Ставропольский протокол: Красный путь
Будущее для Артема виделось туманным и тревожным. Он не хотел быть инженером, как отец, – эта профессия ассоциировалась с поражением. Он не хотел быть бухгалтером, как мать, – это было скучно и тоскливо. Он искал свой путь, свой побег. Часто он забирался на крышу общежития и смотрел на огни завода, на клубы пара и дыма, за которыми уже не было видно гор. Он мечтал уехать. Далеко. Туда, где воздух не пахнет нефтью, а пахнет свободой.
Виктор Громов. Невинномысск. 27 февраля 2000 года.
Три дня спустя, в Невинномысске, в городке химиков и промышленных гигантов, родился Виктор Громов. Его появление на свет было омрачено трагедией. Мать, которую он никогда не увидит, умерла от внезапно начавшегося кровотечения через несколько часов после родов.
Его первый крик был встречен не слезами радости, а гробовым, шокированным молчанием персонала и оглушительным, животным воплем отчаяния его отца, Алексея. Для Алексея Громова, сильного, молчаливого электрика с завода «Азот», мир в одночасье перестал существовать. Его отечество, его вселенная, его маленькая хрупкая жена Катя – все рухнуло, оставив после себя лишь хрупкий, пищащий комочек жизни, который он в тот момент ненавидел всем сердцем. Этот комочек забрал у него самое дорогое.
Алексей взял опеку над сыном. Взял с тем же упрямством и молчаливой яростью, с которой чинил самые сложные проекты на заводе. Это была не родительская любовь, а суровая, железная обязанность. Вызов, брошенный ему судьбой. И он был намерен его принять.
Он не пил. Не курил. Он просто работал и поднимал сына. Их квартира в панельной пятиэтажке была стерильно чистой, холодной и молчаливой, как казарма. Она пахла вареной картошкой, глаженным бельем и одиночеством. На стенах не было фотографий покойной матери – Алексей убрал их все в первый же день, вернувшись из роддома. Он не мог смотреть на ее улыбку. Он отсекал все, что могло напоминать о боли. И в первую очередь – женщин.
Он стал и матерью, и отцом для Виктора. Но какой матерью? Он кормил его строго по расписанию, пеленал с точностью автомата, гулял с ним в одно и то же время по одним и тем же улицам. Он не убаюкивал его колыбельными, а мог глухим, уставшим голосом рассказывать о схеме подключения электродвигателя. Любые попытки соседок, сердобольных старушек или одиноких коллег с завести помочь, принести пирожков, посидеть с ребенком, пресекались на корню. Жестко, грубо, почти по-звериному. «Мы справимся сами», – бубнил он, захлопывая дверь перед носом.
Виктор рос в этом вакууме. Его детство было лишено ласки, мягкости, нежности. Его мир состоял из сурового, но бесконечно надежного отца и тишины. Он не ведал, что с мамой. Вопрос «а где моя мама?» впервые прозвучал, когда ему было четыре года.
Алексей, застигнутый врасплох, побледнел. Он не знал, что сказать. Не мог вымолвить слово «умерла». Это было бы признанием слабости, крушения того мифа о полной самодостаточности, который он выстроил вокруг их маленькой семьи.
– Ее нет, – сухо ответил он, отворачиваясь к плите. – Нас только двое. Нам больше никто не нужен.
Это «нет» стало главной аксиомой жизни Виктора. Мамы нет. Женщины не нужны. Мир делится на «нас» – его и отца – и «их» – всех остальных, кто представляет потенциальную угрозу их хрупкому, отгороженному от всех миру.
Он рос крепким, молчаливым мальчиком. Он не умел улыбаться так же легко, как другие дети. Его улыбка была редкой и скупой, как солнечный луч в пасмурный день. Он был физически сильным, потому что отец с ранних лет приучал его к труду: забивать гвозди, чинить розетки, таскать мешки с картошкой из гаража. Его тактильным ощущением была не мягкость материнских рук, а шершавая, мозолистая ладонь отца и холодный металл инструментов.
Его будущее было предопределено. Он пойдет на «Азот», как отец. Станет электриком. Будет жить в этой же квартире. Он будет защищать их маленькое крепостное государство от внешнего мира, который когда-то отнял у них самое главное. Он не искал любви, потому что не знал, что это такое. Он искал точку опоры. И находил ее лишь в одном – в безусловной, пусть и суровой, преданности отца. Он был солдатом, воспитанным в окопе одной, единственной и страшной потери.
