Неверная

Пишущая машинка поблескивала истертыми клавишами. Рядом с ней лежала стопка листов – видимо, последние виньетки. И папка с надписью: «Разрешено к печати». Сколько там? На взгляд, листов сто– сто двадцать. Наверное, я должна взять это на себя. Больше некому. Пусть будет память сыновьям и внукам – тоненькая книжка премудрости.

Но он же просил меня что-то дописать? Да, последнюю сказку-притчу. Про золотые ключики, которыми мужчина и женщина открывают ящик с сокровищем любви. Сумею ли я? Ведь меня сразу потянет переделать по-своему. Ах, дорогой, любимый Павел Пахомыч! Может быть, ваш ключик и правда был из чистого золота. А у остальных, у меня – чаще всего – из прозрачной золотой карамели. Которую мы жадно начинаем сосать, как петушка на палочке. И даем пососать друг другу. Во рту сладко-сладко, а бородка ключа размывается. И перестает открывать волшебный ящик.

Я начала читать последние листки.

– Душа моя скорбит смертельно, – сказал Христос апостолам. – Побудьте здесь и бодрствуйте со мною.

– Нет, – сказали апостолы. – Ты просто болен. Болезнь называется депрессия. Мы достанем тебе прозак.

И пошли спать.

Мы не владеем поместьями, замками, заводами. Зато мы владеем СЛОВОМ. Так как эту собственность нельзя отнять-конфисковать, новым революционерам не останется ничего другого, как ставить нас к стенке.

Изобретательно и талантливо не любил каждого встречного. Искал и находил для каждого свою особую неповторимую нелюбовь.

Художники должны были тысячу лет рисовать страдания святых, прежде чем они сами достигли статуса святости. Сегодня отрезанное ухо Ван Гога окружено таким же ореолом, как стигматы Франциска Ассизского. И все же интересно: что именно хотел объяснить своим ухом Ван Гог Гогену, для чего не нашлось слов в богатом французском языке?

Они не раздружились – просто исчерпали непредсказуемость друг друга.

К браку мы предъявляем такие же требования, как к дому: хотим, чтобы он был прочным, теплым, надежным, уютным. И лишь одно свойство хорошего дома кажется нам недопустимым в браке: наличие двери, через которую можно выйти погулять и потом вернуться.

Наука способна изучать только повторяющиеся явления. Все неповторимое остается уделом искусства и веры.

Все любят зазывать в гости друзей. А как насчет идеи собрать в гости врагов? И дать им высказать тебе в лицо все-все, а потом передраться между собой из-за разницы обвинений в твой адрес?

Мы будем защищать права человека независимо от того, хочет он этого или нет. Мы жизни не пожалеем на это благородное дело! Своей жизни! А уж его жизни – тем более. Пусть хотя бы умрет в ореоле своих прав!

Любить – самое опасное дело на свете. Именно поэтому миллионы людей довольствуются любой подменой: жалеть, помогать, защищать, поклоняться, опекать, завоевывать, поучать.

Женская память ничуть не слабее мужской. Но она так забита обидами на мужчин, что на исторические, математические или географические сведения уже не остается места. Женщина-историк – большая редкость, а женщина-философ, кажется, еще не рождалась.

Я смотрю на собственную ладонь, на петляние кровеносных сосудов, на подрагивание сухожилий, на движение суставов и думаю: «Ради какой же великой задачи было создано это хитроумнейшее устройство руки и всего остального тела? Разве могут у меня найтись силы, чтобы справиться с подобной задачей?»

Чем бескорыстнее действуют защитники добра, тем они опаснее. Их невозможно распознать как источник зла и страданий. Они мучают людей в угоду своим идеалам, воображая, что бескорыстно спасают их.

Подвенечная клятва «пока смерть не разлучит нас» возникла в те времена, когда средняя продолжительность жизни человека была 35 лет. Но продлите ее до семидесяти – и вы получите ту бесконечную череду разводов и даже внутрисемейных убийств, которую мы видим сегодня.

Он мечтал как-то увернуться от отчаяния и даже сильно преуспел в этом. Но окружающие не могли с этим смириться и поднесли ему отчаяние на блюдечке укоризненной любви.

Охотничий сокол находится в полной власти своего хозяина. Он прикован цепочкой к его перчатке, на голове у него – колпачок, глаза всматриваются в мрак и пустоту. Но изредка наступает момент, когда колпачок снимают, цепочку отстегивают, и в свободном и яростном полете сокол устремляется за пернатой добычей.

Точно так же и мы проводим большую часть жизни во мраке, в полной власти Хозяина, пославшего нас в этот мир. И точно так же бывают редкие моменты, когда мы нужны нашему Хозяину свободными. Мы взлетаем, мы яростно машем крыльями, мы радостно устремляемся в небесную высоту. Но где же наша добыча? Не эта ли вспышка счастья, которая сопровождает каждое наше свободное свершение?

