Нравственно-правовые критерии уголовно-процессуальной деятельности следователей

В этом отношении необходимо заметить, что в действующем законодательстве такого правила нет. Более того, ст. 11 Федерального закона «Об оперативно-розыскной деятельности» не делает никаких исключений в использовании результатов оперативно-розыскной деятельности по источникам их получения, а в ст. 12 того же Закона даже содержится процедура придания гласности сведений о лицах, внедренных в организованные преступные группы, о штатных негласных сотрудниках органов, осуществляющих оперативно-розыскную деятельность, а также лицах, оказывающих или оказывавших им содействие на конфиденциальной основе, которая состоит в том, что такой порядок действий «…допускается лишь с их согласия в письменной форме и в случаях, предусмотренных федеральными законами».

Вместе с тем монография Т. Н. Москальковой содержит ряд ценных положений, заслуживающих теоретического развития и практической реализации, особенно в отношении возможности использования в уголовно-процессуальном доказывании предметов и документов, полученных в результате проведения негласных оперативно-розыскных мероприятий, и необходимости дополнения ст. 69 и 70 УПК РСФСР[51 - Возгрин И. А., Сальников В. П. Комплексное исследование актуальных проблем этики уголовно-процессуального доказывания. С. 83–85.], которые, к сожалению, так и не были услышаны законодателем.

В УПК РСФСР совсем не упоминалось об использовании результатов оперативно-розыскной деятельности в уголовно-процессуальном доказывании, поэтому радовало появление в проектах УПК Российской Федерации норм о том, что протоколы оперативно-розыскных действий являются доказательствами по уголовному делу наряду с протоколами следственных и судебных действий (ст. 76), и что материалы, полученные в ходе оперативно-розыскной деятельности, могут быть признаны в качестве доказательств по уголовному делу, если они получены в соответствии с Федеральным законом «Об оперативно-розыскной деятельности», представлены и проверены по правилам, установленным уголовно-процессуальным законом (ст. 78)[52 - Проект Уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации // Юридический вестник. 1995. № 31; Уголовно-процессуальный кодекс Российской Федерации. Проект // НИИ проблем укрепления законности и правопорядка при Генеральной прокуратуре России. М., 1994; Уголовно-процессуальный кодекс Российской Федерации. Проект // ГПУ Президента России. М., 1994.].

Однако законодатели снова с недоверием и отчужденностью отнеслись к оперативно-розыскной деятельности, ее результатам и оперативным сотрудникам, о чем свидетельствует отрицательное содержание уголовно-процессуальной нормы. Согласно ст. 89 УПК Российской Федерации в процессе доказывания запрещается использование результатов оперативно-розыскной деятельности, если они не отвечают требованиям, предъявляемым к доказательствам.

Но несмотря на этот негативный тон проведение оперативно-розыскных мероприятий все же является частью доказывания. В связи с этим на оперативно-розыскной деятельности, в которой также существует немало проблем нравственно-правового характера, необходимо акцентировать внимание еще раз. В этом плане примечательна работа Ю. Н. Егорова «Морально-этические основы оперативно-розыскной деятельности органов внутренних дел»[53 - Егоров Ю. Н. Морально-этические основы оперативно-розыскной деятельности органов внутренних дел: Учеб. пособие. Иркутск, 2002.]. (Сразу следует отметить, что автор необоснованно сужает рамки работы исследованием оперативно-розыскной деятельности, с позиций нравственности, только в органах внутренних дел. Оперативно-розыскная деятельность, согласно ст. 13 Федерального закона «Об оперативно-розыскной деятельности» осуществляется и другими правоохранительными органами Российской Федерации: органами федеральной службы безопасности, федеральными органами налоговой полиции, органами пограничной службы и др. Поэтому говорить о работе Ю. Н. Егорова будем с учетом этих положений.)

