Дзержинский 119-й (Недокументальная быль)

– О таких? – сдержанно улыбнулся Володя, изобразив движением руки пистолетный выстрел.

– Обещать сейчас ничего не могу, но жизнь может повернуться по-всякому. Наша партия существует в кольце недоброжелателей и даже откровенных врагов, поэтому кто может знать, как всё в итоге сложится? Может, и правда дойдёт дело до дырок в чиновничьих головах…

«Хотя мне бы этого очень не хотелось», – озабоченно закончил он про себя.

Зато Володя нетерпеливо хмыкнул:

– Поскорее бы.

Он одним из первых в Московском отделении вызвался ехать на выборы, и работал в Дзержинске на совесть, проводя на расклейках по десять – двенадцать часов в день. Уйдёт с утра с толстенной пачкой чуть ли не раньше всех, потом вернётся днём порожний, быстренько съест на кухне пачку «доширака», запьёт парой стаканов чая – и снова на улицу, уже с новой пачкой. Вечерами, когда вымотанные партийцы, собравшись на «вписке», отдыхали и делились последними новостями, Володя, как правило, сидел один, в углу комнаты. В общие беседы не встревал, больше слушал. А если считал чей-то разговор пустым или глупым, то читал книгу или отправлялся опять на воздух, прогуляться перед сном.

В один из дней Володя забрёл в отдалённый квартал, почти вплотную прилегающий к полузаброшенным корпусам старых заводов. Облупленные, выпотрошённые коробки цехов приземистыми махинами возвышались над протяжённым, местами проломленным забором, создавая пейзаж совсем уж унылый и сумрачный. Сквозь обширные дыры в бетонной ограде отчётливо виднелись наваленные в беспорядке кучи мусора, ржавой изогнутой арматуры, всякого хлама.

«Б-р-р-р, – вздрогнул он непроизвольно. – Ну и руины».

До него сюда никто из партийцев вследствие дальности пути ещё не добирался, потому Володя решил обработать стоящие тут дома на совесть. Петляя среди нерасчищенных сугробов, он переходил от одного двора к другому, не пропуская ни одного. Не торопясь, подходил к первому попавшемуся подъезду, ставил на снег пакет, доставал из него листовку и кисть. Затем из глубокого внутреннего кармана пальто извлекал банку с клеем и отвинчивал крышку. Два быстрых мазка – и аккуратно приложенный к стене прямоугольный лист бумаги бросался теперь в глаза любому входящему в дом. Володя тщательно разглаживал его рукой, подмазывая, если надо, отстающий край. Затем убирал банку обратно во внутренний карман, оборачивал кисть тряпкой, засовывал её в пакет, и всё так же спокойно, не спеша, шёл дальше, к следующему подъезду.

– Слышь, ты чего здесь дрянь всякую лепишь? – недовольно загудел внезапно вылезший ему навстречу крепенький, плотно сбитый тип. – И так уже всё вокруг позагадили.

Он был неопрятен, несвеж и, кажется, не совсем трезв. Но надвигался на Володю грозно, приосанившись, выставив вперёд, словно таран, свою широкую крепкую грудь.

Тот ничего не ответил. Извлёк как обычно из пакета листовку, провёл по ней кистью и приклеил прямо на подъездную дверь.

– Ты чё, не понял? – озлился крепыш.

И, сорвав только что прилаженную листовку, угрожающе рявкнул:

– Не фига тут свои бумажки развешивать!

Володя по-прежнему был невозмутим и сосредоточен. Он снова нагнулся, снова вынул листовку из пакета, тщательно намазал её клеем и прилепил на то же место.

Мужик опешил. Округлив свои глубоко посаженные, кабаньи глаза и разинув поблёскивающий металлическими коронками рот, он издал какой-то нечленораздельный хрюкающий звук: не то негодования, не то изумления. Он явно не привык, чтобы ему перечили. По всей видимости, Володе «повезло» нарваться на эдакого местного «крутого», «грозу двора», коих, как правило, действительно побаиваются соседи. Подобных типажей, стремящихся устанавливать справедливость так, как они её понимают, встречается немало в провинциальных русских городах: тот машину не там поставил, этот окурки после себя на лестничной клетке оставляет…

Разъярившись уже по-настоящему, мужик скомкал в ладонях вторую листовку и бросил её под ноги.