– Помоги, Господи! – вопим мы.

– Помоги Господу! – слышим в ответ.

Из-под последнего листка высунулся угол конверта. Вместо адреса одно слово: «Светлане».

Золотая моя, не сердись на меня. Раз ты читаешь это письмо, значит, все произошло, как я задумал. После разговоров с сержантом я понял, что не будет тебе избавления от этой напасти. Они умеют охранять нас только от тех преступников, которым можно чем-то пригрозить, которым дорога жизнь. А против отчаянных – отчаявшихся – одержимых – бессильны. Чем таких можно запугать? Ничем.

А я пожил свое, и пожил неплохо. И уж последние семнадцать лет – сплошной праздник, твоя негаснущая свечка. Все как мечтал поэт: «И может быть, на мой закат печальный…» Да, блеснула любовь – и какая! Но после операции почувствовал, что пора. Впереди только больницы, иглы, капельницы, инвалидный дом, старческий дом. Все это не для меня.

В правом верхнем ящике – страховка на твое имя. Не очень много, но хватит на похороны, на издание книжки и тебе на каникулы. Обязательно поезжай куда-нибудь одна – тебе так нужно передохнуть.

Может быть, навестить отца с матерью? Они были бы счастливы.

Прощай, счастье мое, береги себя, свой ключик, свою свечку, не забывай любившего тебя, любящего П. П.

«Ну вот – вот и прояснилось, – мелькнуло у меня. – Значит, Глеб не виноват. Павел Пахомыч вышел на бой с ним и победил в поединке, как настоящий рыцарь. Рыцарь без доспехов, рыцарь без меча».

Боль в груди стала стихать, голова прояснялась. Да, надо жить дальше. И продолжать свое опасное дело – любить. Любить мужа, сына, его шведку, их будущих детей.

Завтра с утра позвоню Дорелику и скажу, что снимаю обвинения против Глеба. Почему? Потому что сама во всем виновата? Или, по крайней мере, не меньше его? Нет, это не слабость, не брешь сострадания, подмеченная опытным полицейским взором. Просто – так надо.

Письмо Додику? Нет, не хочу. Порву, сожгу, проглочу с манной кашей. Иначе моя жизнь будет разбита и смерть П. П. окажется напрасной. Ведь сама учила мужа, что есть вещи, которые нельзя выпускать на свет из подвала памяти, из потемок души. Поеду встречать его в аэропорт и буду приветливой, нежной, спокойной. У меня сейчас в сердце столько любви к нему – он не сможет этого не почувствовать. А сигнализация на дверях и окнах? Да, дорогой, так вдруг стало одиноко и страшно без тебя, что не выдержала. Прости за внезапный расход, мы как-нибудь сэкономим, заделаем дыру.

Всё. Вставай, живи. Нужно ехать домой, все прибрать к возращению любимого. Мы прожили вместе двадцать пять лет и не разлюбили друг друга. Неужели не проживем еще столько же?

«Она убрала в сумку посмертную папку, вложила в нее последние листочки. Туда же – страховой полис. Оглядела комнатенку, в которой столько раз ловила, урывала свое неправильное, незаконное счастье. Пошла к дверям».

Нет, еще одно. Это можно сделать прямо сейчас. Нет смысла откладывать. Я подошла к телефону, набрала номер.

– Галина?.. Здравствуйте. Да, это Светлана… Ради бога, не бросайте трубку… Вы уже всё знаете?.. И конечно, считаете меня виноватой… Я не стану оправдываться… Я только очень хочу как-то помочь вам… Не один раз, а вообще – помогать… Я могу оставаться с детьми… Хоть сегодня… Вам ведь придется искать адвоката, ехать в полицейский участок… Наверное, они дадут свидание… Если надо, я могу поехать с вами в продовольственный, за продуктами… Ведь ваш автомобиль разбит, неизвестно, когда его вернут вам, когда починят… И дальше, в будущем… Если кто из детей заболеет, пожалуйста, позвоните… Я могу посоветовать хороших врачей, отвезти-привезти… А хотите, я буду заниматься с ними русским языком?.. Мало кому из эмигрантов удалось сохранить родной язык у детей, но у меня большой опыт, своя метода… И главное: я теперь точно знаю, что Глеб не виноват… Это был просто несчастный случай, непреднамеренный наезд… Готова подтвердить на суде… Хороший адвокат может добиться даже оправдания… Или хотя бы условного срока… Он вернется к вам, к детям, вернется на службу… Вам случалось когда-нибудь заблудиться в лесу?.. Я однажды заблудилась, все радовались, когда я нашлась, но прозвали в семье заблудница… Это может случиться с каждым… Все мы на этом свете немножко «заблудники»… И тут одно спасение: чтобы кто-то умел ждать и обрадовался бы, когда вернемся… Одно спасение…

notes

Примечания

1

Shrink (англ., разг.) – психоаналитик.