Оценить:
 Рейтинг: 4.5

Сказки для Евы

Год написания книги
2017
Теги
<< 1 ... 14 15 16 17 18 19 20 21 >>
На страницу:
18 из 21
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля

Высоко над кроватью висели портреты прабабушки Хавы и прадедушки Ади. Прабабушка была красавицей с тонкими чертами лица, но не походила на еврейку. Прадедушка, запечатленный в военной форме, напротив, обладал ярко выраженной еврейской внешностью; благодаря лихо закрученным усам он смахивал на какого-то «еврейского гусара», если такие когда-нибудь водились в русской армии. Ниже висели портреты их потомков, на Еву глядела вся её многочисленная родня вплоть до последнего колена, словно перед ней раскинулись ветви единого семейного древа.

Здесь же, между двумя окнами, нашёл своё место и портрет Леонида Утёсова в канотье, из фильма «Весёлые ребята». Бабушка Берта была влюблена в своего земляка, и дедушке Павлу приходилось молча ревновать. Под Утёсовым висел портрет Максима Горького. Это был уже дедушкин протеже – Пэпка уважал пролетарского писателя за то, что тот хорошо относился к евреям. Однажды, когда Лёвке было четыре года, Ева, застала своего брата за странным занятием – тот старательно лизал лицо писателя-«буревестника». На её изумлённый вопрос, что он делает, Лёвка бесхитростно ответил, что никакой этот дядька не «горький», хотя и не «сладкий» тоже.

С двух сторон окон висели фото евреев от Искусства. Бабушка не так хорошо его знала, зато о евреях в Искусстве знала всё – и о художнике Исааке Левитане, и о скульпторе Марке Антокольском, о режиссёре Соломоне Михоэлсе – кстати, народном артисте СССР, об актёрах Фаине Раневской и Льве Свердлине, о певице Сореле Биркенталь, известной под псевдонимом Сиди Таль, о поэтах Михаиле Светлове и Эдуарде Багрицком и, наконец, о двух писателях по имени Илья – Ильфе и Эренбурге. Здесь же висел портрет Аллы Тарасовой, народной артистки СССР из МХАТа. На все недоумённые вопросы знакомых и родственников, бабушка упорно стояла на своём, что Алла Тарасова еврейка. А то, что у неё гоеше фамилия, то Михаил Светлов тоже не Светлов, а Шейнкман, Илья Ильф – Файнзильберг, и Фаина Раневская – Фельдман! Кроме того, имя Алла когда-то носила двоюродная сестра раввина Главной синаноги Одессы, которая стоит на пересечении улиц Еврейской и Ришельевской. А у сестры раввина, даже двоюродной, не могло быть гоеше имя! После такого важного аргумента с бабушкой Бертой уже никто не спорил, и Алла Константиновна Тарасова на законном основании заняла достойное место среди большой родни – мишпухи Хавы и Ади. Рядом с Народной артисткой висел портрет ещё одной женщины, которую бабушка боготворила. Она называла её «Сбывшейся надеждой» и «поставщиком Императорского двора». На вопросы по поводу этой женщины бабушка не отвечала никому, даже маме.

Ева вышла из комнаты и плотно затворила за собой дверь, чтобы туда не пробралась Айка – бабушка не любила, когда кошка прыгает в постель. «Мало ли по каким помойкам она шлёндрала!».

И всё же, подумала Ева, куда это все разом исчезли? Ну, мама, понятно, на работе. А папа? Неужели и его нет дома?

Заглянув в папин кабинет, Еве убедилась, что это так.

И тут она сообразила, что всё ей, наверное, снится! Ева ущипнула себя за руку, как её учила Тата Маляр, и тут же вскрикнула. Было по-настоящему больно. Нет, это не сон. Но тогда где же все?..

И внезапно услышала под полом какой-то неясный шум. Ева застыла и прислушалась… Только бы не мыши, мелькнуло у неё голове! Их она панически боялась. Бывало, завидит мышь – тут же застывает на месте, как памятник, или в ужасе прыгает на диван и визжит на весь дом. Айка была уже старой, чтобы за ними угнаться, и мыши прекрасно знали об этом. Они могли нагло, не боясь, прогуляться перед её носом, точно как горожане по Центральной парку Зуева, перед вечерним киносеансом. Может быть, мыши и Айка уже давно подружились? И такое бывает. Наступает день, когда враги мирятся и становятся друзьями. Не вечно же ссориться и враждовать!

Вот лягушек Ева не боялась совсем. Наверное, оттого, что любила сказку о Царевне-лягушке. У бабушки Нины на огороде жило много жаб. Такие лапочки! Их Ева даже брала на руки. Возьмёт и посадит себе на ладонь. Жаба сидит смирно, словно в игре «замри». И ничего, не противно! И никаких тебе бородавок, которыми пугал поселковый мальчишка Пашка Жёлтиков.

Внезапно Ева услышала откуда-то из подвала дребезжащий голос, который пел на идиш.

Переведем начало песенки так:

Яблоки и груши, —
Зёрна очень горькие.
Вдовый девушку берёт —
Тяжело и горько ей.