– Вали отсюда. Быстро! – прорычал он, сжимая увесистые, будто тыквы, кулаки.

«Сейчас ты у меня со всех подъездов зубами эти листовки поотдираешь», – хотел заорать он, но, наткнувшись на Володин взгляд, полный холодной решимости, вдруг закончил иначе:

– Я и в других подъездах твою фигню сейчас посрываю.

Тогда Володя, который всё так же невозмутимо успел достать и намазать уже третью по счёту листовку, вдруг быстро шагнул вперёд и ткнул её проклеенной стороной в физиономию крепыша. А затем, молниеносным натренированным движением, дал подсечку, опрокинув этого поборника коммунальной чистоты в рыхлый сугроб.

– Ну вот ты и проголосовал, приятель! – удовлетворённо произнёс он, слегка возвысив голос.

Его противник, нелепо барахтаясь в глубоком снегу, громко мычал и, схватившись обеими пятернями за лицо, отдирал от него напитанную влагой, вязко приставшую к коже бумагу. А Володя тем временем развернулся и, проворно подхватив пакет, побежал прочь.

– Ур-р-р-р-рою, козёл! – бешено ревел ему вслед крепыш.

Продрав, наконец, глаза, он даже попробовал пуститься в погоню, но тут же неловко споткнулся и снова завяз в снегу, вторично проваливаясь своим грузным телом в его податливую рыхлость.

– Ур-р-р-р-р-рою, сука!!! Ур-р-р-р-рою!!! – разносился по двору его яростный рык.

Володя промчал, не оборачиваясь, через пару кварталов и лишь тогда остановился, переводя дух. Первым делом проверил, не растерял ли на бегу листовки, не выронил ли банку с клеем, после чего, быстро отдышавшись, перешёл уже на спокойный, размеренный шаг.

* * *

Когда он вернулся на «вписку», то она была почти пустой, так как большинство партийцев ещё не вернулись с расклейки. Лишь Глеб с Серёгой, успевшие обработать свои участки раньше остальных, пили чай и оживлённо болтали на кухне, да Дима Елагин разговаривал с кем-то в коридоре по телефону.

Работать партийцам было нелегко. Клей на сильном морозе быстро густел, замерзая, стоило подержать банку открытой хотя бы пару минут. Парни ругались, отчаянно дули на тягучую, стынущую на глазах жижу, на окаменевшую кисть, теребя пальцами её смёрзшиеся ворсинки.

– Ни черта тут чего прилепишь, – бухтел Серёга. – Здесь не листовки – здесь стикеры нужны. С ними-то всё просто: отодрал плёнку с задней стороны – и готово.

– Ничего, и так тоже можно. Ты, главное, банку за пазухой всё время держи, в тепле. Она там оттаивать будет.

Глеб брал кисть в руки и старательно выводил на бумаге густые мазки. Однако получалось неравномерно: один конец листовки оказывался промазан клеем почти сплошь, в то время как другой оставался практически чистым.

– Ничего, держаться будет, – говорил он, с силой прижимая листовку к стене дома.

Партийцы обрабатывали город быстро, и уже через несколько дней листовка с фотографией Лимонова красовалась на доброй половине улиц 250-тысячного Дзержинска. Вечерами, возвращаясь обратно на «вписку», они не отказывали себе в удовольствии полюбоваться изображениями вождя, в столь короткий срок сделавшимися здесь столь многочисленными.

На «вписке», куда съехалось уже два десятка человек из самых разных городов, Глеб чувствовал себя как рыба в воде. Известие о том, что руководство КПРФ отказалось снимать своего кандидата, на рядовых партийцев особого впечатления не возымело. Большинство из них вообще придавало мало значения подобным вещам.

