех, кто старше, и невольно перенимали от них какие-то хорошие, правильные вещи. Потихонечку налаживали отношения, работали на собственный авторитет. Лично мне потребовалось на это определенное время. Все-таки те же братья были на четыре года постарше, чем я.
Понятно, что в любой команде, особенно мужской, всегда происходят какие-то мелкие стычки. Кто-то схалтурил, кто-то мог сыграть лучше, но не сыграл, – предъявлять претензии по таким поводам совершенно нормально. Но мы никогда не дрались – за всю свою карьеру не припомню ни одного серьезного конфликта в раздевалке. Была очень высокая требовательность по отношению друг к другу, но это, наверное, и отличает тех людей, которые чего-то в жизни добиваются.
Нас сильно сближало то, что перед каждой игрой мы проводили на базе не сутки, как это происходит сейчас, а жили по два, по три дня. Из развлечений у нас имелся лишь бильярд, в который играли все вместе: Гусев, братья, я, Иржи, наши тренеры во главе с Газзаевым. Едва ли не каждый день мы всей командой, человек по десять, собирались в комнате Жени Алдонина или Ролана Гусева. И так было в каждый очередной заезд на базу. Старшие постоянно травили какие-то байки, и вот так, через «хи-хи, ха-ха», возникала внутренняя командная химия. Нас было не растащить.
Помню, по вечерам Николай Иванович Латыш пытался нас увещевать: «Ребята, полночь уже, Георгиевич кипит вовсю. Если узнает, что до сих пор не спите, – мало никому не покажется». Мы же отговаривались: какой смысл рано расходиться, если игра на следующий день только в восемь вечера?
Знаменитая история тех времен: Ролан Гусев любил пугать новичков. Он надевал куртку, выходил в гостиничный коридор, гасил там свет, вставал на колени и бежал на коленях по коридору, страшно выпучивая глаза и изображая из себя карлика. Селился Гусев всегда на третьем этаже, моя комната располагалась этажом выше; там же, только в другом конце коридора, жили братья Березуцкие. Их-то Ролан однажды и решил напугать.
Но получилось так, что Леха где-то задержался и на этаж поднялся один Вася. Он вообще всегда был более балагуристый, находчивый, не терялся ни в какой ситуации. Не растерялся и тут: Гусь в полутьме начинает на него бежать, выпучив глаза, и Вася, не разобравшись, что происходит, а может быть, просто от страха, зарядил «карлику» с ноги. К счастью, не в полную силу.
Возможно, я слишком сильно повзрослел и мне лишь кажется, что тогда все было лучше, чем сейчас, но та команда реально была уникальной, невероятно сильной ментально. Поэтому я с таким удовольствием и окунаюсь в те воспоминания, люблю об этом рассказывать. Многие не понимают, спрашивают: почему прошлое до такой степени меня влечет? Да потому, что там было невероятно интересно. Что ни игрок – то личность колоссального масштаба, настоящий лидер.
Одно из выдающихся тренерских качеств Газзаева заключалось в умении подбирать слова таким образом, что они никогда не звучали как нравоучения. Но самое главное, он всегда был очень справедливым. Я и сам такой же. Могу долго молчать, терпеть, но если внутренне дойду до точки кипения и меня, что называется, прорвет, это всегда будет по делу.
Это проявлялось даже в школе. У нас в классе были две девочки с некоторыми отклонениями по здоровью, их постоянно травили, как это бывает в детском возрасте: насмехались, издевались. Я порой из-за этого закипал так, что просто бросался на обидчиков с разбега. Толкал, бил, оттаскивал, то есть всеми силами давал понять, что так нельзя поступать ни с каким человеком.
То же самое и в игре, хотя на поле я с годами стал орать гораздо меньше, чем в молодости. Слишком сильно изменились времена, да и сам футбол. И бесконечные повторы по ВАРу в случае любой спорной ситуации, и карточки сýдьи раздают направо и налево даже там, где это порой не надо.
Если я и ору на поле, то делаю это даже не для того, чтобы выплеснуть собственные негативные эмоции. А исключительно для того, чтобы эмоционально добавить игре нерва, чтобы игроки завелись. Команда должна жить игрой, а это невозможно без эмоций.
Тот же Газзаев в былые времена умел перевернуть игру даже не окриком, а иногда просто взглядом. Случались, конечно, и жесткие словечки, и предельно эмоциональные речи – много чего было. Иногда он просто мог сказать: «Посмотрите, вы кому проигрываете-то?» Но делал это таким тоном, что у игроков головы моментально вставали на место.