Мечта о сверхсиле. Часть 1. Мистический этюд украинской реальности

Отец Готфрида хоть и состоял в своё время в компартии, но был весьма к ней критичен и недоволен положением дел в СССР. Поэтому первоначально приветствовал демократические перемены, происходившие тогда в обществе, и даже выражал своё крайнее раздражение политикой партийных верхов в частных беседах с знакомыми американцами. Последних это весьма удивляло. Однако такая позиция родителя, в свою очередь, вызывала недовольство подрастающего сына- консерватора, у которого быстрые перемены вокруг вызывали интерес и неприятие одновременно. Отец, посмеиваясь, объяснял это тем, что когда он возил в коляске Дениса, то почитывал восемнадцатый том Ленина и иногда клал его рядом с сыном. Так и перешло. Но когда вместе со свободой в общество пролезла грязная мерзость, присущая дикому капитализму, он, как честный человек, просто умолк, не роняя ни пары с уст критики о прошлом. А когда его спрашивали на эту тему, сухо отвечал: «Да что сказать. Случилась катастрофа, жаль, что ни у кого в стране не хватило ни совести, ни воли, чтобы сохранить веками нажитое добро!»

Он прекрасно отдавал себе отчёт, что одним из локомотивов развала Советского Союза была именно интеллигенция, воспитанная этой же системой критически мыслить и с привитым чувством совести. Когда же до большинства дошло, что вместе с мусором в стране действительно сожгли и дом, а они сели вместе на кол безысходного вымирания, было уже поздно. Сам Владимир Адольфович был слишком крепко связан с прежним строем и многим ему обязан. Долг был и перед своим отцом, человеком примечательной линии судьбы.

Дед Дениса происходил, как часто было в Германии, из обедневшего знатного рода и работал в начале тридцатых готов во Франкфурте журналистом в газете немецких коммунистов. Вскоре после прихода нацистов к власти случилось то, что можно было ожидать. Рано утром его арестовали и вместо своей редакции он попал в Дахау. Унтер-офицер, который вёл допрос, с издевательской ухмылкой начал напрямую:

– Мы всё про тебя знаем, ты из партии тех подонков, которые хотели затащить Германию в красное пекло, но сами туда попали.

Ещё молодой дед сидел и думал: в какой он состоял партии и какие имел убеждения – большого секрета не было; значит, не надо из-за этого реветь, как вестфальский бык!

– Тебе лучше рассказать всё сейчас! – продолжали внушать ему из-за стола. – Учти, у вас евреев больше не получится других толкать на остриё, а самим за поворотом пиво хлебать.

– Я не еврей, – был дан ему с усмешкой ответ.

– Еврей, еврей! – унтер с наслаждением затянулся сигаретой и закивал головой, как будто знал наверняка. – Только у евреев может быть такая фамилия.

– Может, у меня ещё и имя еврейское? – выпалил Адольф Готфрид, за что получил тут же графином в скулу, что свалило его со стула. Вдогонку он услышал:

– Шайзе! Выкладывай всё быстрей без пархатых затрёпов. И не вздумай врать!

После допроса изрядно помятому и голодному Адольфу, тюремный профос принес какую-то бурду вместо пищи и верёвку со словами:

– Давай жри, свинья, но такие, как ты, – тут он тыкнул в него пальцем, -недостойны даже этого! Можешь каяться или нет, всё равно тебе устроят такой ад, что будешь ползать и просить скорее сдохнуть! Так что, по-доброму, вешайся сам! И он начал показывать с веревкой, как в камере нужно это делать. Дед, с трудом шевеля разбитой челюстью, ответил, что не собирается умирать, у него даже жены ещё нет:

– Ты всё равно отсюда живым не выйдешь. Мой совет: себя не мучай и сделай это быстрей! – с этими словами профос кинул ему верёвку и ушёл.

