Лень, алчность и понты. Мистический детектив

Ольгу перебила Ирина:

– Как бы и деньги не оказались шуткой.

Афанасий вытащил доллары. Купюры были пересмотрены и по всем признакам не походили на фальшивые.

– Возьми двести долларов, обменяй завтра, – попросил он Ольгу.

Это она сделала, доллары были настоящие.

Вечером следующего дня Афанасий вновь занялся бумагами.

Он сидел наверху за столом, курил, когда пепел от сигареты упал на лист. И мгновенно текст исчез, на его месте появился новый, потом исчез и этот, возникли рисунки, потом чертежи и снова текст – все это стремительно, как на экране телемонитора.

Он потер пальцем чуть заметный след от горячего пепла, подул на это место и всё успокоилось, лист был белым. Он отложил его в сторону. Ему пришла в голову мысль поэкспериментировать с другими листами – испытать их водой, огнем, холодом…

Взгляд его упал на отложенный белый лист, и он вздрогнул. На листе была фраза:

Не делай этого!

Ему стало не по себе, он даже оглянулся по сторонам – так явственно ему показалось, что он не один. И ему как-то сразу расхотелось экспериментировать.

Ночью он ворочался с боку на бок, вставал, зажигал свет, смотрел – не исчезли ли тексты. Они оставались прежними.

«Не делай этого!» – читал он и снова укладывался.

У него крутилась в голове предположение-догадка – будто с этими листами возможно установить контакт, что есть какой-то ключ ко всей этой игре. Он вспомнил об экспериментах с растениями, которые, как оказалось, имеют некую память о тех, кто за ними ухаживал или кто их ломал. А что, если и эти листы воспроизводят какую-то особую память – отсюда весь этот текстовой хаос и всяческая белиберда.

По-видимому, Афанасий очутился не так далеко от истины. Утром, когда он взялся за контрольный осмотр листов, оказалось, что тексты претерпели изменения. Трудно было точно определить все перемены, так как опять везде была явная галиматья, похожая на мышление матершинника-энциклопедиста-маразмата в одном лице.

Но на том самом пострадавшем листе Афанасий увидел новую, почему-то потрясшую его своей значимостью фразу:

Женщина – самое красивое животное,
а мужчина – это шанс.

Он даже погладил этот лист за такой очаровательный тезис, потом просмотрел другие. В одном месте наткнулся:

«Кто ты, читатель? Нужен ли ты мне? Ты хочешь простых развлечений, заманчивого сюжета, и я мог бы тебе угодить: посмешить тебя или выдавить из тебя скудную слезу. Я столько времени веселил и тешил, не переставая водить тебя вокруг главного вопроса: зачем жить? Я делал это осторожно, со вниманием относясь к твоему хрупкому сознанию. Я верил в тебя, полагая, что мы единое целое и что мои хлопоты о твоем назначении не пропадут даром. Но я глубоко разочарован в тебе и в своих попытках. Я понял, нужно писать так, будто никого нет, кроме самого себя. Нет ни людей, ни издательств, ни денег, ни признания критиков, ни славы, ни почестей. Есть только я, который хочет выразить свои желания на бумаге. Но какие они – мои желания, когда на всем белом свете лишь одно мое многоопытное «я»? Я разочарован в тебе, огромный многоголовый читатель. Со мной остался другой – внимательный, отзывчивый и чуткий – сам Я, помимо развлечений и удовольствий ищущий ответ на вопрос «зачем жить?»

Далее неожиданно, безо всякого перехода следовало:

Нужно сходить в магазин, побриться, не забыть купить сигарет и бодрее, бодрее!!.

«И кому это обращение? Ко мне? – гадал Афанасий, – это и есть контакт?»

Посмотрев другие листы, он нашел вульгарные выражения, подобные тем, что пишутся в общественных туалетах на стенах и какие-то два коротеньких серых рассказа.

«Бумага терпит, – вспомнил он умное изречение, – вот только доколе?»

Вечером после работы приехала Ольга. Они вдвоем сидели под соснами и он делился своими наблюдениями.

– Здорово! – сказала она. – А что, если попробовать тебе самому написать на бумаге?

– Мне как-то это не пришло в голову.

– Попробуй. Кстати, я выяснила про убийства у пруда. Личность одного установили – некто Годик, он же Станислав Первухин, последнее время работал в фирме Елены Сергеевны Кравченко, но она пропала, ее ищут. Еще в деле фигурирует одна крутая личность, авторитет Сергей Дыба. Его группировка контролирует часть «Лужников», и два района в Москве.

– Значит, это были они. Слушай, а в прокуратуре вы все куплены?

Ольга не обиделась.

– В таких делах мы ничего результативного не можем сделать, даже твое свидетельство не поможет. На таком уровне от нас ничего не зависит, куплены не мы, а чиновники в министерствах, в исполнительных структурах.

– Извини, тебе не противно работать в такой продажной системе?

– Почему – противно? Есть масса дел, не связанных с организованной преступностью, закон на этом уровне действует. Нельзя переделать весь мир или засеять всю землю пшеницей, но на своем участке я могу наводить порядок.

– Под преступным присмотром?

– Любая власть так или иначе – противник свободной личности. Ты вот не протестуешь, что есть змеи, крокодилы, болезни, землетрясения. Воспринимай криминальную власть как природное явление, имеющее различные формы и разную степень влияния на граждан. Со временем вчерашние уцелевшие бандиты станут любящими внуков дедушками и начнут переживать за законность.

– Ты хладнокровный философ! Я так не могу, и я протестую, что есть землетрясения, болезни и крысы! И что человеческая жизнь похожа на дикий заповедник! Какого черта нет молочных рек и манны небесной?

– Адресуй это господу Богу, выйди на демонстрацию, вырази ему свое недовольство, – Ольга любила с ним говорить, и его идеалистичный задор как-то безболезненно входил в ее реалистические представления о жизни, как бы орошая сухую землю теплым веселым дождем.

– «Женщина – самое красивое животное, а мужчина – это шанс», – процитировал он.

– Шанс чего?

– Спроси чего-нибудь полегче.

– А вот ты и спроси – напиши, – посоветовала она. – Ну-ка, тихо!

Они сидели на скамейке в пяти метрах у забора, за которым у соседей росла малина. И оттуда послышались голоса.

– Вчера под утро соседи заехали, – прошептала Ольга.

– Писательский участок?

– Был. Теперь там новые плюские.

– Какие?

– Ну – «русский – нос плюский». Я их так называю.

– Я пойду, пошпионю.

– Только осторожней.