Фортель судьбы

А в перестройку, Алоян не верил. Нет её – и всё! И плевался в сторону каждого, кто утверждал обратное. «Вот придёт мой отец…», – пугал он и показывал перестройщикам кулак.

Да, а отца его никто никогда не видел. Старики говорили, что тот бросил семью и умотал в Ереван, когда Ваня ещё под стол пешком ходить толком не научился. Однако самому Алояну про это никто не рассказывал. Так и жил он в тени своего отца Гамлета. До середины девяностых… Но видно и до его блаженной головушки достучались наконец своими остренькими молоточками прорабы перестройки. Стал он тогда что-то кумекать про реальности сегодняшнего дня и от того совсем заплохел.

Последний раз его видели ранним утром у стен городского рынка. Он что-то рисовал на старом досчатом заборе. Разобрать его рисунки не представлялось возможным, потому как они по большей части представляли собой бесформенные пятна, похожие на тени чего-то безвозвратно ушедшего. На всякий случай стирать с забора до времени их не стали. А Иван Алоян после этого бесследно исчез.

Вскоре в районе рынка появился какой-то бродячий армянин. Он-то и пояснил, что фамилия «Алоян», в переводе с армянского, означает «Вселенская душа». После этого у базарного забора стали собираться горожане и обсуждать Ванины художественные экзерсисы. Многие усматривали в них некую вселенскую глубину и предлагали обратиться в Нобелевский комитет, правда, зачем, не умели объяснить, ведь соответствующей номинации Альфред Нобель в своём завещании не предусмотрел. Звучали и более трезвые голоса, утверждающие, что, дескать, Иван Алоян пытался в последний раз изобразить своего незабвенного отца Гамлета. Скорее всего, так и было на самом деле. Рисунки эти до конца девяностых никто не стирал, покуда ни демонтировали сам упомянутый забор…

Так, можно сказать, что до конца второго тысячелетия наш город просуществовал в тени отца Гамлета. Пока бравый двадцать первый век не оставил в прошлом и коммунистическую будущность, и оную тень, и саму историю нашего древнего города.

2011

Самоварыч

Анна Егоровна, хотя и работала простой уборщицей, уважением в коллективе пользовалась немалым. Замдиректора Сидоркин, так вообще ее боялся пуще смерти.

– Сидоркин, опять сапоги не чищены! – бывало, крикнет она. – Ну-ка марш на колидор!

И Сидоркин бежал прочь из офиса начищать и без того чистые ботинки.

А если взять секретаршу Надюшу, так Анна Егоровна вообще  заставляла ее регулярно проветривать шевелюру.

– Опять нафурдычилась! – грозно надвигалась она. – Продыху от вас нет! Хоть святых выноси!

Надюша и пряталась, и убегала, но не помогало. Тогда она отрешилась от французского парфюма и перешла на тройной одеколон.  Анна Егоровна это дело одобрила, наш кондовый роднее и ближе…

Как-то незаметно подкрался ее юбилей – семьдесят пять лет от роду. Коллектив долго соображал, что этакое можно ей подарить? Сидоркин предложил купить вожжи или плеть.

– А что, – говорил он, – на стене очень даже будут смотреться.

Глава офиса Булдыгин предложил подарить мопед.

– Ноги старые побережет, да и на работу опаздывать не будет, – обосновал он.

А бухгалтер Иероним Прокладкин посоветовал купить самовар.

– Самое то, – убеждал он, – вся семья за столом соберется, опять же, пьянству бой, трезвость – норма жизни.

Последний довод стал решающим, поскольку народ знал, что внук ее по прозвищу Буш, сильно злоупотреблял. Все сочли не лишним еще раз ударить трезвостью по аморальному образу жизни.

Собрали сумму и отправили в магазин Сидоркина. Тот долго выбирал что-нибудь пострашнее, что бы увидел и сразу упал от ужаса. Но такого не нашел. Все самовары были пузатые, как вахтер Антоныч, блестели боками, как нос у курьера Гендосова.

Пришлось купить со смыслом. На боку выбранного им самварыча было написано: «Тайная радость».

«Вот пусть живет и думает, что там за радость! – позлорадствовал Сидоркин.– может годик другой ей эти думы и срежут!»

Обмыли самовар скромно, выпили всего лишь пять литров самогона. В конце банкета Гендосов называл Антоныча мамой, а Сидоркин клялся на годовом отчете, что женится через два года на Надюше, когда его нынешней жене стукнет пятьдесят пять.

Анна Егоровна, пившая весьма мало, благополучно доставила самовар до квартиры. Подарок ей сразу понравился. Пока его несла, нежно прижимала к груди, вспоминала, что с юности еще мечтала иметь в хозяйстве этакое круглое самоварное чудо. «Погуляем теперь, – думала она, – то-то соседка Раисовна позавидует!»

В комнате долго искала место. Решила поставить в красный угол, потеснив святые образа. Иконы пришлось поставить перед самоваром. «Так ещё и красивше, здесь Казанская, здесь святой Георгий!» – удовлетворенно вздохнула она.

Но день днем, а духовная пища пищей. Пришла пора помолиться за себя и всех сродников. Встала Анна Егоровна перед самоваром и зачала обычное свое молитвенное правило. Как раз в это момент пришла с визитом дочь Ираида. И что увидела? Мамка прижимается к самовару и что-то шепчет.

– Мама, ты чего делаешь? – испуганно вопросила она.

– Не видишь? Молюсь! – сердито ответствовала Анна Егоровна.

– Почему так? – шёпотом спросила дочь.

– Уйди, не мешай молиться! – уже в голос воскликнула Анна Егоровна.

Обескураженная Ираида некоторое время постояла у подъезда. «Вот оно началось, – подумала она, – кукушка у мамы съехала, на самовар молиться начала! Надо к батюшке сходить!»

Идти к батюшке, благо, было недалеко. Храм находился буквально через дорогу.

Настоятель, отец Владимир, терпеливо выслушал испуганный грай Ираиды и глубокомысленно изрек:

– Негоже молиться на самовар! У нас на то иконы есть. Так, самовар изъять, старушке объяснить ее ошибку.

Одна Ираида идти не решилась, позвала сына Буша и его друга, имя которого не помнила. Безымянный друг весьма пригодился, он крепко держал Анну Егоровну, Буш изымал самовар, а Ираида руководила процессом.