Станислав Строгов. Пятигорск. 28 февраля 2000 года.
Станислав Строгов. Пятигорск – Минеральные Воды. 28 февраля 2000 года.
Четвертым в этой череде февральских мальчиков стал Станислав Строгов. Он родился в Пятигорске, в семье, которую со стороны можно было бы назвать благополучной. Но его судьба оказалась самой жестокой из всех.
Ему было всего два года, когда его родители, молодые и амбициозные, погибли в страшной аварии на трассе «Кавказ», возвращаясь с курорта в Красной Поляне. Мир для Стаса перевернулся в один миг. Он не понимал, куда делись теплые руки и звонкие голоса, но остро чувствовал наступившую пустоту.
Единственной родней оказалась бабушка по отцу, Людмила Петровна, женщина властная и циничная. Она взяла опеку над внуком не из любви, а из-за квартиры в центре Пятигорска, что досталась ему в наследство. Но содержать мальчика, видеть в нем живое напоминание о сыне, который, по ее мнению, «связался не с той» и «погубил себя», она не хотела. Через полгода, оформив на себя право распоряжаться жильем, она сдала его, а Стаса определила в детский дом в Минеральных Водах.
Ее визиты раз в год были адом. Она приходила не для него, а для отчетности перед органами опеки. Привозила дешевый фруктовый сок и пряники, смотрела на него холодными, чужими глазами и каждый раз повторяла одну и ту же фразу: «Ты в отца, такой же непутевый. Терпи».
Детский дом стал для Стаса настоящим чистилищем. Тихий, замкнутый, не похожий на других детей, он сразу стал мишенью для насмешек и издевательств как со стороны старших воспитанников, так и, увы, некоторых воспитателей. Его мир сузился до размеров холодной спальни, столовой с пригоревшей кашей и туалета, где его чаще всего поджидали обидчики. Он научился не плакать. Не просить о помощи. Он замирал, как зверек, чувствуя опасность, и терпел. Его душа, не знавшая ласки, начала покрываться коркой молчаливой, каменной выдержки и внутренней строгости к самому себе. Выжить. Просто выжить.
В шесть лет он не выдержал. Побег был спонтанным и отчаянным. Он просто пошел вперед, от детдома, куда глаза глядят. Его нашли в заброшенном сарае на окраине города, спящим на старых мешках, полузамерзшим и голодным. Нашла его не милиция, а молодая женщина по имени Ольга, которая случайно увидела его, когда навещала в том районе свою тетку.
Ольга и ее муж, Игорь, были простыми людьми. Он – водитель междугородних автобусов, она – медсестра в детской поликлинике. Они много лет безуспешно пытались завести детей, и их дом, хоть и уютный, тосковал по детскому смеху. Увидев испуганные, полные отчаяния глаза Стаса, Ольга не смогла пройти мимо. Она стала навещать его в детдоме, приносила книги, разговаривала с ним. Она увидела за его внешней замкнутостью доброе и ранимое сердце. А еще – синяки и новые царапины после каждого ее визита.
Когда Стас, дрожа, в очередной раз рассказал, что его топили в унитазе за то, что он «ябедничает», Ольга поняла – так больше продолжаться не может. Она и Игорь начали войну. Войну за этого мальчика.
Им пришлось пройти через судебные тяжбы, страшные и изматывающие. Людмила Петровна, узнав, что у семьи есть деньги (Игорь вложился в покупку второго автобуса), вдруг «вспомнила» о внуке и начала борьбу за опеку, требуя вернуть ей ребенка и, главное, квартиру. Суд был битвой. Адвокат Людмилы клеветал на Ольгу и Игоря, называя их корыстными аферистами. Но правда была на стороне Ольги и Игоря. Показания психологов, синяки на теле Стаса, медицинское заключение, свидетельства о его побеге и, главное, безграничная любовь и готовность Ольги и Игоря дать ему дом – все это перевесило.
Ольга и Игорь выиграли. Они оформили опеку, а затем и усыновили Станислава. Но на этом они не остановились. Чувство справедливости не позволяло им просто забыть о случившемся. Через суд они добились того, чтобы Людмила Петровна была обязана ежемесячно выплачивать Стасу моральную компенсацию – до его совершеннолетия в специальный счет, а затем – ему лично. Сумма была привязана к инфляции и должна была расти ежегодно. Добиться этого было невероятно сложно, Игорь и Ольга потратили на новые суды уйму сил и нервов, но они считали это своим долгом – не столько ради денег, сколько ради принципа. Это был их способ заставить ту, что отринула собственного внука, хотя бы финансово нести ответственность за сломанное детство.