Неизвестно, чем бы всё это закончилось, если бы, вопреки ожиданию, большую часть заключенных в конце тридцать четвёртого года освободили, хотя было очевидно, что это ненадолго. И Адольфу пришлось незамедлительно уезжать в Швецию, а затем в СССР. Оттуда из-за хорошего владения тремя языками был командирован вскоре на гражданскую войну в Испанию, официально в качестве корреспондента, выполняя помимо этого другие поручения. Затем был направлен на работу в качестве помощника торгового атташе и побывал в разных странах. В тридцать седьмом избежал репрессий, но после возвращения в Союз в сороковом больше за границу не попал. И был как бы сослан в Горький редактором местного издания. В Великую Отечественную пошёл на фронт переводчиком. В самом начале, в неразберихе отступления, его два раза хотели расстрелять на передовой, заподозрив в нём немецкого шпиона, а затем раненого на руках выносили из окружения. После излечения в госпитале он пошёл на запад с армией, закончив свой путь в Австрии. С личной жизнью у него не ладилось; когда спрашивали об этом, он неопределенно разводил руками. Но сразу после войны ему улыбнулась удача, и он по-военному решительно женился на Екатерине Токаревой, встретив её, будучи в командировке в Свердловске на Урале. Ей понравился его по- аристократически холеный вид и принципиальная тщательность во всех делах. По-русски он говорил чисто, но при этом до конца жизни не избавился от лёгкого прибалтийского акцента. И когда его будущая супруга, которой он представился как Адик, уловив это, спросила, какой он национальности, то он, улыбаясь, ответил, что его национальность – русский офицер Советского Союза! А когда она дальше из женского интереса стала допытываться: «А где родился и где твои родители?», он ответил немного нараспев, с тоской: «В Германии, Германии, Катюша, далёкой стороне». Его избранница оказалась женщиной правильных начал, вышла за него замуж только тогда, когда закончила техникум, а затем уехала с мужем в Горький и поступила в институт. После рождения двух сыновей их семья переехала южнее в Чернигов. Глава семьи получил должность первого зама директора только строящегося Черниговского завода радиоприборов, сокращённо ЧеЗаРа.

Сыновья пошли в родителей. Старший, Вячеслав, закончил в Киеве политехнический институт, там же и пустил корни. А у Владимира, отца Дениса, передалась по наследству литературная жилка, и он подался учиться в институт журналистики. Но тут старый Готфрид внезапно заболел, он жаловался на головную боль, затем начал терять сознание, путать имена и даты. Врачи обнаружили у него опухоль головного мозга и разводили руками – она не операбельна! Сыну Владимиру врезалось в память то, как он сидел возле кровати отца, который в полубессознательном состоянии что-то тихо говорил по- немецки и по-французски. Рядом, сквозь слёзы, шептала молитвы его мать, а отец, услышав подобное, обрывал её словами: «Ну что ты, Катюша, не надо!» И вместо этого сын напевал ему песни времён гражданской и Великой Отечественной. Тогда батя опять приходил в себя, и даже поправлял его, если он ошибался в тексте. И уже не понимая, где находится, спрашивал: «Почему я не на фронте, а в госпитале валяюсь?» Впоследствии Владимир Адольфович занял должность главного редактора крупного издания «День Чернигова». Но как признавался в семье, он не был уверен, что смог бы повторить такой подвиг сейчас, поскольку в наступившее время всепродажного делячества ценились не деловые качества, а деньги и беспардонное пропихивание своей фигуры в дамки.

Всё это Денис вкратце рассказал начинающему дремать Руслану, который сонный добавил, что у него тоже корни не отсюда, а из-под Полтавы.

– Да ты чистый украинец! – пошутил Денис.

– Какой я тебе украинец? Я ещё ничего не украл! – проворчал в ответ Руслан. – Берёзов – это что, украинец?

Хотя просто в своё время его дед по отцу, любивший с детства много читать, под влиянием классической литературы и военной истории изменил свою фамилию Березенко на более русскую. Всё прочитанное в детстве, как он говорил, способствовало его уходу от душной селянщины полтавского хутора в военное училище.

