Предновогодние хлопоты III

Мирон низко опустил голову, долго молчал. Замолчала и Нина.

– И что же сегодня случилось, что долгорукого подвигло с катушек съехать? Вчера, по всему, парень абсолютно нормальным был. Обкурился? – спросил Мирон, вскинувшись.

– Деньги. Он вчера доллары, те, что ты мне дал, увидел. Когда ты заснул, он канудить стал, приставать ко мне: дай да дай денег, а дай – напьётся или накурится. А утром, прямо осатанел, накинулся на меня…

– Понятно. Ты прости меня, пожалуйста, сестричка, – Мирон обвёл пространство кухни рукой, – но что ж вы так живёте? Я не о достатке – о порядке. Ты, наверное, ещё помнишь, что наша мама всегда говорила? Напомню, порядок в избе – порядок в голове. Помнишь, как мы перед большими праздниками генералили квартиру, обязательно с влажной уборкой, ковры на снегу чистили зимой, красили окна, двери, потолки, клеили обои, какое наказание было за невымытую посуду, за незаправленную постель, нечищеную обувь, помнишь? А мама с папой работали, приходили домой поздно, мы со всем сами управлялись. У тебя здесь теперь перевалочная база, целая артель бездельников. Дети научные труды пишут, в командировках долговременных находятся? Убраться в квартире – не пианино на восьмой этаж тащить. Почему не собраться, не помочь матери, да и себе, в конце концов? Ведь святое – это место – дом! Жильё – маленькое государство. Когда в нём чисто и уютно в него хочется возвращаться. Не понимаю, не понимаю! В чём дело, сестра? Что с вами происходит? Взрослый лоб Юрка палец о палец не бьёт, ходит, наступая на разбросанные вещи, не удосуживаясь их поднять. Больной? Поесть – святое дело, про сигареты и пиво не забывает, магнитофон знает, как включать. Герань в горшке засыхает некому полить, розетки вывалились из гнёзд, унитаз… промолчу об этом. Ангел Лёшенька в духоте лежит, кругом хлам какой-то валяется, посуда со вчерашнего дня горой в мойке, поели и разбежались. Полина только о велосипеде думает? Где Виктория с Юлией, внук твой Эрик? Для чего ты горбатишься, Нина?

Нина с красным лицом, выдавила из себя:

– Времена, вон какие, Мирошенька, безденежье, безработица. Да я ж весь день в бегах, дети вечно заняты, Виктория на двух работах, Юрка – сам видел. Был бы жив Саша… да и деньги… пенсия на инвалида, дежурю сутки через двое, бегаю по социальным службам, храмам, Юля беременная ещё, к ней мотаюсь в Озерки…

Мирон покачал головой, устало вздохнул.

– Времена, говоришь не те? Юлия беременная? Вот же новость-то и невидаль! Она, что ж, всю жизнь беременная? Так жить нельзя. Ты детей на шею посадила, а они и ножки свесили. Нет, не то, Нина, не то. Плывёте по течению, а сейчас время, когда вперёд смотреть нужно, блюсти себя, доказывать свою состоятельность, не гнуться под этот свихнувшийся, с катушек слетевший мир. Порядок в доме и в голове наводить, это тоже должно входить в личную конституцию простого человека – целое из мелочей состоит. И, пожалуйста, не уговаривай меня, Нина, на «плохие времена»! Надо же! Все тут занятые, деловые, беременные, всех жалко и во всём, оказывается, времена виноваты. Юрка мне тут с усмешечкой в первый же день преамбулу вашей конституции разъяснил: у нас-де всё можно. Перефразируя одного хорошего писателя, скажу: когда всё можно, то и Бог не нужен. На Юрке вашем, извини, Нина, дрова возить можно, а он бока отлёживает. Мне довелось немного в монастыре поработать. Если бы монахи там только молились, так сказать, одни молитвы своим занятьем сделали, они бы с голоду умерли. А там нужно и за скотинкой смотреть, огород обихаживать, запасы делать, стирать, кельи, двор убирать. Работы хватает. Порядок в избе – порядок в голове. Мудрые это были мамины слова.