В их семейном лексиконе эта компенсация с легкой руки Игоря получила мрачновато-ироничное название. «Пришли деньги со станции Бабушкинская», – мог сказать он, проверяя почту. Это прозвище, непонятное для посторонних, стало для них символом выстраданной победы. Стас, уже взрослея, неосознанно перенял его, и это странное, географическое название навсегда связалось для него с образом холодной, далекой и чуждой женщины, которая когда-то его предала.
Их дом в частном секторе Минеральных Вод, пахнущий пирогами и свежим бельем, стал его крепостью. Впервые за долгие годы он спал, не вздрагивая от каждого шороха. А через год случилось чудо, которого они уже не ждали – Ольга родила двойняшек, девочек.
Но это не стало для Стаса трагедией, как боятся некоторые приемные дети. Наоборот. Ольга и Игорь сделали все, чтобы он чувствовал себя не приживалом, а старшим братом, главным защитником и помощником. Он качал коляску, подавал памперсы, а позже – водил сестренок за руку в садик. Его выдержка и строгость, выработанные в аду детдома, нашли новое применение – в заботе о тех, кто был слабее. Его будущее, еще недавно казавшееся беспросветным, обрело новый смысл. Он был частью семьи. Не по крови, а по выбору сердца. И этот выбор был крепче любого родства.
…
Четыре мальчика. Четыре разные судьбы. Четыре разных запаха, определявших их детство: для Дмитрия – запах земли и яблочной пастилы, для Артема – запах мазута и одиночества, для Виктора – запах стерильной чистоты и тоски, для Станислава – запах страха, сменившийся запахом домашнего пирога и детской присыпки, и лишь изредка – горьковатый привкус денежного перевода со «станции Бабушкинская», напоминавший о том, что справедливость иногда можно отвоевать.
Они еще не знали, что их пути неизбежно пересекутся. Что хлебная, патриархальная уверенность Дмитрия столкнется с тревожным бегством Артема. Что молчаливая, железная преданность Виктора будет искать выход и наткнется на стену непонимания. А тихая, выстраданная стойкость Станислава станет для кого-то из них опорой.
Они не знали, что будущее, которое виделось им таким ясным и предопределенным, готовило для каждого свой сюрприз, свою войну. Им всем, как и моему отцу, придется найти свой способ ее вести. Кто-то – на земле, которая кормит. Кто-то – в бегстве от запаха мазута. Кто-то – в попытке вырваться из стерильного вакуума одиночества. А кто-то – в защите своего хрупкого, вновь обретенного счастья.
Но это будет потом. А пока… Пока Дмитрий Аристократов засыпал под мурлыканье кота на печке, Артем Казаков смотрел в потолок своей комнаты в общежитии, прислушиваясь к ссорам соседей, Виктор Громов молча помогал отцу чинить проводку, боясь лишний раз нарушить тишину вопросом, а Станислав Строгов впервые в жизни смеялся, катая по полу своих маленьких сестренок, и изредка слышал, как родители говорят о письме со «станции Бабушкинская» – слове, которое пока не вызывало в нем ничего, кроме смутного чувства, что когда-то давно с ним поступили очень плохо, но теперь за это платят.
Их будущее только начиналось. Оно пахло по-разному. Но для всех четверых оно было полным тревожной неизвестности.
Глава 3 Школьные годы: крепость и осада
Этап 1: Запах детства и начало пути
Воздух школьных коридоров был особым, ни на что не похожим миром. Он вбирал в себя запах старой древесины парт, едкой химической чистоты полов, сладковатого духа яблок из столовой и вечного мела, въевшегося в подушечки пальцев. Для меня, Игоря, этот воздух стал дыханием целой эпохи – одиннадцати лет, которые растянулись между беззаботным детством и взрослой жизнью. Моя школа, обычная, серая, с облупленной краской на стенах, была для кого-то временем дружбы и веселья, а для меня – полем боя, где нужно было каждый день отстаивать свое право быть собой.