– Вообще, Деня, если об этом говорить конкретно, то начну издалека, – повел дальше разговор решивший тоже высказаться Берёзов. – Как верно говорил один человек, «Когда украинец умнеет, то становится русским». Это память о том, что они всегда ими были; плюс понимание, что существуют не только твои личные интересы, но и люди такого же рода-племени рядом. А ещё, кроме хаты с краю, есть общее дело, без которого эта хата развалится или ее сожгут враги. В добавок, у каждого народа есть свой характер-менталитет. А характер, как известно, надо воспитывать. Но сказать прямо, за последние двадцать лет наш украинский народ стал как дурная баба – недалёким, но хитрым одновременно, это без обид. В ответ на это от многих слышу отмазку, что это всё политика верхов разлагает нацию. Но мне в ответ смешно, власть преступна настолько, насколько позволяет ей народ. А в данный час он позволил ей всё! Почему в Германии в своё время был Бисмарк, в России сейчас Путин, а у нас на юге, кроме дикого кодла нацолигархии, что только ворует и врёт, нет ничего?

– Ну, наверное, потому, Руслан, – решил съязвить на злобу дня Готфрид, – что где два украинца, то там четыре гетмана! Просто, чтобы что-то изменить, хитрой народной привычки всё терпеть и приспосабливаться мало, нужна воля и разум для перемен – сам знаешь!

– Вот и пользуясь этим, – продолжил Берёзов, – верхи дальше превращают народ в быдло, то есть в оскотинившегося раба, который при этом обладает хитростью и способен вредить окружающим, если видит их слабость. А всё для того, чтобы этот черный идол, оседлавший страну, ехал на ней дальше и толкал речь: «Ты гордый украинский народ. Никому не покоришься, кроме меня, а твои враги – это братья-славяне». Ну, кто верит подонкам, тот сам такой. Хотя сейчас люди, как слепой нигилист, уже мало во что-либо вообще верят. У народа появилось моральное право не доверять какой-либо власти. Но такое дело тоже неправильно. Нельзя себя давать бесконечно обманывать, чтобы потом веры никому не было. Это не движение вперёд!

– Проблема не только в этом, – ответил Денис и задал ему встречный вопрос: – Вот как ты считаешь, Рус, кто больше виноват во всём – наши верхи или в стойло загнанный народ?

– Конечно, оба! – ответил Берёзов. – Но больше руководство! У кого власть в руках – с того и спрос!

– Нет, Руслан, народ всё же больше, – уточнил Денис, – потому что страна давно катит под гору, и кодло, если что, спрыгнет с брички за границу, а народ пойдёт под колёса истории. Кто под боем ходит, должен быть сообразительней!

– Ну, ладно, баста! – решительно пресек линию разговора Березов. – Давай о чем-то хорошем, без этой серятины, и так темно вокруг!

– Хорошо! – махнул рукой, соглашаясь с этим, Готфрид. – Всё равно мы в этой игре даже не пешки, и правильней, наверное, будет всё послать.

– Да, но для себя всё же стоит уяснить, – сделав тут же вираж, Руслан вернулся к не дававшей покоя теме. – Эта вечная проблема преступных правителей на серой массе народа была всегда в истории, а в общем, эта ситуация – продолжение, как ты один раз сказал, Деня, звериных законов природы, когда нужно урвать себе больше за счёт других. И если вдруг не захочешь, то урвёт другой, а тебя толкнут вниз по лестнице, где бедные и мёртвые. Но такое, как у нас, верхушечное кодло имеет уникальную специфику, и это особая тема. К слову, конечно, враг есть враг; однако, есть враги, которых можно презирать, а есть те, которых можно уважать. Даже в нацистской Германии за короткое время сколько всего было построено, да и взлет науки был значительный. Иное дело, что к этому они убивали и грабили других. Но то же самое сейчас делает Америка, которая ради ресурсов не брезгует нападать на другие, далеко не соседние страны. А всё для того, чтобы их элита жировала и обеспечивала свой народ самым высоким уровнем жизни; в ином случае он подымится и свергнет свой сенат. Так дядя Сэм вбивает интересы Штатов везде во вред всему миру. Это можно назвать не политикой демократии, а амердемией или амердизмом, называй, как угодно. Но там законы жесткого борделя: если не делаешь то, что мы хотим, то ты против демократии, и получай на голову бомбу! А у нас местные капиталисты-феодалы сжирают, как моль, по-тихому свой народ, оставляя после себя одни фекалии, которые потом не один год будут разгребать. Но мы с тобой это уже сто раз перетерли! Лучше скажи, Денис, другое. Ты светлая голова у нас, кто виноват – уже понятно. А вот что делать?