Песенка была старая, Ева не раз слышала, как её тихо напевал троюродный дедушка Лазарь Наумович. Сама Ева идиш почти не понимала, хотя этот язык был очень похож на немецкий, который она недавно стала изучать с папой. И сколько ни спрашивала у взрослых, о чём поётся в песне, все почему-то смущались, сразу переводя разговор на другую тему.

А песенка была вот о чём. Это я перевожу для читателей:

Киснут вина, коль прогнили
Бочки деревянные, —

продолжал петь голос.

…Вдовый девушку берёт —
Девушка завянула.

И тут до Евы дошло, что это поёт домовой Гершель. Вот так удача! Она давно его не видела. Домовой был ростом с петуха, носил чёрную шляпу с большими полями, белую рубашку в красный горошек, жёлтый галстук, бриджи алого цвета; на его маленьких кривых ножках сидели остроносые чёрные туфли с золотыми пряжками, на левом плече висела дорожная сумка, набитая всякой всячиной, в руке Гершель держал деревянный кривой посох. Его старое сморщенное лицо обрамляла белая борода. Нос напоминал большую картофелину, на нём сидели очки; уши были врастопырку, глаза синие, как два василька и совсем молодые, а зубов у Гершеля было не больше пяти. Когда он говорил, то смешно шамкал и как-то виновато при этом улыбался – мол, извините, что так выгляжу, но ничего не поделаешь – уж любите, какой есть!.. Как рассказал Янкель-Сирота, жил Гершель в этом погребе среди бочек с соленьями лет сто, не меньше, и благодаря ему в доме царили тишь да покой. Потому что там, где не было домовых, добавил Янкель, как раз и случались погромы. А всё от того, что другие евреи, в отличие от бабушки Берты и дедушки Павла, не верили в домовых. Кто же будет охранять семью, если не домовые?!..

Песенка под полом звучала уже на два голоса, и второй голос Ева узнала сразу – это бабушка подпевала домовому:

Часто точит червячок
Яблоко красивое.
Вдовый девушку берёт,
А думает: фальшивая.

Ева тут же бросилась на кухню, где находился люк в погреб.

Айка начисто доела свою праздничную порцию, и теперь умывала нос и глаза чёрными мохнатыми лапами.

Крышка в погреб была уже открыта.

Ева встала на колени и, наклонившись к люку, наполненному тёплым свечным светом, крикнула:

– Ба, ты здесь?!

Песенка смолкла.

А в люке тут же показалась голова Берты:

– Доброе утро! А ты что тут делаешь?

– Тебя ищу, – ответила Ева.

– Лучше бы стол накрыла. Или забыла, что сегодня «чёрствые именины»? Иди, мэйдэлэ, готовь угощенья. У нас дорогой гость.

Из-под её подмышки показалось лицо крошечного старичка: уши врастопырку, белая бородой, глаза, как два василька.

– Привет, кэцэлэ! – (что значило: «кошечка») – сказал ей человечек с грустными глазами и всегда виноватой улыбкой на сморщенном лице.

…Когда Анна появилась в больнице, от окошка регистратуры отошёл молодой мужчина в чёрном блестящем плаще и тёмно-синей шляпе и направился прямиком к ней.

– Анна Павловна Шварц? – спросил он официальным тоном.

Анна сразу всё поняла по испуганным глазам регистраторши Нины Васильевны и гардеробщицы Люси, и её ноги тут же похолодели.

«Проклятая привычка! – подумала она. – И ведь никак от неё не избавиться!.. Это уже, наверное, в крови. Века унижений, смертей и скитаний… Впрочем, избавление, вот оно, совсем рядом! Прощай, Хана! Тебе хана…».

Эти слова сказал ей когда-то Лёня, когда делал предложение:

– Теперь моему сердцу хана, Хана!.. – пошутил он десять лет тому назад.

Тогда в городе стоял такой же июнь, только 1931-го года.

«А теперь хана мне… – горько усмехнулась про себя доктор Шварц. – Сейчас он достанет шапку-невидимку – и…».

Она стала мысленно прощаться с родными. Но вдруг вспомнила, что в этом тайном ритуале всегда присутствуют двое. Один зачитывает приговор, другой надевает на очередную жертву таинственный головной убор.

Анна посмотрела по сторонам – «второго в чёрном плаще» в вестибюле не было. Лишь несколько посетителей да трое больных в полосатых пижамах. А ещё бледные напряжённые лица Нины Васильевны и Люси.

«А может быть, он пришёл по другому поводу, – мелькнул спасительный вопрос. – Проконсультироваться о болезни, например… Тоже ведь люди…».

Ей очень захотелось в это поверить. И по поводу консультации, и в то, что он «тоже человек».

Между тем, незнакомец улыбнулся, приветственно кивнул и заговорил довольно приятным баритоном:

– Доброе утро, Анна Павловна. Я следователь морга судебно-медицинской экспертизы. Товкач моя фамилия. Борис Фёдорович. Нам нужно побеседовать…
<< 1 ... 14 15 16 17 18 19 20 21 >>
На страницу:
18 из 21