Начальная школа, с первого по четвертый класс, прошла под знаком тихого, ровного благополучия. Учился я хорошо, без троек. Марья Ивановна, наша первая учительница, добрая и уставшая женщина, ставила мне твердые четверки, а по чтению и природоведению – пятерки. Я был старательным, внимательным мальчиком, который с удовольствием вел аккуратные конспекты и с трепетом готовился к контрольным. Дома меня хвалили, мама с папой были довольны. Казалось, так будет всегда.
Этап 2: Перелом. Становление изгоя
Но переход в среднюю школу стал рубежом, за которым закончилось детство. Пятый класс – новые учителя, кабинеты, необходимость бегать по этажам. И главное – новые, негласные правила игры. В классе появились лидеры, аутсайдеры, свои и чужие. Я быстро понял, что не вхожу в круг избранных. Сыну нашей новой классной руководительницы, Антону, почему-то пригляделся именно я. Не самый слабый, не самый сильный – просто другой. Не такой, как все.
Сначала это были мелкие пакости: спрятанный портфель, разорванная тетрадь, обидные клички. Потом – более изощренные методы. Мне лгали, передавали неверное расписание, подставляли перед учителями. Я пытался не обращать внимания, делая вид, что мне все равно, но каждая такая мелочь больно ранила изнутри. Атмосфера в классе становилась все более токсичной. Антон умело манипулировал одноклассниками, и вскоре против меня ополчились почти все. Я стал изгоем.
Помню, как в середине пятого класса началась планомерная давка по всем фронтам. Одним из главных козырей против меня стал мой телефон. У большинства одноклассников уже были первые сенсорные аппараты – какие-нибудь Samsung серии S или Nokia 5228, а я ходил с простой Nokia 3310, пусть и надежной, «кнопкой». Для них это был признак бедности, ущербности. Как-то раз на перемене я достал его, чтобы позвонить маме, и тут же поймал на себе усмешку Антона и его приятелей.
– О, у бомжа звонилка! – громко сказал он, чтобы слышали все вокруг. – Наверное, из ларька за сто рублей купил.
В тот момент я сделал верный шаг – промолчал. Я отошел к старшеклассникам и заговорил на тему сотовой связи, о том, какие модели лучше. Старшеклассники, что было удивительно, поддержали беседу.
Но давление только усилилось. Я стал чаще проводить время со старшеклассниками, так как в школе меня игнорировала классный руководитель – мать Антона, а также учитель физики. Я лишь желал одного: избавиться от этой школы и перейти в другую. Лучше уж находиться в аду, чем с ними, или в окопе с солдатами под артиллерийскими обстрелами. Я держался из последних сил, еле-еле переживая каждый новый школьный день. Каждую ночь мне снилась война; с трех лет мне снились убийства, чудовища, магия и тому подобное. Мне хотелось быть во снах больше, чем в реальности. Родителям я говорил со злости, что не хочу быть в школе, что там все дебилы и уроды, но увы, я был заперт в этом гадюшнике.
Этап 3: Апатия и страх
Именно тогда, в седьмом классе, во мне что-то сломалось. Постоянный стресс, необходимость всегда быть начеку, ожидание подлости – все это вытягивало силы, убивало всякое желание учиться. Зачем стараться, если тебя все равно унижают? Зачем быть умным, если это только вызывает насмешки? Я стал лениться. Перестал делать уроки. Приходил домой, бросал рюкзак в угол и часами лежал на кровати, уставившись в потолок. Мама, уставшая после работы, садилась со мной за учебники, пыталась вложить в меня знания – но мои мысли были далеко. Я видел ее разочарование, усталость – и ненавидел себя за это. Но изменить ничего не мог. Апатия была сильнее меня.
В восьмом классе случилась история, которая едва не сломала меня окончательно. В параллельном классе учился пацан по имени Стёпа – невысокий, но наглый и уверенный в своей безнаказанности. Он был из тех, кто чувствует чужую боль как приглашение к действию. Почему-то он выбрал меня. Не бил – нет, он травил исподтишка. Подножки в раздевалке, оскорбительные надписи на учебниках. Учителя делали вид, что не замечают, – дети же, сами разберутся.
Однажды отличница Катя, при девочке, что мне нравилась, сказала, что у меня нет мозгов. Я ответил спокойно: «Главное, чтобы твой мозг не оказался опилками, смекаешь?»