– Выставили – и чёрт с ним! – резюмировал общее настроение Глеб, едва об этом узнав. – Лимонов всё равно всех круче.

Вечером того дня, когда из «бункера» сообщили эту неприятную новость, Елагин устроил на «вписке» собрание. Партийцы битком набились в большую комнату и расселись в ней на пол, окружив его плотным кольцом. Некоторым места не хватило, и они остались стоять в дверях, вытягивая оттуда шеи поверх чужих голов.

Не тратя время на вступление, он сразу заговорил о главном:

– Ребята, не надо падать духом. От этих политических проституток иного ожидать и не приходилось. Зюганов очень дорожит своими отношениями с Кремлём и, собственно, этого не скрывает. Кремль не простит ему поддержки Лимонова в какой бы то ни было форме, и Зюга это прекрасно осознаёт. Его решение выставить здесь в Дзержинске своего кандидата – это сугубо шкурное решение. То, что зюгановцы поступили именно так, только лишний раз доказывает, что наша организация движется единственно правильным, атакующим курсом. Не они, а мы сейчас по праву находимся в авангарде всей оппозиции в России. Да, помимо неослабевающего пресса властей и спецслужб нам придётся теперь выдержать ещё и конкуренцию с КПРФ, и это будет трудно. Но я уверен, что мы выйдем из этой ситуации с честью. Потому что у нас есть то, чего нет не только у Зюганова, но и у всех остальных политических сил в России: у нас есть партия. В прямом, подлинном понимании этого слова. Мы – сообщество людей, добровольно выбравших себе общую судьбу. И мы готовы идти до конца, ибо знаем, что на весах истории глубокая вера нескольких сотен «людей длинной воли» оказывается стократно весомее ленивого конформизма тысяч обывателей. В нас есть эта вера. И не только в победу на этих выборах, но и в нашу окончательную победу.

Притихшие партийцы слушали внимательно, с не по-юношески серьёзным, почти взрослым выражением лиц. В их молчаливой сосредоточенности, в обращённых к нему взглядах угадывалось многое: глубокая, искренняя вера, жажда борьбы, жгучая страсть.

– Всё зависит только от нас, – повторял Елагин вновь и вновь. – Сейчас наступил как раз тот момент, когда судьба не только этих выборов, но и дальнейшая судьба организации зависит от каждого из нас. От каждого. От его выдержки, воли, веры в конечный успех.

Однако Серёгу не особенно взбодрила такая речь, и он по-прежнему продолжал ворчать едва ли не по любому поводу. Даже сдобренный сахаром чай, который они с Глебом обильно глотали, стремясь затушить в горле пряную остроту «доширака», казалось, не поднимал ему настроения.

– Говорю же, листовки – ерунда. Стикеры нужны, – с упорством продолжал он гнуть своё. – Стикерами не только остановки и подъезды, но и все автобусы, все лестничные площадки разукрасить можно. Без них – труба.

– Ты на стикеры деньги сначала сыщи, критикан, – произнёс, входя в кухню, Елагин. Его, обыкновенно всегда сдержанного и учтивого, заметно раздражало вечное Серёгино недовольство. – Думаешь, просто из-за лени своей мы заказывать их не стали? У нас и так денег в кассе кот наплакал. Тут на газеты бы с листовками наскрести, а тебе стикеры ещё подавай.

– Действительно, и без них обойдёмся, – поддержал Глеб. – Это ж тебе не Москва, где у людей в глазах уже пестрит от всяких надписей, плакатов, афиш. А здесь, в Дзержинске, и листовки очень даже заметны.

Появившийся на кухне Володя вызвал у всех неподдельный интерес – партийцы уже успели привыкнуть к тому, что он возвращается назад одним из последних.

– Ты чего это так рано? – невольно сорвалось с языка у Елагина. – Уже закончил?

Володя подошёл к столу, отыскал чистую чашку и не спеша налил себе чай.