Автор справедливо пишет, что специфика регламентирования оперативно-розыскной деятельности органов внутренних дел (ОРД ОВД) ставит во главу угла высокую профессиональную подготовку оперативных работников, которая, прежде всего, должна базироваться на прочных моральных принципах профессиональной этики. ОРД ОВД постоянно ставит перед оперативными работниками проблему морального выбора между добром и злом, так как построение и организация оперативной работы происходит на стыке внешних и внутренних противоречий, которые обусловлены тенденцией повышения общего правосознания оперативных работников. Кроме того, необходимо учитывать и значительное многообразие приемов оперативной работы, вытекающее из необходимости борьбы с изощренными, тщательно маскируемыми преступлениями – все это неизбежно наталкивает на этические оценки, суждения о моральной дозволенности или недопустимости тех или иных конкретных способов решения задач, возникающих в сфере ОРД ОВД, что предопределяет более широкий подход к ее морально-этическим основам.

Регламентирующие оперативно-розыскную деятельность органов внутренних дел ФЗ «Об ОРД», ведомственные нормативные акты не содержат исчерпывающих предписаний поведения оперативных работников и конфидентов в тех или иных ситуациях, поскольку в условиях противоборства оперативного работника и преступника охватить правовым регулированием все нюансы оперативной работы просто невозможно. Поэтому в последние годы внимание ученых и практиков все чаще привлекают проблемы профессиональной оперативно-розыскной этики. Этот интерес не случаен: строгое и неуклонное соблюдение законности в сфере ОРД ОВД, охрана прав и интересов граждан и общества, вопросы профилактики профессиональной деформации сознания оперативных работников в значительной степени зависят от теоретической разработки проблем морально-этических основ ОРД ОВД, профессиональной оперативно-розыскной этики[54 - Егоров Ю. Н. Морально-этические основы оперативно-розыскной деятельности органов внутренних дел: Учеб. пособие. Иркутск, 2002. С. 4–5.].

Однако Ю. Н. Егоров очень упрощает поставленную проблему. Он пишет: «Статья 5 Закона “Об ОРД” содержит прямое запрещение разглашать сведения, которые затрагивают неприкосновенность частной жизни, личную и семейную тайну, честь и доброе имя граждан, которые стали известными в процессе проведения оперативно-розыскных мероприятий, без согласия граждан, за исключением случаев, предусмотренных федеральным законом. Эти и другие нормы Федерального закона имеют отношение к нравственным аспектам ОРД и убедительно подтверждают нравственность и гуманность этой деятельности во всех ее проявлениях[55 - Егоров Ю. Н. Морально-этические основы оперативно-розыскной деятельности органов внутренних дел: Учеб. пособие. Иркутск, 2002. С. 8–9.]. Было бы замечательно, если бы одно лишь законодательное закрепление нравственных норм делало гуманной и нравственной ту сферу общественных отношений, которую они регулируют.

И тем более нельзя согласиться с автором по поводу того, что «вряд ли правомерно считать, что нормы морали конкретизируются и (даже) развиваются в ведомственных нормативных актах. ОРД ОВД специфична, поэтому регламентирующие ее ведомственные нормативные акты хотя и изданы во исполнение ФЗ «Об ОРД», в ряде случаев внешне от него отличаются»[56 - Егоров Ю. Н. Морально-этические основы оперативно-розыскной деятельности органов внутренних дел: Учеб. пособие. Иркутск, 2002. С. 9.]. К сожалению, Ю. Н. Егоров забыл об иерархии нормативных правовых актов, о происхождении права и соотношении права и нравственности.

И ни в коем случае нельзя забывать о том, что уголовно-процессуальная деятельность и оперативно-розыскная деятельность очень близки. Несмотря на их специфику, уголовно-процессуальная и оперативно-розыскная деятельность тесно связаны между собой прежде всего наличием общей цели – защиты человека и гражданина от преступных посягательств.

Учитывая все вышеизложенное, следует отметить следующее.

На основании принципов и требований нравственности в сфере уголовно-процессуальной деятельности должны вырабатываться и формироваться нравственно допустимые средства реализации назначения уголовного процесса, определяться рамки нравственно допустимого поведения в сфере правоотношений, возникающих в связи с собиранием, проверкой и оценкой доказательств по уголовному делу.