Каждый день, начиная с пятого класса, я ожидал удары. Это было изматывающе. Я вспоминал, как во втором классе, после тяжелой ангины, я пришел в класс, и все были рады меня видеть, мы обнялись. И я не понимал, как мы дошли до такого страшного урока, как шагнули по разным дорогам, что между нами возникла такая конфронтация. Однажды Антон провокационно спросил, зачем я родился. Тогда я промолчал, показал ему фак и принялся делать уроки прямо на перемене. Вскоре после этого Антон заболел тяжелой формой гриппа и отсутствовал в школе около двух месяцев. У меня же в то время была своя передышка. Именно тогда я подумал, что Бог со мной, что Он всё видит.
Один раз Стёпа столкнул меня с лестницы. К счастью, я отделался лишь синяками и ссадинами. Но после этого у меня включился животный, панический страх. Я стал бояться его настолько, что начал прогуливать физкультуру – единственный урок, где мы пересекались. Целую четверть я не появлялся на физкультуре. Учитель, мужчина с лицом, навсегда замёрзшим в выражении лёгкой брезгливости, ставил мне прогулы. В итоге – закономерная тройка. Мама не понимала, в чём дело. Ругалась: «Ты что, совсем обленился?» Отец молча смотрел на меня своим тяжёлым взглядом, и в его глазах я читал не злость, а недоумение. Они не знали про Стёпу. Я не рассказывал. Считал это слабостью, позорным признанием в собственном бессилии.
Этап 4: Первая победа над страхом
Но однажды что-то во мне щёлкнуло. Это была не ярость, не слепая злость – скорее, холодное, молчаливое остервенение, рожденное отчаянием. Я шёл по двору после уроков и увидел его. Он что-то кричал своему приятелю, хвастался. И я просто подошёл. Не стал кричать, замахиваться – просто подошёл и толкнул его так, что он отлетел к стене гаража. Он попытался огрызнуться, но я, не говоря ни слова, повалил его на землю и прижал. Не бил – просто прижал, смотря прямо в глаза. В них я увидел уже не наглость, а испуг. Дикий, недетский испуг.
– Больше не трогай меня, – сказал я тихо, чувствуя, как вся накопленная злость сжимается в комок и замирает, не вырываясь наружу. – Понял?
Он кивнул, и я отпустил его. Больше он ко мне не подходил. Никогда. Я переборол свой страх. Но эта победа далась мне дорогой ценой – я понял, что мир жёсток, и иногда нужно быть жёстче, чтобы выжить. Но я также понял и другое: главное – контролировать ту силу, что поднимается внутри, и направлять ее, а не давать ей управлять тобой.
Был ещё один его однокашник, с которым я хотел подраться, когда он решил меня позлить, намекая на мой телефон и финансовое положение. Но тогда меня удержал мой одноклассник; он в открытую меня не поддерживал, но исподтишка не давал мне перейти черту.
Этап 5: Одиночество и спасение в спорте
С пятого по десятый класс я был изгоем в своём классе. Антон, сын классной руководительницы, умело стравливал одноклассников, и меня сторонились, боясь попасть под раздачу. Я стал белой вороной – тихим, замкнутым парнем, с которым не хотели сидеть за одной партой. Спасало то, что я находил общий язык со старшеклассниками. Они, почему-то, принимали меня. Возможно, чувствовали во мне что-то родственное – нежелание следовать стадным инстинктам. Мы могли говорить о музыке, о книгах, о жизни. В своём же классе я слышал лишь смешки за спиной.
Дома было не легче. Мама, уставшая после работы, садилась со мной делать уроки. Ругалась, что я невнимательный, что витаю в облаках.
– Игорь, соберись! – говорила она, и в её глазах читалась усталость. – Тебе экзамены сдавать!
Отец вмешивался редко. Но однажды, в седьмом классе, когда я завалил контрольную по математике из-за того, что весь вечер играл в телефон, он взял ремень.
– Лень – это самый страшный грех, – сказал он, и его лицо было суровым. – Тебя жизнь ещё ударит, а ты даже к удару не готовишься.
Тогда я ненавидел его за это. Считал, что они лишь устраняют последствия, не пытаясь понять причину. Годы спустя я понял – они были правы по-своему. И они признали, что неправильно поступили тогда, но уроки были пройдены. Они с мамой отбирали у меня телефон, ограничивали время за компьютером – и это было правильно. Иначе бы я совсем провалился в виртуальный мир, убегая от реальных проблем.
