Такая маленькая, мелкая,
слюнявая такая, ссаная.
Откуда, блять, она притопала,
как завелась такая вот!
Не то чтоб черная, нет, серая,
и не по пьяни, а по трезвости…
О чём? О том! И не по пьяни ведь…
По пьяни, в общем, все равно…
Да как-то стыдно стало, моркотно…
Обычно просто скушно, знаешь – как
без бабы. А тут, вроде, с бабой и
так стыдно… Стыдно и сказать!
Ведь ничего не знаешь! Кто, когда…
Ни слов, ни, там, родной истории…
Живешь, как мясо злоебучее!
И детям нечего сказать…»
* * *
Все черти маленькие, средние,
большие, мокрые, лохматые,
все бесенята, бесы, бесики,
нелегкая, живая рать,
всё, что под кожей тихо водится,
на поворотах вен кантуется,
стремает ганглий стайки нервные
и луковок волосяных,
все эти ладушки-нела?душки,
все эти любушки-нелюбушки,
все эти ёбушки-воробушки,
как воспарят под облакы, —
орлами станут шизанутыми,
героями, да, блять, героями
госцирка, госкино, госкосмоса,
и гоструда, и госвойны!
Здесь надо бы сказать… А надо ли?
И так понятно… Делать нечего…
И, в общем, лучше делать нечего,
чем ничего не делать, нах…
* * *
«Когда умру, возьмешь, вон, палочку,
поковыряешь землю жирную,
там, за сараем, где обычно мы
с тобой копаем червяков,
и ямку, только неглубокую —
не надо силы тратить попусту, —
там выкопаешь; в эту ямочку
меня зароешь, ладно, да?
Возьмешь дощечку – там, в сарае, их
навалом разных – и напишешь так…
Да я решил уже, ты выслушай
и напиши, как говорю,
но только чтобы слово в слово! И
ни дат, ни крестика, ни имени!
Кому какое дело, кто лежит
здесь за сараем, в червяках!
Короче говоря, напишешь так…
Карандашом простым, вон, в баночке…
И чтобы больше не ходил туда!
Короче, напиши, сынок:
„Здесь лежит кусок говна.
Это не его вина“».
«Скорей посмотри в окно, родная…»
Скорей посмотри в окно, родная,
отсюда хорошо видно:
наша жизнь в руках идиотов!
Посмотри, какие руки нас держат —
маленькие, с круглыми ладонями,
короткопалые, с широкими ногтями,