Уголовно-процессуальные нормы и нормы нравственности имеют общую нормативную природу, входят в единую систему социальных норм и являются их разновидностью. Характерными чертами обоих видов норм являются также их историческая, политическая, социальная, экономическая и культурная обусловленность.

Нормы уголовно-процессуального права и оперативно-розыскной деятельности, методика и тактика расследования и раскрытия преступлений и нормы нравственности формируются в рамках одного и того же общества, в силу чего, как правило, не вступают в антагонизм друг с другом. Они являются регулятором существующих общественных отношений в сфере доказывания по уголовному делу, определяют пределы дозволенного и обязательного в процессе собирания, проверки и оценки доказательств.

И, наконец, уголовно-процессуальные нормы и нравственные регуляторы в данной сфере общественных отношений преследуют одни и те же цели и задачи. Они призваны создать условия, организующие основы для расследования уголовного дела на началах справедливости, гуманизма, уважения прав и свобод человека и гражданина, и в силу этого выступают фундаментальными историческими ценностями, направленными на защиту личности и общества от преступных посягательств.

В то же время нельзя забывать, что право все же формально. Не каждая процессуальная норма с очевидностью может быть оценена с нравственных позиций (например, нормы, разъясняющие терминологию, определяющие подследственность, решающие некоторые чисто технические вопросы). Здесь связь правовой нормы с нравственными представлениями является более или менее отдаленной, но она все-таки есть, ибо все эти нормы создают дополнительные условия реализации прав участников процесса.

§ 2. Понятие нравственно-правовых критериев уголовно-процессуальной деятельности и их классификация

Совершенствование правовых основ и системы нормативного регулирования уголовно-процессуальной деятельности на современном этапе сопровождается актуализацией нравственных критериев уголовного судопроизводства, что в полной мере отвечает задачам становления правового государства. И это закономерно, поскольку право не может развиваться вне нравственных категорий гуманизма и социальной справедливости, добра, свободы и ответственности, совести, чести и человеческого достоинства. Право закрепляет не только юридические, но и нравственные ценности и тем самым способствует их утверждению в реальных общественных отношениях. Именно поэтому право и мораль – важнейшие элементы общественной жизни, всегда выступающие в тесном взаимодействии, характер которого определяется единством складывающихся общественных отношений[57 - Лукашов В. А. О некоторых морально-этических аспектах оперативно-розыскной деятельности // Законность, оперативно-розыскная деятельность и уголовный процесс. Материалы межд. науч. – практич. конф. 9–10 апр. 1998 г. Ч. 1 / Под ред. О. М. Латышева, В. П. Сальникова. СПб., 1998. С. 3.].

Общность уголовно-процессуальных и нравственных норм приводит к тому, что часть требований нравственности, регулирующих сферу расследования преступлений, получает нормативно-правовое закрепление. И в этой связи уместно говорить о нравственно-правовых критериях уголовно-процессуальной деятельности.

Нравственно-правовые критерии применительно к уголовно-процессуальной деятельности – это нравственные нормы, правила поведения, на основании которых дается оценка деятельности участников уголовного процесса с точки зрения ее справедливости и гуманизма, добра, свободы и ответственности, совести, чести и человеческого достоинства. Это те критерии, которыми регулируется их деятельность, на которые должны опираться органы и должностные лица при осуществлении производства по уголовному делу, а также лица, вовлекаемые в сферу уголовного судопроизводства.