Нина опустила голову.

Мирон встал.

– Ладно, будем исправлять кривую. У меня ещё со вчерашнего вечера план созревал, а планы я привык в жизнь претворять. Зайду-ка я к этому тунеядцу. Выясню, за какие такие заслуги ему особые преференции выданы в вашей скорбной обители ничего не делать, спать, пить, жрать, да на мать кидаться.

– Мирон! – умоляюще прижала руки к груди Нина.

Мирон улыбнулся.

– Я миротворец, но меч всегда со мной.

Он приостановился у двери.

– Нина, такси, можно будет вызвать?

Нина приложила руки к груди, в глазах её сверкнули слёзы.

– Ты уехать решил? Прошу, не уезжай! Мироша, не уезжай. Прости нас…

– С какой стати? Новый год и Рождество, Бог даст, отпразднуем вместе.

Стукнув разок кулаком в дверь, он тут же вошёл в комнату Юрия. Тот лежал на кровати и курил, глядя в потолок. Мирон обвёл взглядом комнату, усмехнулся тому, что секции чугунной батареи выкрашены в цвета радуги, но в неправильной последовательности.

Комната освещалась слабой лампочкой под красным зонтичным абажуром, пол был застелен паласом, тоже красным, красными были и занавески на окнах. Одну стену занимали плакаты Виктора Цоя, каких-то западных рок-групп, афиша фильма «Брат», плакат с красоткой в бикини; в посудном шкафу пылились пустые бутылки из-под импортного алкоголя и пустые пачки от сигарет, на подоконнике стояли большие звуковые колонки.

– Неплохо устроился, – сказал Мирон, усаживаясь в кресло, – прямо-таки комната отдыха пожарной части Адмиралтейского района.

Юрий не услышал сарказма в его словах, он перевернулся на бок лицом к стене, глухо проворчав:

– Чего тебе надо? Не привязывайся. Пришёл проколоть меня своей палкой? На ней, наверное, ещё и выскакивающая игла с ядом есть. Неплохо вооружился, дядя, дедушка Джеймс Бонд, блин.

Мирон рассмеялся.

– Кстати, неплохая идея вделать в трость выскакивающий шприц с успокоительным для буйных товарищей. Нет, трость не механизированная, работает от импульсов мозга. Ты мне лучше расскажи, чего вы тут такой бардак развели? Не противно так жить? Неужели трудно разгрести эти конюшни! Ты да Полина, братья и сёстры, друзья ваши – целая бригада. Братишка твой несчастный дышит спёртым воздухом, ты тридцать раз за день заходишь в его комнату и тебе это безразлично? Купить тебе, Юра, молоток стамеску и пилу? Проблема форточку вернуть в рабочее положение?

– У меня всё есть…

– Понимаю. Большие и важные дела, бизнес, встречи с партнёрами, учёба, тусовки, семинары, глобальные проблемы.

– Слушай, чего тебе надо, чего привязываешься, а? – Юрий резко повернулся к Мирону. – Свалился с неба и командуешь, палками в горло тычешь. Не хочу тебя слушать. Мы сами разберёмся в своём доме. У нас всё нормально.

– И всё можно, – усмехнулся Мирон, – а цветы некому полить. Мать душить – это нормально? Вот, что, Юрий. Нам нужно с тобой прогуляться по родному городу. Я вообще-то знаю его, как содержимое своих карманов, но многое тут изменилось. Мне гид понадобиться. Нам нужно попасть в магазин строительных товаров.

– Позвони в справочную, – желчно процедил Юрий.

Мирон встал.

– Минут через десять выходим. Я зайду за тобой. Даю десять минут, благородный идальго Юрий, – приостановился он у двери. Юрий промолчал.

Когда одетый Мирон вошёл к нему, он всё ещё лежал в кровати.

