Театральная сказка

– Да. И говорил еле слышно, будто стоял метров за сто от нас.

Режиссёр перевёл взгляд на Мыша.

– Да, – поддержал девочку тот. – Именно так всё и было.

Альберт покачал головой.

– Я ничего такого не видел. Гном всё время был на сцене рядом с вами.

– Но он уходил за декорации!

– Я был рядом, за кулисами, наблюдал и ничего такого не видел.

– Он исчез, убежал… – стоял на своём Мыш. – И кричал, как будто издалека…

– Ты нас за идиотов держишь, Альберт? – закипая, спросила Ветка. – Или мы, по-твоему, врём?

– Спокойней, друзья мои, спокойней. Я говорю только о том, что видел собственными глазами, не более.

– Ещё птица на сцену вылетала! Трясогузка… Как раз когда Гном ушёл.

– Я не заметил никакой трясогузки. Да и зрители тоже. Уверен, вылети на сцену птица, в зале стоял бы такой гомон, что вы бы себя не услышали.

– Но она порхала и чирикала!

Режиссёр покачал головой.

– Простите, но ни я, ни зрители не видели ничего подобного. Ни птички, ни кошки, ни рыбки. Никакой живности.

– Это да, – согласился Мыш, признавая бесплодность беседы. – Сегодня на сцене было мало живого.

На следующем спектакле история с уходом Гнома повторилась. Он опять убежал за декорации и загадывал загадки оттуда, словно бы уходя всё дальше и дальше. Хохотал и просил подойти поближе. Обратно пришёл с сухим репейником на коленке.

И на следующем представлении было то же самое. И на следующем…

Народу раз от разу ходило всё меньше. Во время пятого спектакля зал почти пустовал.

Мыш

(колыбельное стихотворение, написанное во время бессонницы)

Была б моя воля,
Поселил бы в пианино мышь.
Спит – молчит,
Бегает – звучит.

Каждый шаг – звук.
Три – аккорд.
Прыгаешь, машешь хвостом,
Минор, мажор.

Задел струну усом,
Не слышит никто.
Но звук есть.
Здесь, вот.

«Жила одна мышь в пианино…»
Прекрасное начало для сказки.
Ждём продолжения
И закрываем глазки.

За сценой

В ночь перед седьмым спектаклем дети долго сидели на подоконнике, смотрели в окно.

Альберт ушёл в самом мрачном настроении, еле волоча ноги от усталости и коньяка.

– Понимаете, на каждом спектакле, – говорил он, сидя перед тем за пианино и сбивчиво наигрывая джазовую импровизацию, – актёр должен что-то отдать зрителю.

Его глаза печального мопса блуждали по клавиатуре, плечи обвисли, как ветки дерева после дождя.

– Что отдать? – спросил Мыш.

– В этом-то и соль, – Альберт медленно и нетрезво покачивал головой в такт музыке. – Отдать нужно то, чего у вас раньше не было. Вы должны найти нечто во время спектакля и подарить людям в зале.

– Боюсь, я плохо понял.

– …И когда вы с Веткой научитесь этому, – продолжал Альберт, – сразу исчезнет всё, что вам мешает.

Он по очереди оглянулся на Мыша и Ветку.

– Дорогие мои, я очень на вас надеюсь.

Тяжело поднялся из-за инструмента.

– Пойду. Ещё и мама разболелась… Она, кстати, много лет играла Гретель в нашем театре, – сказал, ощупывая карманы. – Надо будет в круглосуточную аптеку зайти.

– Тебя полиция не «примет» в таком состоянии? – спросила Ветка.

– А какое у меня состояние? Нормальное, я считаю. Ну а примет, значит, примет, – равнодушно ответил режиссёр, задев плечом дверной косяк. – Спокойной ночи, дети. Не провожайте, я сам закрою.

В наледи на оконных стёклах играли золотые мотыльки. Москва-река походила на поток чёрных муравьёв.

– На прошлый спектакль было продано пять билетов, – сказал Мыш.

– Один зритель ушёл в антракте, – добавила девочка. – Считай, для себя играли.

– На Альберта больно смотреть.