Вторник. №26, июнь 2021

Плыл – в начале – в колыбели,
Поплыву – в конце – в гробу.

За разлив зари вечерней,
Где водой стал небосвод
Молчаливое теченье
Чёлн задумчивый влечёт.

* * *

Как любовник неловкий и робкий —
Ни увлечь, ни украсть на бегу, —
Пачку выцветших строчек в коробке,
Иссушив, про запас берегу.

Что-то тлеет в груди вполнакала,
Я в полголоса что-то пою,
И любви опасаясь стрекала,
Избегаю стоять на краю.

Дам копейку – и требую сдачи.
Но опять мне прощает страна —
Лишь дождями холодными плачет
И ветрами вздыхает она.

DE PROFUNDIS

Леонид УЛАНОВСКИЙ

Фотий

(Окончание. Начало в №24)

* * *

Прохладные утончённые пальцы покорно лежали в крепкой ладони… Коротковатые рукава дурно сидящего на нём костюма… Мрачное лицо немолодого, усталого человека иногда подёргивалось мускулами в углах тонких губ и впалых щёк. Только глаза, небольшие, пронзительные, разного цвета, жили как бы отдельно от измученного лица. Они горели… Не отрывались от бело-розовой живописно изогнутой шеи с еле заметно пульсирующей голубоватой жилкой; ноздри дрожали, вдыхая запах шелковистых белокурых волос.

Он говорил живо, покусывая усы и пощипывая жидкую русую бородку… Слова заполняли комнату, где они сидели рядом на диване… И вот уже распахнутые зелёные глаза видят плац и солнце, бросившее лучи из-под зимних зловещих туч на золочёный купол церкви, и искры, летящие в разные стороны, радостные и жизнетворящие. Он говорил о болезни своей, которая началась в Пасхальную ночь, когда он спорил с приятелем о религии. И под утро закричал неистово: «Есть Б-г! Есть!» И как ударили колокола к Светлой Христовой Заутрени. И грохот-гром поглотили его, и забился он в припадке, забыв себя… Падучая…

Тут вскрикнула черноволосая девочка-подросток, родная сестра белокурой красавицы, сидящая в стороне от дивана. Тёмные глаза на мгновение прикрылись веками, погасившими пристальный влюблённый взгляд. Но пара на диване не услышала вскрик и пропустила взгляд…

Он говорил… говорил… что пленён, что она – избранница его сердца, что без неё нет для него счастья, что мечтает… если бы она могла стать… Слеза блеснула, и склонился к её кисти, она положила руку на его затылок, а когда он поднял голову, отвела взгляд, едва заметно кивнув.

Он вскочил и выбежал, кажется, не услышав брошенного вслед: «Я ведь ничего не сказала, Фёдор Михайлович…»

…Торопливый шорох крови в моих сосудах превратился в тревожный шум. Я стоял между диваном и дверью, почти касаясь её спиной. Он не мог броситься к выходу ни мимо меня, ни надо мной… И всё же оказался у двери, открыл и исчез в полутьме соседней комнаты…

Я машинально потёр грудь…

…Зазвучали знакомые звуки фортепьяно, не очень уверенно, старательно извлекаемые… La Sonate Pathetique… Диван, комната, само пространство стали непроглядны, я оборотился: гостиная, где он только что исчез в полутьме, вдруг осветилась ярко.

Черноволосая хорошенькая девочка-подросток с очаровательной ямочкой на подбородке – за фортепьяно… Он – изящно одетый в крахмальную сорочку, серые брюки и синий свободный пиджак – стоит чуть поодаль инструмента, держит за локоть белокурую красавицу и, наклонясь к самому её уху, что-то говорит… Ох, как это неприлично!.. Не по-светски…

Потом, не дожидаясь code, увёл свою даму из гостиной.