– Что ты ломаешься, как красна девица. Вставай. Такси через пару минут подъедет.

Юрий демонстративно перевернулся лицом к стене. В комнате повисла тяжёлая пауза. Мирон сел в кресло.

– Юра, рассуди трезво, без обид. Вот так бы на улице, какой-нибудь вахлак накинулся бы на твою мать, Полинушку или твою девушку и стал бы их душить, ты, что ж мимо бы прошёл, спрятался бы? Не думаю, что ты так подло мог поступить. А я, знаешь, с детства приучен женщин и слабых в обиду не давать, а сестра – святое.

Мирон помолчал.

– Нина мне рассказала о твоих, г-мм, проблемах. Это может быть и объясняет твоё поведение, но не может оправдать твои опасные для окружающих выходки. А у меня реакция, жизнь научила. Ты уж извини, но на такие опасные для окружающего мира выходки у меня всегда одна реакция. На внезапную опасность для живых существ, я механически, по какому-то внутреннему импульсу, как пёс натренированный действую. Лучше вовремя предотвратить беду, чем после локти кусать. Ты же себя не контролировал, мог мать задушить. Как бы ты жил после этого? Как бы я жил, если бы не предотвратил это?

– Можно было и без палки обойтись, – обиженно пробурчал Юрий.

– Но мне старику, с молодым и крепким, и прости, брат, неадекватным парнем, справиться было бы трудновато, время поджимало, а сестра у меня одна. Вставай, вставай, не выделывайся – на обиженных воду возят. Позавтракаем в каком-нибудь кафе. До Нового года всего ничего осталось, а у меня мысля возникла Лёшенькину комнату в порядок привести, хотя бы косметически.

В комнату заглянула Нина.

– Такси у подъезда, Миронушка.

Мирон тяжело поднялся.

– Юра. Я в машине тебя подожду.

13. Денисов

Говорящий китайский будильник куковал пискляво и простужено: «Ку-ку, ку-ку, ку-ку…». Веки Денисова дёрнулись, но глаз он открыть не смог, лежал обессилено, сил нажать на кнопку не было. Сквозь дрёму пробилась вялая мысль: «Интересно, а в Китае кукушки тоже кукуют, как у нас, или как-то по-другому страшная птица-предсказатель пугает людей?» И ещё ему подумалось о том, что этот дешёвенький будильничек проработал на одной батарейке уже больше двух лет. Будильник «откуковал» положенные тридцать секунд и, когда замолк, Денисов безо всякой надежды обессилено пошарил рукой рядом с собой – Марии не было. Он не удивился, только уже в который раз с нежностью подумал о неиссякаемой неутомимости жены, о резервах, открывающихся у человека в экстремальных условиях, о терпеливой материнской заботе и любви к своему ребёнку.

Хотелось ещё понежиться в постели, но вспомнив о порвавшемся ремне генератора, он, полежав ещё минуту, решительно встал и сразу прошёл к иконам. Минут десять он стоял у иконостаса, опустив расслаблено голову, пытаясь отрешится от реальности. Сделать это всегда было не просто. Отринуть внешний мир, отключиться от посторонних мыслей, звуков, остаться наедине со святыми словами перед образом Спасителя, получалось не всегда.

Когда это выходило, тогда и молитва сама просилась вдохновенно из сердца, и казалось, что окошко в небо приоткрывается и после день ладился. Но суета, невидимая, внутренняя, мирская и вездесущая всегда была рядом. Из ниоткуда являлись шальные, пустые мысли, они микшировались в голове со словами молитвы, перебивали, пытались вернуть в суетное мирское состояние. Они забирали к себе с таким трудом добытую сосредоточенность, отрешённость, мешали.

Подключались и другие ощущения: уши подмешивали к мыслям шумы и звуки, от которых в большом городе не спрятаться, и вся эта мешанина порождала тогда слова механические, не дающие чувства благостного единения с Богом.