Круг в квадрате
ИГОРЬ Щербаков
Круг в квадрате
Глава 1. ИСЧЕЗНОВЕНИЕ
Тишина началась в 21:07.
В точности в момент, когда Лика закричала: «Да сдохни ты, Артём!»
Это не было просто злым словом. Это был настоящий крик. Отчаянный, сорванный, хриплый. Он пробил воздух нашей маленькой «двушки» как стеклорез.
И мир… схлопнулся.
Не физически, конечно. Просто наступила та самая Тишина. Не просто отсутствие звука. А тяжелое, густое, живое безмолвие, которое все в городе с детства учились бояться пуще пожара. Оно пришло моментально, как реакция на критический децибел. Как будто невидимый щуп воткнули в эпицентр шума.
Я застыл, не дыша. Сердце колотилось так, что казалось, вот-вот сорвется с места и полетит по комнате, нарушая правило само.
Лика стояла напротив, бледная, с огромными глазами. Ее губы дрожали. Она только что нарушила Первый и Единственный Закон. Она Прокричала.
«Быстро! В укрытие!» – прошипел я, уже хватая ее за руку и таща в прихожую, к нише с гермо дверью, которую городские власти установили в каждой квартире после Последней Речи десять лет назад.
Но было поздно.
Из окна, выходящего на пустынную ноябрьскую улицу, плыл знакомый мертвенно-белый свет. Он не освещал – он поглощал все детали, превращая асфальт, лавочки, припаркованные машины в плоскую картинку. Свет Тиши.
Он тянулся к нашему дому тонким щупальцем.
«Арт…» – только и успела выдохнуть Лика.
И тут свет моргнул. Резко, как вспышка старой лампы.
Я инстинктивно зажмурился. А когда открыл – ее не было.
Не «исчезла в облаке света». Не «испарилась». Ее просто… не стало. На том месте, где она только что стояла в своих смешных носках с енотами, был пустой паркет. На нем лежала одна ее носочная резинка.
В квартире было идеально, мучительно тихо. Тишина выполнила свою работу и отступила. Белый свет за окном погас. Мир вернулся к обычной ночной темноте.
Я упал на колени, схватив резинку. В голове стучало одно: Сейчас придут Скорбящие. Они все уладят. Они все объяснят. Они дадут успокоительное и все забудется.
Потому что так и должно было быть. Так было всегда. Тишь стирает нарушителя. А вместе с ним – все воспоминания о нем у всех, кто его знал. Это закон. Как гравитация.
Дверь в квартиру тихо щелкнула. Я поднял голову. На пороге стояли двое в серых комбинезонах с нашивкой в виде закрытого рта – Скорбящие. Их лица были спокойны, почти сочувствующими.
«Гражданин, – мягко сказала женщина. – Наш датчик зафиксировал акустический инцидент уровня «Крик». Подтверждаете ли вы, что находились в зоне поражения?»
Я кивнул, с трудом разжимая челюсти.
«Хорошо. Процедура стандартна. Вам будет оказана психологическая помощь для купирования травмы и остаточных воспоминаний о… – она слегка запнулась, – …о нарушителе спокойствия».
Второй Скорбящий, мужчина, уже доставал из чемоданчика шприц-автомат с розоватой жидкостью – «Лето», самый популярный и надежный амнезиак.
«Погодите, – хрипло сказал я. – А… а что с ней?»
Они переглянулись. Женщина наклонилась ко мне, ее голос стал еще мягче, как при разговоре с ребенком или сумасшедшим.
«С кем, гражданин? Никого не было. Был звуковой выброс. Возможно, усталость, стресс. Сейчас все пройдет. Вы все забудете».
Они приблизились. Мужчина взял меня за рукав, чтобы обнажить вену.
И в этот момент я увидел.
На запястье женщины-Скорбящего, на секунду выскользнувшем из-под манжета, была татуировка. Маленький, едва заметный рисунок. Значок.
Совершенно одинаковый с тем, что Лика нарисовала мне вчера утром на салфетке за завтраком, смеясь: «Смотри, я придумала наш тайный знак! Если что – оставим где-нибудь, как метку!»
Круг, вписанный в разломанный квадрат.
Лед прошел по моей спине. Инстинкт кричал: Молчи!
Я рванул руку.