И не дожидаясь ответа, Берёзов с жаром опять забежал вперёд:

– Нужно, чтобы народ поднялся и завалил их всех!

– Не подымится! – коротко ответил Денис. – У нас на юге это невозможно, а даже если так, буча сейчас ничего не даст. Сама по себе она заводы не строит и землю не пашет, но заставит точно всю страну быстрее падать вниз. А вот лично для каждого выход, как блин, прост и сложен! Нужно, чтобы любой гражданин в любом случае становился на порядок выше себя. Ведь чем больше знаний – тем выше шанс выживания в бурном потоке злой любви под названием жизнь. Ну, а для всех, – тут он сделал многозначительную паузу и произнес, – это нерушимый союз с Россией, чтобы вместе выйти из зелёного болота, в котором наша южная Русь который год гниёт!

– Ну, это понятно, спору нет, – протянул, как будто уже устал говорить об этой прописной истине, Руслан. – Как ни стараются сейчас, нас вообще никто не сможет разделить. Пускай Союза давно уже нет, осталась Россия, и с ней – тут он стукнул себя в грудь -мы всё равно едины!

– Ты знаешь, – откровенно добавил ему Готфрид, – меня иногда спрашивают, что тебе даёт такая гордость за страну? А мне долго объяснять людям с плоским мышлением, если, как говорил наш дядя Вадя, не случалось им держаться в жизни за внутренний стержень, а не только за бутылку. А Россия – это стержень! Она, вообще, напоминает мне, Берёза, одно явление. Есть на севере на берегу Плещеева озера, что возле Переславля, Синий камень. И эта глыба якобы может двигаться сама собой.

– Да, я тоже слышал об этом, – кивнул Руслан.

– К этому камню, – продолжал Денис, – собирались люди, чтобы отмечать свои исконные праздники. Сначала глыбу хотели зарыть, а потом местный дьякон решил положить его под церковный фундамент и на больших санях повез по льду озера. Но лёд треснул, а камень, упав на дно, начал медленно сам по себе двигаться, вышел на берег и поныне он там. Этот камень, точно, как и Россия: её много раз топили на дно, чтобы никогда не всплывала. Но из любого положения лёжа, после страшных ударов, вставала и крушила на куски врагов так, что их потом долго искали. Для меня это всегда был пример, как надо держаться в сложных ситуациях. Тогда уже про себя можно сказать, что я крепкий мужик, гнуть и брать своё привык!

«Забавно, через какие только образы люди не видели свою страну, – подумал с юмором Руслан. – И если всё собрать вместе, то это медведь с топором в красных труселях, на тройке лошадей, за водкой едущий. А тут ещё один символ, синь-камень, который вперёд упорно ползёт. Хотя всё правильно, упорство взаймы не возьмёшь, это тоже надо уметь».

– Хорошо, Деня, однако есть тут главное «но»! – ответил любивший возражать Берёзов. – Вот станем мы едины, чудес с неба, понятно, сразу ждать не стоит, хотя прогресс будет. Однако его скорость опять пойдёт через тормоз. И всё из-за того, что в России, как и здесь, каполигархи правят и погоняют, ну и ….