С десяти лет я занялся тхэквондо. Отец отвел меня в секцию, сказав: «Надо уметь защищаться. Мир жестокий». Мне понравилось. Не столько даже сами тренировки, сколько чувство уверенности и самоконтроля, которое они давали. Я ездил в лагерь «Дамхурц» каждое лето с 2011 по 2015 год. Это было моё спасение – там, в горах, среди таких же как я, не было насмешек, не было Антонов. Была лишь дисциплина, природа и товарищи.
Но в 2015 году, когда мне было пятнадцать, мои занятия тхэквондо резко оборвались. Не по моей вине. На одной из тренировок тренер, по неосторожности или из-за неправильно рассчитанного усилия, причинил мне травму – растяжение связки правой ноги. К счастью, до разрыва не дошло, но боль была адской, а на восстановление требовались месяцы.
Я ушёл из секции с горьким осадком обиды и несправедливости. И именно тогда, в июле 2015-го, я пришёл в тренажерный зал. Его владелец Виталий, тренер по прозвищу Фокс, бывший прапорщик, хитрый и жёсткий мужик, выслушал мою историю. Узнав, что произошло, он не сдержался. Он материл того тренера по тхэквондо не на шутку, называя его «рукожопом» и «козлом», который ломает детей, а не делает из них мужчин. Эта грубая, но праведная злость Фокса заставила меня понять, что здесь, в этом зале, меня понимают. Он увидел мои худые руки, моё неумение подтягиваться – и сказал: «Ладно, пацан. Будем делать из тебя человека. Правильно».
Этап 6: Перерождение
Рустам, мой лучший друг детства, с которым мы воссоединились в десятом классе, научил меня подтягиваться. Мы с ним занимались всё лето. Сначала я мог подтянуться лишь раз. Потом два. Потом три. К концу августа я делал лестницу до 29 раз. Каждый день – тренажерный зал. Сначала с Рустамом, потом один. Фокс и другие взрослые мужики, качавшие железо, приняли меня как своего. Не сюсюкались, не подкалывали – относились с уважением. Видели, что я работаю. Здесь я научился направлять всю свою накопленную злость и обиду в железо, в каждое повторение, превращая негатив в силу.
За то лето я не столько стал шире, сколько вытянулся вверх и обрел спортивную, подтянутую форму. Если до тренажерного зала при росте 177 см я весил всего 55 кг и выглядел тощим и угловатым, то к осени мой рост достиг 190 см, а вес – 72 кг. Я не стал качком, но превратился в высокого, стройного парня с рельефными мышцами и прямой осанкой.
Этап 7: Финал школьной войны
Когда в десятом классе я пришёл в школу после лета, меня не узнали. Из тощего, сутулого и замкнутого парня я превратился в высокого, уверенного в себе юношу с гордо поднятой головой. Одноклассники, особенно девочки, смотрели на меня по-другому. Антон пытался продолжать свои игры, но теперь это не работало.
Однажды Антон, как обычно, попытался меня унизить. Подошёл с приятелями, ухмыльнулся:
– О, бомжи пришли! – это было его любимое обращение ко мне и к Рустаму.
Раньше я бы промолчал или начал злиться, чувствуя, как горячая волна подкатывает к горлу. Но в этот раз я посмотрел на него спокойно, поймав свой гнев и заставив его отступить. Рустам сидел рядом за партой и тоже смотрел без всякого страха. Когда трое из компании Антона протянули руки для привычного ритуала «рукопожатия бомжей», Рустам не пожал их, а лишь скрестил с ними руки в воздухе, демонстративно пренебрежительно. Я же, глядя Антону прямо в глаза, тихо сказал:
– Нас так не называть. Понял?
Антон фыркнул, но руку протянул. Я не пожал, а просто хлопнул со всей силой ладонью по его ладони, демонстративно неуважительно, и улыбнулся, присаживаясь на парту и доставая учебники. Он опешил. «Вот сука…» – пробормотал он шёпотом и ушел. Такого ещё не было. Раньше я велся на его манипуляции, думая, что он хочет дружбы, а теперь понял – это была игра. Игра, в которую я больше не хотел играть. И в этот раз я выиграл, не позволив гневу взять верх.
Этап 8: Итоги
ОГЭ в девятом классе я сдал неплохо: математика, русский, физика, обществознание. Русский еле вытянул на четвёрку, а вот физика и математика пошли легко. Обществознание – на твёрдую четвёрку. Плюс в раз неделю, всегда ездили с родителями в деревню.