«Не надо, – выдавил я, отполз к стене. – Я… я в порядке. Правда. Все забуду и так».
Они снова обменялись взглядами. Более долгим. Оценивающим.
«Вы в шоке, гражданин. Это нормально. Давайте поможем», – мужчина сделал шаг вперед.
«Я ОТКАЗЫВАЮСЬ!» – сказал я громче, чем планировал, но все еще в рамках дозволенного шепота на повышенных тонах.
Они замерли. Процедура была добровольной. Принудительное применение «Лета» требовало бумаг.
«Как пожелаете, – наконец сказала женщина. Ее сочувствующий взгляд стал пустым, казенным. – Рекомендуем покой. Если остаточные образы будут беспокоить – обратитесь в Диспансер. Всего доброго».
Они ушли так же бесшумно, как и появились.
Я сидел на полу в пустой, тихой квартире, сжимая в потной ладони резинку от носка. На столе лежала салфетка с нашим знаком. В голове, ясно и чудовищно, всплывало каждое слово нашей ссоры, каждая ее улыбка, каждый смех.
Я помнил все.
Правило дало сбой. Тишь стерла Лику из мира, но не смогла стереть ее из меня.
Значит, где-то она была. И эти люди в сером… они что-то знали.
Я подошел к окну. Город спал, приглушенный, беззвучный. Мир, который я знал, закончился семь минут назад.
Теперь у меня была только одна цель – найти ее. А для этого придется нарушить все правила, какие только есть.
Начиная с главного.
Мне нужно было заговорить громко.
Глава 2. ТЕСТ
Следующие два дня я прожил как во сне. Вернее, как в тихой игре на выживание. Каждый звук, издаваемый мной, я анализировал: не слишком ли громко хлопнул дверцей холодильника? Не слишком ли звучно нажимал кнопки на микроволновке?
Скорбящие могли наблюдать. Я был теперь аномалией. Живым богом в системе.
Я не ходил на работу в библиотеку, сославшись на болезнь. Сидел дома и изучал свой единственный актив – память. Я выписывал все, что помнил о Лике: детали, разговоры, места. Я боялся, что амнезия может наступить самопроизвольно, как отложенный эффект.
На третий день терпение лопнуло. Мне нужны были ответы. И первый вопрос был: действительно ли я один такой?
Для проверки нужен был подопытный. Идеально подходила моя старшая сестра Аня. Мы близки. Она обожала Лику. Они могли часами болтать шепотом на кухне.
Я пригласил ее на «тихий ужин» – так мы называли наши встречи, когда просто сидели и общались взглядами и короткими фразами.
Она пришла, принесла беззвучно испеченный пирог. Ее лицо было спокойным. Слишком спокойным.
Мы ели. Я смотрел на фотографию на полке – мы втроем в прошлом году в Парке Тишины (ирония названия теперь резала, как лезвие). Я подошел, взял рамку в руки.
«Ань, помнишь, как тут Лика чуть не закричала от восторга, когда увидела белок?» – спросил я, стараясь, чтобы голос звучал ровно.
Аня подняла на меня глаза. В них было искреннее недоумение.
«О чем ты?» – ее шепот был привычным, бытовым.
«Ну, Лика. Моя девушка», – я почувствовал, как холодеют пальцы.
Сестра отложила вилку. Ее взгляд стал обеспокоенным, медицинским.
«Артем, тебе плохо? У тебя не было девушки. Ты… ты всегда был один. После школы, помнишь, тебя это так угнетало. Мы даже к психологу ходили».
Она говорила это с такой твердой, непоколебимой уверенностью. В ее реальности не было ни Лики, ни наших совместных пяти лет. Была пустота, аккуратно залатанная логикой и ложными воспоминаниями. «Лето» в ее случае, видимо, было в форме таблеток в системе водоснабжения, как для всего города.
«Да… наверное, – я поставил рамку на место. Фотография теперь была другой. На ней были только я и Аня. Лику кто-то старательно заретушировал. – Просто… приснилось».
«Тебе надо отдохнуть, – зашептала она, погладив меня по руке. – И перестань трясти этой фотографией, рамка старинная, сломаешь».
Она ушла, оставив мне пирог и ледяной ком в груди. Эксперимент был закончен. Результат ясен: система работала безупречно. Для всего мира Лики никогда не существовало.