Ранее в литературе уже делалась попытка описать взаимодействие уголовно-процессуальных и нравственных норм. Например, Н. А. Комарова и Н. А. Сидорова пишут: «Проникновение нравственных принципов и норм в содержание права носит различный характер. И если самым распространенным вариантом является корреспондирование правовых установлений нравственным ценностям, то вторым вариантом взаимодействия правовых и моральных норм является включение в диспозицию уголовно-процессуальных норм нравственных категорий (честь, достоинство, справедливость и др.), сформулированных в форме запретов, предписаний или рекомендаций моделей поведения. Нравственные запреты содержатся в большинстве норм, регулирующих порядок проведения следственных действий, исследования доказательств. Третьим вариантом взаимодействия правовых и моральных норм является трансформация нравственных обязанностей в правовые. Нравственные ценности охраняются законом, моральные требования приобретают силу правового авторитета. Наконец, самый желательный для законодателя вариант имеет место в тех случаях, когда право одновременно отвечает моральным и научным требованиям. Речь идет о нравственных критериях использования достижений науки и техники в сфере уголовного судопроизводства»[58 - Комарова Н. А., Сидорова Н. А. Судебная этика. С. 10–14.]. Этические требования, которые действуют в сфере уголовно-процессуального доказывания, также могут быть подразделены на: а) не закрепленные в официальных документах; б) получившие признание в документах, не имеющих нормативного характера; в) закрепленные в национальном законодательстве; г) воспринятые международным правом[59 - Москалькова Т. Н. Этика уголовно-процессуального доказывания (стадия предварительного расследования). С. 10–11.].

Основываясь на уже имеющихся классификациях, развивая и дополняя их, автор в зависимости от объекта оценки выделяет два типа нравственно-правовых критериев применительно к уголовно-процессуальной деятельности следователей:

1. Нравственные нормы, опираясь на которые дается оценка уголовно-процессуальной деятельности.

2. Нравственные нормы, опираясь на которые дается оценка личности следователя.

В отношении данных типов, исходя из нормативного закрепления нравственных норм, можно выделить два подтипа:

а) нравственные нормы, реализованные в праве.

В сфере уголовно-процессуальной деятельности следователей их следует классифицировать по видам нормативных документов, в которых они закреплены, и разделить на следующие формы:

1) нравственные нормы, закрепленные в международных документах;

2) нравственные нормы, получившие закрепление в национальном законодательстве Российской Федерации, регулирующем правоохранительную деятельность;

3) нравственные нормы, нашедшие отражение в российских нормативных правовых актах, регулирующих уголовно-процессуальную деятельность следователей.

б) нравственные нормы, не реализованные в праве.

Остановился более подробно на каждой группе нравственно-правовых критериев уголовно-процессуальной деятельности.

Первый подтип нравственно-правовых критериев уголовно-процессуальной деятельности – нравственные нормы, реализованные в правеи его форма – нравственные нормы, закрепленные в международных документах.

Разновидностью данной формы являются нравственные нормы, получившие признание и закрепление на международном уровне.

Среди действующих международно-правовых актов в сфере прав и свобод человека, имеющих непосредственное отношение к уголовному судопроизводству, участником которых является Россия, необходимо назвать Международный пакт о гражданских и политических правах, принятый Генеральной Ассамблеей ООН 16 декабря 1966 г.[60 - Права человека. Основные международные документы / Под. ред. Н. В. Глазуновой. М., 1989. С. 35–60.] на основе Всеобщей декларации прав человека от 1948 г.[61 - Права человека. Основные международные документы / Под. ред. Н. В. Глазуновой. М., 1989. С. 134–142.]; Декларацию о защите всех лиц от пыток и других жестоких, бесчеловечных или унижающих достоинство видов обращения или наказания, принятую Генеральной Ассамблеей ООН 9 декабря 1975 г.; Конвенцию против пыток и других жестоких, бесчеловечных или унижающих достоинство видов обращения и наказания, принятую Генеральной Ассамблеей ООН 10 декабря 1984 г.[62 - Российская газета. 1995. 5 апр.]; Минимальные стандартные правила обращения с заключенными, принятые Конгрессом ООН по предупреждению преступности и обращению с правонарушителями в 1955 г. и одобренные резолюцией Экономического и Социального совета 18 мая 1957 г.; Кодекс поведения должностных лиц по поддержанию правопорядка, принятый Генеральной Ассамблеей ООН 17 декабря 1979 г.[63 - СССР и международное сотрудничество в области прав человека: Документы и материалы. М., 1989. С. 499–504.]; Декларацию основных принципов правосудия для жертв преступления или злоупотребления властью, принятую Генеральной Ассамблеей ООН 29 ноября 1985 г.[64 - Права человека и судопроизводство: Собрание международных документов. М., 1989. С. 229–233.]; Минимальные стандартные правила ООН, касающиеся отправления правосудия в отношении несовершеннолетних («Пекинские правила»), утвержденные Генеральной Ассамблеей ООН 10 декабря 1985 г. С учетом же вступления в Совет Европы и присоединения к его Уставу Россия также стала участником Европейской конвенции о защите прав человека и основных свобод 1950 г.[65 - Права человека: Сб. универсальных и региональных международных документов / Сост. Л. Н. Шестаков. М., 1990. С. 85–117.]

