Калуга Первая. Книга-спектр

«Он ждал смерти.»

«Ого! Он урод?!»

«Нет, он пра-пра-внук Мартынова. Три или два пра».

«Это который Александра Сергеевича того?»

«Почти. На дуэли.»

«Ой, как смотрит! Думаешь, фурор, эффект сделал? Голубчик мой, Кузя, он тебе просто наплёл. То, что он идиот, ты об этом не думал?»

«Ты его не видел.»

«Ну и что. И слава Богу! Я таких чудиков каждый день по шесть штук встречаю, и не где-нибудь в тайге, а в столице. Удивил! И что он за типаж?»

«Он старик. Ты не перебивай.»

«Ладно, рассказывай, а перебивать я все равно буду. „Он“, „они“, „тот“, „Яков“, а как я пойму? Рассказывай, у меня времени нет.»

«Тогда мы приехали, сгрузили два мешка, а мне понравилось, место там хорошее.»

«Пописать захотел?»

«Да, ты помнишь, как я задумал эту книгу. А у Якова Леонидовича зимовье просторное, там перегородка даже была, как бы вторая комната, топчан еще один.»

«Барствовал отшельничек. Понятно. Это тебе мужчина тот сказал, что он пра-пра Дантеса.?»

«Нет, там никто об этом не знал. Мне сам Яков Леонидович это рассказал.»

«Ну я понял, можешь не продолжать. Ты хочешь подвести меня к мысли о расплате за предков, так сказать, кровь за кровь, фамильное проклятие, вырождение династии, нравственная расплата. Дурак твой Яков, вот и все. Ну ладно, мне пора.»

«Посиди. Он не дурак. Тут, наверное, просто совпадение, что он именно Мартынов. Мог быть любой другой. Тем более, что он не расплачивается, а наоборот – получил всё, что мог. Он удивительный человек. Я не буду пересказывать его биографию. Я ее, к тому же, почти не знаю. У него было два увлечения всю жизнь: он рисовал и читал. Это помимо всего социального. Он рисовал и читал много. Но не там. Там он не рисовал и не читал.»

«Молчал?»

«Почему? И говорил иногда. Он говорил, что у него переход медленный, что еще не все испепелено внутри.»

«Так и говорил?»

«Я точно не помню. Я ведь сам сначала не понимал. И побаивался его. Я понял потом, когда уехал. А тогда тоже недоумевал. Он еще говорил, что в его развитие не было заложено такой уж большой страстности и что все-таки он вошел в мысль. Я его последние слова запомнил: закон перерождения из социального во внутреннюю, или как ее, в индивидуальную мудрость сознания, прорасти из плоти социума до задач рождения. Это точно его слова. Их я только дословно запомнил.»

«Хочешь сказать, он своим умом дошел. Прочитал, наверное, где-то. И чем он там занимался? Ты его рисунки видел?»

«Нет, у него их там не было. Он говорил, что рисунки, книги, общение – были средствами прорастания. Что это был его путь. Ну он там чай готовил, дрова приносил, воду. Мог зимой не топить сутками, и едой не мучился, мог и не спать, я теперь думаю, он итак вряд ли спал, просто лежал с открытыми глазами или с закрытыми. Один раз я ночью что-то проснулся, зажег лампу, вышел на его половину, а он это…»

«Что?»

«Сидит на топчане и смотрит.»

«Куда?»

«Да куда-то так… и меня не замечает. Утром проснулся, он опять так же смотрит, только рука у него, я запомнил, немного сдвинулась. Вот так еще сутки и просидел.»

«Ну и что такого. Старик вырождающийся. Ты что, таких ни до, ни после не видел?»

«Таких нет.»

«Понятно, они все разные внешне. А многие, как и этот, двигаться не любят.»

«Зато тепло любят.»

«Ну, твой Яков разновидность какой-нибудь психиатрической штучки. Он про Мартынова рассказывал?»

«Нет, он только сказал, что все это было глупо.»

«Еще бы! Родил же Мартынов такого отпрыска-выродка.»

«Я тоже думал, что он выродок. Он еще говорил, что интеллектуализм ранний не дает ему теперь завершить последние штрихи развития.»

«Ну, шизо!»

«Это я своими словами. Понимаешь, он говорил сам с собой. Я зайду, он говорит и продолжает, но это редко. А в самом начале предупредил, что если заговорит, то чтобы я не смущался – хочу слушаю, хочу нет, ему все равно.»

«Постой, Кузьма! Как я забыл о Татьяне! Ну ладно я, а ты-то? У тебя же опыт индийский, ты что, до сих пор не понял, что он шизо от йоги?»

«В том-то и дело, что я сам так вначале думал. Понимаешь, когда уехал оттуда, как-то позже, уже здесь, познакомился с одним. А он знал Якова Леонидовича, работал с ним. Отзывался, как об умнейшем человеке, эрудите, но странном человеке. И он его тоже „тихим шизо“ называл.»

«Ну а Татьяна?»

«Ты слушай. Павел Николаевич…»

«Который с ним работал?»

«Да. Он говорил, что сам его подозревал в занятиях йогой и мечтал у него поднабраться источников. Но потом разочаровался, так как Яков Леонидович знал многие философские учения, но считал, что йога и аутотренинг – это уход и пустота. Он говорил, что ас-кетические достоинства вырабатываются у любых мудрых людей параллельно настоящему делу, они появляются естественно и являются одной из частей гармонии итога, когда выработано собственное „я“. Он многое запоминает. Работал в музее, бывший интеллектуал.»

«Павел Николаевич, что ли?»

«Да. Поэтому и передал мне суждения Якова Леонидовича.»

«А сейчас где этот музейный работник?»

«Он болен»

«Ну хорошо. А Яков где?»

«Я не знаю. Я же там больше не бывал. Книгу бросил. Ты же помнишь.»

«Конечно, помню такой конфуз.»