Комбинации против Хода Истории

Вы выдали её… Вы провалили москвичей, киевлян…

– Казанских товарищей добавьте, – со странной улыбкой сказал Ромеев. – И то будет не всё. Ржшепицкого с пятью боевиками в Воронеже взяли – тоже благодаря мне. А склад пироксилина в Таганроге, в самую решающую для вас минуту, полиция открыла – моя заслуга-с!

Роговский задержал дыхание:

– Подозрение тогда пало на Струмилина…

– Как же-с. От меня оно и пошло. Я «улики» дал. Проглядели тогда, Евгений Францевич? – спокойно говорил бывший агент, стоя с заведёнными назад руками.

– Над Струмилиным был исполнен наш приговор… – вырвалось у поражённого Роговского.

Задержанный насмешливо, свысока бросил:

– А кто вам велел хапать наживку? Взялась щука карасей глотать, умей и леску увидать.

– Вы что себе позволяете? – вмешался Онуфриев. Он с ушлой цепкостью следил за встречей, выбирая момент, чтобы выгодно показать себя перед эсеровским руководством.

В германскую войну полковник Онуфриев был в тылу, командовал гарнизоном крепости в Туркестане. Октябрьский переворот лишил службы, лишил жалования, на которое жили он с женой и четверо детей. Выступление чехословаков против красных в конце мая 1918 застало полковника в Самаре. Ему посчастливилось получить место начальника наспех созданной белыми контрразведки. Новой службой он не «горел». Главное: обеспечить семью. Все его старания направлялись на то, чтобы не вызвать недовольства вышестоящих лиц, не потерять должность.

* * *

– Потрудитесь держать себя в рамках! – адресуясь к Ромееву, рассерженным гулким басом крикнул полковник; сытое, с увесистыми брылями лицо набрякло гневом, распекать он умел.

Роговский был в бешенстве и в растерянности от того, что сказал ему бывший агент сыска, и взглянул на полковника с благодарностью. Тот своим вмешательством помог ему не сорваться на проклятия, отчего в выигрыше оказался бы Ромеев. Министр подавил позыв вскочить с дивана и с пафосом обратился к Онуфриеву:

– Вы наблюдаете, Василий Ильич, одно из порождений мерзостного дна расейской жизни. То, что может показаться смелостью, – всего лишь безудержное нахальство естественного, так сказать, органического хама. Его дерзость – только привычная роль, не играть которую он не может, потому что ничего другого у него попросту нет. Под этой личиной прячется существо, готовое за мзду вылизать чужой плевок! Алчность его такова, что порой заглушает в нём инстинкт самосохранения. Я уверен, он сейчас не думает о том, что его ждёт казнь. Он озабочен тем, как бы набить себе цену и продать нам подороже свои агентурные возможности.

Роговский смерил Володю взглядом, о каких говорят: полон высокомерной злобы и отвращения.

– Он уверен, что в силу кровавой, пока неудачной для нас войны мы не разрешим себе отказаться от его услуг, не позволим роскоши расплатиться с ним…

– Вероятно, – Евгений Францевич, некрасиво скашивая рот, усмехнулся, – теперь он уже понимает свой роковой просчёт… Сейчас вы увидите, – адресовался к Онуфриеву, – преображение подлеца. Слёзы искреннейшего раскаянья, мольбы…

Володя прервал:

– Не дождаться! – его голос стал въедливо-скрипучим: – Никому не дождаться, чтобы Ромеев фон Риббек, – выговорил чётко, с нажимом, – перед кем-то склонялся!

Дружинники схватили его за руки, он, не вырываясь, смотрел то на полковника, то на сидящего на диване.

– Моей матери, чтоб прожить, пришлось публичный дом содержать… Отец мой – убойца сиречь убийца! Но мой род – не со дна-ааа! – протянул «а» экзальтированно, точно в религиозном воодушевлении. – Род мой – издалё-о-ока!

Он пытался запустить руку во внутренний карман пиджака, дружинники не давали. Наконец один, поймав кивок Роговского, полез сам Володе за пазуху, достал бумажник, раскрыл – на пол полетела журнальная картинка с видом живописного замка. Парень, подняв её, подал министру.

– Вот в таком поместье родительском, в Германии, моя мать родилась… – с надрывом проговорил Ромеев, он так и тянулся к картинке. – Козни боковой родни – не теперь про них разъяснять – довели до того, что мать не получила наследства, отправлена была в Россию и, ради куска хлеба, должна была прибегнуть к нечистому промыслу…

Человек тряхнул головой.

– Погибла она по правде-истине оттого, что спасала от пожара – но не амбар, а дом!

– Про отца поясню также… – раздельно произнёс он. – Мой отец Андрей Сидорович, приёмный сын чиновника Ромеева, несмотря на добро и ласку приютивших людей, стал грабителем. Как тому должно было быть, в одну из ночей от своих же воров получил смертельные раны ножом…

– При таких жизненных оборотах, милостивый Евгений Францевич, – всеми силами старался не сорваться на крик Володя, – вы знаете, не мог я не жить в полной и доскональной обиде – но на кого-с? Будь я привычный вам расейский обиженный человечек, то взаправду пришёл бы к эсерам с мстительной жаждой – подрубать столпы отринувшего общества, убивать министров, губернаторов…

Тем более, вы знаете, можно было б не в метальщики бомб, а в сигнальщики пристроиться и вполне уцелеть после акта, и в радостях потом себе не отказать: партия-то была при деньгах несчитанных…

– Но я, – надменно произнёс Ромеев, – человек прирождённо не привычный!

10

Роговский едко улыбался. Он как бы «угощал» Онуфриева «фон Риббеком». Полковник стоял у стола сбоку, то почтительно взглядывая на министра, то – уничтожающе – на речистого арестанта.

– Я не к царю, не к обществу, – говорил тот, произнося слова «царь» и «общество» с неописуемым пренебрежением, – я к Создателю обратил мои вопросы обиды! Ты меня, спросил я Создателя, – наказал?

– И какой же вы услышали ответ? – ядовито зацепил Евгений Францевич.

– Я услышал – не буду сейчас всего поминать, – но через мои же мысли услышал: если я такой, какой я есть – с умом, с ловкостью, с богатыми чувствами, – и это всё понимаю – то уже по тому видно, что никак я Создателем не обижен, а щедро оделён. И спасибо Ему должен сказать!

Володя понизил голос до шёпота:

– Это моё спасибо Ему я повторять не устаю…

Вскинув голову, заговорил с прорывающейся страстью:

– Почему послан я родиться в России – мыкать горе, терпеть от злобы и от низости? Не позволь Создатель соделаться козням против моей матери, рос бы я в богатом поместье германским барином. Хлебал бы суп из ягнёнка позолоченной ложкой…

– Супы из ягнёнка, господин фон Риббек, – с издёвкой перебил Роговский, – не числятся среди любимых блюд германских дворян!

Ромеев густо покраснел, нос, формой напоминавший картофелину, покрылся каплями пота. Роговский злорадно любовался сконфуженностью врага, один из дружинников издал горловой смешок.

– Ну… чего бы ни ел я, – потупившись, выдохнул Володя, – а рос бы в процветании…

Уверенность к нему тут же возвратилась:

– И какой был бы от моего процветания интерес для Творца? Гораздо интереснее Ему и важнее, чтобы я существовал в России, так как нет во Вселенной другой страны, какая была б Ему интересна, как важна и интересна Ему Россия!