Данные, а также иные документы содержат нормы, закрепляющие примат справедливости, беспристрастности, совести и долга. Например, ст. 7 Всеобщей декларации прав человека устанавливает, что все люди равны перед законом и имеют право, без всякого различия, на равную защиту законом. Указанные и другие нормы содержатся в Конвенции против пыток и других жестоких, бесчеловечных или унижающих достоинство видов обращения и наказания. В ней предписывается, что каждое государство-участник обеспечивает, чтобы его компетентные органы проводили быстрое и беспристрастное расследование, когда имеются достаточные основания полагать, что пытка была применена на любой территории, находящейся под его юрисдикцией (ст. 12); предпринимаются меры для обеспечения защиты истца и свидетелей от любых форм плохого обращения и запугивания, в связи с его жалобой или любыми свидетельскими показаниями (ст. 13). Основные принципы, касающиеся роли юристов (1990 г.) предусматривают положение о том, что юристы при всех обстоятельствах сохраняют честь и достоинство, присущие их профессии, как ответственные сотрудники в области отправления правосудия (ст. 12). Эти нормы присутствуют в ст. 5 Мер, гарантирующих защиту тех, кто приговорен к смертной казни 1984 г., ст. 6, 8, 12, 16 Декларации основных принципов правосудия для жертв преступлений и злоупотребления властью 1985 г. и в ряде других документов[66 - Международные соглашения и рекомендации Организации Объединенных Наций в области защиты прав человека и борьбы с преступностью. Сб. международных документов. Вып. 1. М., 1989. С. 112–115.].

Согласно ч. 4 ст. 15 Конституции Российской Федерации общепризнанные принципы и нормы международного права и международные договоры России являются составной частью ее правовой системы. В настоящее время нормы международно-правовых актов, предусматривающих основные права человека, в той или иной степени закреплены в Основном Законе страны и уголовно-процессуальном законодательстве. В частности, право на свободу и личную неприкосновенность, право не подвергаться пыткам, право на гуманное обращение и уважение достоинства, присущего человеческой личности, и т. п. (ст. 7, 9, 10 Международного пакта о гражданских и политических правах).

Однако не все нормы международного права о правах человека, затрагиваемых при производстве по уголовному делу, в настоящее время закреплены тем или иным способом в российском уголовно-процессуальном праве. Как поступать при коллизии между требованиями международного договора и закона государства? Подлежат ли непосредственному применению общепризнанные принципы и нормы международного права и международные договоры?

И здесь во многом справедливым следует признать высказывание С. Л. Зивса о том, что проблема соотношения международного и внутригосударственного права «монополизирована наукой международного права»[67 - Зивс С. Л. Источники советского права. М., 1981. С. 221.]. Вместе с тем в настоящее время вопросам применения международно-правовых положений в российской правовой системе уделяют определенное внимание и ученые процессуалисты.