– Руслан! – решительно прервал его Готфрид. – Только единство всех восточных славян способно решить эту проблему; и если надо, то свергнуть гадов любым способом! Ибо наступивший ренессанс царского строя в России – горе для народа! Вот тогда революция и нужна, чтобы был рывок вперёд! – затем, поднявшись с бревна, чтобы разомкнуть затёкшие ноги, Денис добавил. – Но какая же это тяжелая дубина для общества, Рус! Надо крепко держать революцию в руках, а то можно себе же голову разбить.

Так, поговорив между собой об извечных мужских темах – женщинах и политике, Денис и Руслан встретили холодную синеву весеннего утра задумчивым молчанием. Сходив ещё раз за горючим материалом, Готфрид сел поудобней к кострищу и, казалось, дремал, а неуёмный Берёзов, согревшись, вставал и с недовольным видом, как маятник истории, ходил из стороны в сторону. Руслану щемило в душе желание найти, наконец, путь из этого леса. Денис же, напротив, как будто никуда не спешил. Он взял рюкзак и засунул обратно рукоятью вниз штык-нож. Затем достал подаренный Владом пакет с семечками и начал их поглощать у догорающего костра, предложив половину Руслану.

– Нет, не хочу, – покачал головой тот. Готфрид щёлкал их не глядя, иногда сплёвывая.

– Горькие попадаются, – пояснил он. – Хорошо, что и мы с тобой вдвоём сюда попали, а представляешь, как одному застрять так ночью, – добавил при этом он.

– Ну да! – подтвердил Берёзов. – Если бы в темноте даже филин угукнул, как бы перетрухало с непривычки. Мне один охотник с Алтая рассказывал: когда он такое услышал, то первые полминуты очень хотелось в туалет, но потом дошло, что вокруг-реальный мир, а это филин.

– Конечно, так ненароком и зубы мудрости могут вырасти не в том месте! – кивнул согласно Готфрид и хотел что-то ещё добавить, но тут неожиданно почувствовал в своей голове, как будто свежий порыв ветра. Это было так странно, что Денис потряс, как спросонья, маковкой и подумал: «Фу, надо лучше высыпаться. Я сегодня точно не доспал». И посмотрев в начинавший светлеть горизонт, почему-то вспомнил интересную мысль, что люди, живущие в мире, существуют как бы внутри сознания вселенского разума, созерцающего самого себя через человека. Но при этом в самом мире сложились какие-то странные и даже страшные законы. Главной его особенностью, всегда поражавшей многие умы, было то, что при всей красоте и дарах природы всё живое пребывает в постоянной борьбе и состоянии взаимопожирания. Если не погибло растение, то не вырастит на его останках новое, а его уже съедает травоядное, чтобы потом им закусил хищник. С таким успехом всё живое буквально живёт смертью друг друга. Кто-то, может, скажет, что если мир так сложился, то всё вполне естественно, но это до поры до времени, пока сам не попал под молотки этой системы, не по твоей воле кем-то устроенной. И только развитие цивилизации смогло немного смягчить для человека эти условия. Руслан знал, что его друг может иногда долго сидеть без слов, поэтому не придал значения, когда тот вдруг отложил семечки и, не отрывая взгляд, начал смотреть в сторону светлой полосы зари.

«Денис опять чем-то заморочился», – констатировал про себя Берёзов. На самом деле Готфрида как будто притянуло зрелище рассвета, открывавшегося с возвышенного места их стоянки. От них до самого горизонта шёл массив сплошного леса. Между верхушками деревьев и небом встающая заря выгнулась дугой вверх, всё больше разгораясь идущим за ним солнцем. Его свет как-то странно проникал ему в душу, наполняя собой все её грани. «Роскошный вид! – подумал Денис. – Надо почаще его лицезреть». Диск встающего светила и окружающий его ореол переливался всеми оттенками малиново-красного цвета. Затем, как показалось Готфриду, оно быстро поднялось вверх, и вслед за ним по обеим сторонам от него вынырнули ещё два солнца, явив миру триединую фигуру солнечных дисков, окрасивших утренним светом окружающее пространство.