Вот исполнительница сняла руки, замерла в ожидании одобрения, потому что сыграно было знатно: весьма недурной сюрприз для того, кто говорил, что единственно Бетховен, и именно эта соната, всегда погружает его в мир забытых ощущений. Но… тишина…

…Я не в счёт, она не видит меня и тихих моих хлопков не слышит… Она бежит в угол гостиной, приподымает портьеру, которая завешивает вход в маленькую угловую комнатку…

А там… Они сидят на маленьком диване близко-близко, он за руку её держит и, освещённый лампой с большим абажуром, бледный, взволнованно что-то говорит быстро, порывчато… О любви своей, о страсти своей… выпал край предательской портьеры из девичьей руки, короткий возглас, и мимо меня вон из гостиной пронеслась тонкая фигурка с лицом, покрытым красными пятнами, и безумными цыганскими блестящими влажными глазами.

Вдогонку – встревоженный голос возникшей перед портьерой сестры: «Соня! Соня! Ему нужна совсем не такая жена, как я!..»

…Кричу изо всех сил: «Я! Я знаю, какая ему нужна! Он женится через полгода на ней! Я знаю! Я!..»

Мне захотелось броситься в комнатку за портьерой, схватить его за плечи, встряхнуть, закричать в лицо: «Сейчас, в этот момент, возможно, теряется истинное, единственное счастье, уходит душа, которая благоговеет перед вами, перед страданиями вашими… Как можно отталкивать ту, которая мечтает восторженно подчиниться и постоянно быть рядом?!.»

…Почему этот знаток человеческих душ и великий психолог не чувствует и не замечает очевидного?! Кому потребовался чудовищный обман? Этакое ложное представление о человеке, который по сути своей совсем иной?!.

…Мир наполнен вздорными утверждениями. Они выдаются за непреложные сентенции. Банальная мысль… Не стоит записывать её в дневник, в котором хотелось бы нетривиально о тех же ложных высказываниях.

К примеру, так: настоящий писатель-реалист изображает действительно случившееся. Потому что жизнь намного фантастичнее любой выдумки. Но… если это верно, то в литературной работе нет места воображению…

И ещё. Иногда вполне достоверные факты порождают неверные понимания…

Взять хоть известное письмо белокурой красавице, не пожелавшей стать женой Достоевского, но оставшейся его преданным другом.

«…Прошлого года я был в таких плохих денежных обстоятельствах, что принуждён был продать право издания всего прежде написанного мною, на один раз, одному спекулянту, Стелловскому, довольно плохому человеку и ровно ничего не понимающему издателю. Но в контракте нашем была статья, по которой я ему обещаю для его издания приготовить роман, не менее 12-ти печатных листов, и если не доставлю к 1-му ноября 1866-го года (последний срок), то волен он, Стелловский, в продолжении девяти лет издавать даром и как вздумается всё, что я ни напишу, безо всякого мне вознаграждения… Все такие контракты подписывают, хоть и смеются, так и я подписал».

Друзьям Достоевский писал: «Стелловский беспокоит меня до мучения, даже вижу его во сне».

«Мучения», «сны», надо полагать, кошмарные… Прямо «судьба-злодейка»… Это смотря как посмотреть…

«Ровно ничего не понимающий издатель» решился издать собрание сочинений непопулярного к тому времени сочинителя… Никто больше не сподобился… Слава придёт через год. После романа «Преступление и наказание».

«Спекулянт» выплатил аванс, и Достоевский смог расплатиться с долгами и вырваться за границу к своей любовнице. Благодаря «плохому человеку» случилась встреча с двадцатилетней стенографисткой, которая стала его судьбой.

И никто Достоевского не принуждал, «все такие контракты подписывают, так и я подписал». И не Стелловский Фёдор Тимофеевич загнал его в «плохие денежные обстоятельства»…

Но звучит ложь… И в рабочих заметках прозорливца Достоевского есть фраза: «Стелловский. Этот замечательный литературный промышленник кончил тем, что сошёл с ума и умер».

Не вырубить топором…

Однако не всё свято, что в книгу вмято.

* * *

«Всё, что у нас есть, мы получили от кого-то и откуда-то. Получили ещё прежде, чем научились задавать вопросы и отвечать на них».

Фотий оторвался от экрана компа. И вдруг подумал: «А что, если моя прежняя жизнь – это попытка проснуться? И для этого пишу роман ни о чём… Кошмары начинаются, когда не пишу. Сны, которые снятся во сне… Как выпутаться из всего этого?!