Итак, необходимо отметить, что вышеуказанное конституционное положение открывает путь непосредственному применению положений международного права в сфере прав и свобод человека в различных областях внутригосударственной деятельности, в том числе при производстве по уголовным делам. Однако как сама возможность, так и условия такого применения являются предметом широкой дискуссии в юридической науке. Так, одни ученые являются категорическими противниками прямого действия международного права внутри страны[68 - См., напр.: Cronauer H. Der internationale Vertrag im Spannungsfeld zwischen Verfassung und Volkerrecht. Munchen, 1986. S. 132; Черниченко С. В. Объективные границы международного права и внутренняя компетенция государства // Советский ежегодник международного права. М., 1984. С. 90.], другие исходят из того, что регламентация внутренних отношений международно-правовыми нормами – достаточно частое явление, и не должно быть никаких принципиальных препятствий для прямого действия международных норм во внутригосударственной сфере[69 - См., напр.: Игнатенко Г. В. 1) Международное и советское право: проблемы взаимодействия правовых систем // Сов. государство и право. 1985. № 1; 2) Применение норм международного права в российской правовой системе // Правовая реформа России: проблемы теории и практики. Екатеринбург, 1996; Марочкин С. Ю. 1) Соотношение юридической силы норм международного права и внутригосударственного права в правовой системе Российской Федерации // Российский юридический журнал. 1997. № 2; 2) Действие норм международного права в правовой системе Российской Федерации. Тюмень, 1998.]. При этом наиболее оптимальна позиция третьей группы ученых, полагающих, что включать международные нормы в число непосредственных регуляторов внутригосударственных отношений можно лишь в тех случаях, когда совпадает объект регулирования международного и национального права[70 - Курс международного права: В 7 т. М., 1989. Т. I. С. 299.].

«Главный вопрос непосредственной применимости, – считает A. Коллер, – связан с тем, подходит ли норма договора для того, чтобы быть в распоряжении национального пользователя»[71 - Koller A. Die unmittelbare Anwendbarkeit volkerrechtlicher Vertrage und des EWG-Vertrags im innerstaatlichen Bereich. Bern, 1971. S. 119.]. И нормы международно-правовых актов, закрепляющие и обеспечивающие права и свободы человека, подходят для этого как нельзя лучше.

«Однако более предпочтительным, – правильно утверждает B. С. Шадрин, – представляется все же традиционный путь, когда норма международного права проходит стадию трансформации в национальное право, а затем обеспечивается национальными юридическими средствами, поскольку непосредственное применение судами и другими органами, ведущими процесс, норм международных договоров, представляет известную сложность»[72 - Шадрин В. С. Обеспечение прав личности при расследовании преступлений. М., 2000. С. 21.]. Кроме того, в России еще не сложились традиции непосредственного применения международных норм и, соответственно, степень осведомленности о них даже профессиональных юристов довольно ограничена[73 - Международные нормы и правоприменительная практика в области прав и свобод человека. М., 1993. С. 22.].

В юридической науке высказываются различные мнения по вопросу о видах и способах трансформации. Так, Е. Т. Усенко исходит из существования двух видов трансформации: генеральной и специальной. Генеральная трансформация заключается в установлении государством в своем внутреннем праве общей нормы, придающей международно-правовым нормам силу внутригосударственного действия. Специальная трансформация заключается в придании государством конкретным нормам международного права силы внутригосударственного действия путем воспроизведения в законе текстуально, либо в виде положений, адаптированных к национальному праву, или путем законодательного выражения согласия на их применение, или иным способом[74 - Усенко Е. Т. Соотношение и взаимодействие международного и национального права и российская Конституция // Московский журнал международного права. 1995. № 2. С. 17.].

Похожую позицию занимает С. В. Черниченко, различающий трансформацию автоматическую и не автоматическую, т. е. требующую принятия специального решения. Если законодательство государства предусматривает, что все международные договоры, в которых оно участвует, являются частью его внутреннего права, то нормы любого международного договора, как только он вступает для данного государства в силу, автоматически трансформируются. Если же законодательство требует для придания договору силы закона, это будет уже не автоматическая трансформация[75 - Черниченко С. В. Международное право: современные теоретические проблемы. М., 1993. С. 132.].

И. И. Лукашук различает прямую и опосредованную трансформацию. «В первом случае правила договора воспроизводятся во внутреннем праве в силу самого акта о ратификации. Нередко эту процедуру называют инкорпорацией, т. е. включением. Договор в целом как бы включается во внутреннее право. Во втором случае на основе договора издается внутренний нормативный акт, с большей или меньшей полнотой воспроизводящий содержание договора»[76 - Лукашук И. И. Нормы международного права в правовой системе России: Учебно-практическое пособие. М., 1997. С. 12.].