Тем временем задремавшего Руслана разбудили своим шумом вороны, которые, прилетев по своим делам, то сидели рядом на деревьях, то ходили вокруг по земле. Открыв глаза и обнаружив, что уже достаточно рассвело, он встал, вспугнув крылатых товарок. И обернувшись на дальний звук двигателя, увидел не замеченную ими ночью, выступающую из-за холма, верхушку стены какого-то строения из старого красно-коричневого кирпича. Березов решил немедленно направиться туда и у кого-нибудь узнать хотя бы дорогу домой. Подойдя к Денису, он хлопнул его по плечу и сказал:

– Там люди, схожу посмотрю и сейчас буду.

Готфрид машинально ответил: «Да, да», а потом обернулся и хотел спросить: «Руслан, а ты тоже это на небе видишь?» Но тот, быстро удаляясь, шёл вперед. Обогнув вершину длинного холма сбоку, Берёзов на секунду замер, увидев с высоты через поле на расстоянии полтора километра, окраину их села. «Ну вот, истина была рядом, а мы, дураки, прошли бы два шага вперёд и были бы уже под крышей дома своего», – подумал со внутренним облегчением Берёзов и посмотрел на рядом стоящие старые стены, возле которых находилось пятеро человек, трое из которых готовили к работе седельный кран.

Само строение располагалось на большой пологой площадке на холме рядом с его вершиной и представляло собой останки явно культового сооружения. Оно состояло из длинного нефа высоких стен, метров десять в высоту, без крыши. Сами стены примыкали к огромной шестиугольной башне под островерхим куполом, от которого остались лишь балки. Среди людей, деловито готовящихся к разбору стен, Березов к своей радости увидел дядю Вадима и Харитона, который стоял на машине рядом с кабиной крана и, поглядывая вверх, что-то говорил Кирсанову, который работал крановщиком. «Все-таки взял он к себе Женю, сумел, плут, охмурить Харитона на свои затеи», – подумал Берёзов. Руслану впоследствии стало известно, что строение было возведено в начале девятнадцатого века местными помещиками, как храм иллюминатов. Но во время войны он сильно пострадал и долго стоял на отшибе в руинах, пока не решили его, наконец, демонтировать на ценный дореволюционный кирпич.

Оставшись на прежнем месте, Готфрид наблюдал иную картину. Вокруг трёх солнц, собравшихся в поле зрения в треугольник, вспыхнул яркий белый ореол и, как бы вращаясь, начал излучать мелко вибрирующие волны белого света. «Трёхсветлое трёхсолнце» – вспомнил по данному поводу Денис одно изречение. Вслед за этим, словно лично для него, три багровых светила соединились в одно, которое опять вспыхнуло фонтаном разноцветия, заставившего окружающий лес и самого Готфрида тихо полыхать радужной аурой внутреннего света. Это было настолько захватывающее зрелище, что нельзя было сказать – сон это или явь. В этот момент рядом со старым храмом советом бригады было решено начать процесс сноса со стены, находящейся ближе к склону холма и явно державшейся на честном слове. И по этой причине её было решено осторожно разобрать или опрокинуть в нужную сторону. Но случилось непредвиденное: на глазах у Берёзова полностью обрушилась другая на вид крепкая стена на стоящий рядом с ней кран, похоронив под собой Харитона и крановщика в смятой кабине. В эту же секунду как будто чья-то властная рука повернула в ту сторону голову Готфрида, и он увидел огромное мрачное сине-серое пламя, высоко взметнувшееся над развалинами. Как рассказывал один из поисковиков, которому доводилось бывать в забытых Богом местах, что когда он увидел этот синий фон, то надорвал голосовые связки, вопя от беспричинного ужаса. Так и Руслана, который остолбенел от увиденного, вывел из ступора дикий крик Дениса.

– О чёрт! – заметался Берёзов, не зная, куда бежать помогать, и кинулся к своему другу. Готфрид лежал, закатив глаза, на земле и его трясло, как эпилептика.