Любовь и вечная жизнь Афанасия Барабанова

– Ты наперво ту самую срежь, что надо мной…

Поднялся Афоня на ноги, нащупал натянутую верёвку, что держала Степана над полом, взялся за рукоять ножа двумя руками и стал резать. Не успел три раза пройтись туда и обратно, как упал Степан на пол и глухо вскрикнул – оказалось, что положили под ним, на всякий случай, деревянную борону, острыми сучками вверх, чтобы сено под ним периной не показалось. Когда падал – щёку сучком поранил, хорошо ещё, что в глаз не попал.

– Больно?

– Давай, малый, режь дальше…

Но Афоню уж просить не надо было. Освободил он поначалу степановы руки за спиной, потом разрезал узлы под коленями и последний узел чирканул, на щиколотке. Всё, свободен!

Только успел верёвку со Степана сбросить, ключами снаружи зазвенели, да свет сторожевого фонаря по дверным щелям гулять пошёл.

– Нож давай! – выхватил его Степан у Афони, а сам с ним в угол сарая схоронился.

Тут дверь открылась, и в «деревенскую бастилию» вошёл сторожевой слуга, посмотреть, не померли преступники раньше времени. Не успел шагу ступить, как выскочит Степан из-за двери и сильной рукой, хвать его за глотку! – тот и выронил фонарь, и глаза стал закатывать.

– Фонарь держи! – крикнул Степан Афоне. – Нам пожар ни к чему.

Подхватил Афоня фонарь, поставил к стене. А Степан лезвие ножа сторожевому под горло поднёс.

– Не убивай его… – дрожащим голосом попросил Афоня. – Детёв его знаю. Малышня на малышне.

– Не убью, не бойсь…Только ноги держи.

Навалился Афоня на размягшее тело, а Степан крепко связал сторожевого кусками верёвки.

– Ну, всё, малый, – вскочил на ноги Степан. – Бежим!..

– Куда? – испугался Афоня.

– А куда глаза глядят. Свет большой.

Заплакал Барабанов, как вспомнил, что матушка искать его будет, и сёстры будут по нему скучать. Как ни крути – один он у них помощник.

– Не реви, Афоня. Когда ещё мир увидишь? Вырастешь, женят насильно, и останешься рабом при нашем барине на всю жизнь. Не боись. Со мной не пропадёшь. Я много книг прочёл. Много чего знаю о чужих странах. И о Венеции, и об Англии, о Франции, Германии. Не одна Россия на свете! Свет поглядишь, чему-то научишься.

– А как же мамка?…

– Когда-нибудь вернёшься к ней барином. Да ещё при деньгах! Выкупишь её с сёстрами на волюшку. Пока жив человек, завсегда есть надежда. А какая наша жизнь в крепостных? Ни жизни, ни надежды… Захотел Осипов-Синклитикийский – проиграл мою невесту… И меня со свету изжить хотел. Накоси, выкуси!.. Не прощу я ему этого никогда!.. А тебе, малый, спасибо за помощь, век не забуду! Только бежал бы ты, дело говорю. Ведь забьют. А тебе жить да жить…

Последний аргумент стал для Афони решающим. Вытер ладонью слёзы и уже ровным голосом сказал Степану:

– Бежим!

Сунули в рот сторожевому кляп, погасили фонарь, сбросили с себя плащи-хламиды, дверь снаружи на замок заперли и – бежать из усадьбы. Погнались было за ними собаки, да успели беглецы через высокий забор перепрыгнуть. Лишь штанину порвал Афоня, только штанина не живое тело.

Оглянулись окрест – ночь вокруг тёмная да несколько окошек на втором этаже усадьбы светятся.

– Подожди меня на распутье, – сказал вдруг Степан. – Одно дело выправлю и за тобой следом. На дороге не стой, в кустах схоронись…

И – пропал в темноте.

Кто-нибудь из вас пробовал искать ночью дорогу, рядом с сельским кладбищем, да ещё в десять лет? Кто пробовал – знает, что такое страх. Лист с ветки упадёт, ветер зашуршит в ветках, старое дерево во сне заскрипит – а в голове уже, чёрт-те что творится, а пред глазами, Бог знает что, привидится!..

Дошёл Афоня до дороги, присел под старой липой и стал Степана дожидаться. Прилёг на траву, поднял голову к небу, а там – луна висит, словно улей Небесный, а вокруг неё звёздные пчёлы летают. Загляденье!

– Эх, Афоня-Афонюшка! Что ж ты нашу избу-то разорил? – корят его с неба. – Где жить нам теперь прикажешь да деток растить?… Ни на земле, ни в небе нет для нас места. Назвали когда-то одно созвездие Пчелой, да после в Муху переиначили! И что за польза от сего названия?… А мёд-то все любят… Чего молчишь, Афоня? Слышишь, малый, вставай!

Открыл Афоня глаза, над ним Степан стоит.

– Вставай, малый, спешить надо! Рассвет уже. Коли кинутся за нами в погоню – враз найдут.

– А ты где был? – спросил его Афоня, поднимаясь.

– Дело одно решил… – хмуро ответил Степан и суёт Афоне пироги с мясом да печенье медовое. Вкусно, сил нет! Никогда такое не пробовал.

– Где взял?

– В усадьбе. На кухне у поварихи… – ответил Степан. – Ты ешь-ешь, не подавись. Когда ещё поесть удастся.

«И, правду, – подумал Афоня, – идти долго, денег ни копейки. Как жить будем?…»

– Давай на Москву двинем, – сказал Степан, уплетая пирог.

– А может в Зуев?

– В большом городе легко затеряться. А там силёнок подкопим и – куда Бог пошлёт!..

Поспешили они вдоль дороги. Поглядел Афоня в небо – ни пчёл, ни улья. Тишина предрассветная. Край солнца привстал над горизонтом.

И вдруг позади них копыта зацокали, да колёса повозки заскрипели.

– Погоня! – сказал Степан. – Айда, в лесок.

Бросились они от дороги в гущу леса и затаились. А погоня всё ближе и ближе.

Выглянули осторожно из-за кустов, видят – цыганские кибитки это.

Перевёл дыхание Степан и говорит:

– А давай, малый, счастья попытаем. Вдруг среди цыган искать не станут.

– Боюсь я их, – признался Афоня. – Цыганы детей крадут.

– После барина нашего теперь сам чёрт не страшен. А цыганы люди весёлые! Давай руку! А то мимо проскочат…

И понеслись напрямик через лес к дороге.

Глава VI