Ю. А. Тихомиров выделяет три способа трансформации. Во-первых, прямую трансформацию, когда в соответствии с конституцией или законами государства нормы международного права автоматически приобретают силу действующих на территории этого государства. Во-вторых, инкорпорацию, когда нормы международного права, в том числе договорные, непосредственно включаются во внутреннее право. В-третьих, опосредованную трансформацию, когда международно-правовые нормы приобретают силу норм внутреннего права лишь в результате издания законодательным органом специального акта[77 - Тихомиров Ю. А. Курс сравнительного правоведения. М., 1994. С. 235.].

По мнению Л. Х. Мингазова, внедрение норм международного права во внутригосударственное право означает так называемую имплементацию. Среди способов ее осуществления применительно к уголовно-процессуальному праву ученый выделяет в основном рецепцию, т. е. восприятие внутригосударственным правом нормы международного права без изменения ее содержания, и трансформацию, т. е. совокупность форм и методов преобразования норм международного права в нормы государственного права[78 - Мингазов Л. Х. Эффективность норм международного права. Казань, 1990. С. 189.].

Не вдаваясь в дискуссию о способах трансформации и особенностях их содержания, необходимо высказать несогласие с авторами – сторонниками возможности буквально-текстуального автоматического или же в силу ратификации, либо иного способа присоединения, включения положений международно-правовых актов в правовую систему России. И хотя последний путь трансформации неизбежен, наиболее целесообразным является адаптированное преломление в конституционном и отраслевом законодательстве положений международно-правовых актов. Безусловно, только относительно тех международно-правовых правил, которые закрепляют и регламентируют права и свободы человека. Иной подход к трансформации указанных положений может повлечь коллизии международно-правовых и национально-законодательных норм, механизм разрешения которых в настоящее время отсутствует.

Справедливость указанных суждений подтверждает проведенный П. Н. Бирюковым опрос практических работников органов уголовной юстиции, выявивший весьма настороженное их отношение к международному праву. Так, на вопрос: «Если в процессе производимого Вами расследования возникла коллизия между УПК и вступившим в силу международным договором Российской Федерации, что Вы будете применять?», «УПК» – ответили 65 % опрошенных ученым следователей органов внутренних дел, 48 % органов налоговой полиции, 44 % сотрудников прокуратуры, а 16 % опрошенных вообще затруднились с ответом. Такое отношение к международному праву, по мнению П. Н. Бирюкова, имеет в своей основе множество причин, одной из которых является, безусловно, несовершенство уголовно-процессуального закона[79 - Бирюков П. Н. Нормы международного уголовно-процессуального права в правовой системе Российской Федерации. Воронеж, 2000. С. 46.].

Однако прежде чем говорить о восприятии международных стандартов в области прав и свобод человека российской правовой системой и о порядке применения коллизионных норм международного и внутригосударственного права при производстве по уголовным делам, необходимо определиться, где, кем и каким образом эти стандарты сформулированы, т. е. с формой существования, источниками закрепления последних. На первый взгляд, это не вызывает затруднений, поскольку указанное выше положение ч. 4 ст. 15 Конституции Российской Федерации относит к означенным источникам общепризнанные принципы международного права, нормы международного права и международные договоры. Вместе с тем критерии отнесения тех или иных положений к принципам, так же, как и критерии их общепризнанности Конституция Российской Федерации не раскрывает. Не определяет Конституция Российской Федерации и различий между принципом международного права и его нормой. Данная ситуация создает существенные препятствия как на пути приведения национального законодательства в соответствие с международными стандартами, так и при непосредственном использовании указанных стандартов правоприменителем. Таким образом, чисто декларативный характер признания Конституцией Российской Федерации принципов и норм международного права, обладающих признаком общепризнанности, самостоятельными элементами национальной правовой системы вызывает, с одной стороны, разнообразие толкования их сущности, а с другой, – необходимость их конкретизации.