Кроме меня.
И тех Скорбящих с тайным знаком.
Нужен был следующий шаг. Опасный. Прямой. Мне нужно было проверить границы своей «неуязвимости» к амнезии и узнать, следят ли за мной.
Я вышел из дома поздно вечером. Город был похож на декорацию: люди двигались плавно, говорили, наклонив головы друг к другу, смеялись беззвучно, лишь встряхивая плечами. Рекламные экраны показывали бегущие строки. Мир без голоса.
Я дошел до Площади Молчания, где стоял Мемориал Последней Речи – черная стела с именами тех, кого забрала первая, самая массовая Тишь. Рядом был небольшой сквер. Идеальное место.
Мое сердце колотилось так, что, казалось, его стук нарушает тишину. Я огляделся. Никто не обращал на меня внимания.
Я глубоко вдохнул и… начал говорить.
Не кричать. Пока нет. Просто говорить нормальным, «правильным» голосом. Таким, каким люди говорили бы в старых, забытых фильмах. Голосом, заполняющим пространство вокруг.
«…тест, – сказал я в пустой воздух, глядя на стеллу. – Раз, два, три. Проверка связи. Меня зовут Артём. И я помню».
Звук моего голоса показался мне чужеродным, грубым, неприличным. Несколько прохожих в отдалении резко обернулись, их глаза округлились от шока. Они не слышали такого годами. Они отшатнулись, как от прокаженного, и ускорили шаг, стараясь не смотреть в мою сторону. Страх был физически ощутим.
Я продолжал, наращивая громкость. Это был вызов. Приманка.
«Я ИЩУ ДЕВУШКУ! ЕЕ ЗОВУТ ЛИКА! ЕЕ ЗАБРАЛИ!»
На площади окончательно опустело. Из будки охранника у Мемориала вышел человек в форме. Он не побежал ко мне – он пополз по периметру, замирая за деревьями, уже доставая рацию. Он не был Скорбящим. Он был обычной полицией тишины. Его работа – не стирать, а изолировать. Возможно, даже стрелять дротиками с «Летом» на расстояние.
Я замолчал. Цель достигнута. Я подтвердил две вещи:
Мой голос все еще работает.
Система реагирует на нарушение, но не мгновенно, как Тишь. У нее есть человеческий, бюрократический отклик.
Я медленно повернулся и пошел прочь, ощущая на спине прицельный взгляд охранника. Я не побежал. Бег – это паника. Паника рождает крик.
Я просто шел, и в голове уже складывался план. Чтобы найти Лику, мне нужно было не просто шуметь. Мне нужно было найти тех, кто уже шумит. Подполье. Инакомыслящих. Тех, кто, как и я, помнит.
Или тех, кто знает, куда все пропавшие действительно исчезают.
Таких, как женщина-Скорбящий с татуировкой.
Дойти до дома было делом техники. Но когда я поднял ключ к замку, я замер. На косяке, на уровне колена, едва заметной царапиной, был нанесен знак.
Круг в разломанном квадрате.
Он был свежим. Его не было утром.
Кто-то был здесь. Кто-то оставил мне сообщение. Ответ на мой крик в пустоту?
Я быстро вошел в квартиру, запер дверь на все замки и прислонился к ней спиной. Адреналин медленно отступал, оставляя после себя холодную, острую решимость.
Они нашли меня первыми. Игра началась.
И следующей ночью я решил не просто говорить.
Я решил кричать.
Глава 3. ШЕПОТ В ТРУБАХ
Крик – это взрыв. Взрыв требует подготовки.
Всю ночь я собирал рюкзак. Не как в поход, а как в последний путь. Бутылка воды. Энергетические батончики из орехов и сухофруктов – самые калорийные, бесшумные в распаковке. Аптечка: бинты, антисептик, обезболивающие. Фонарик с красным светофильтром – менее заметный. И главное: старая, потрепанная тетрадь в черной коже. Дневник отца.
Я открыл её только один раз, после похорон. Увидел там не бухгалтерские расчёты, а безумные схемы: тоннели под городом, стрелочки, пометки «зона риска», «резонанс», «точки схода». Тогда я решил, что у него на почве тишины съехала крыша. Закрыл и засунул на верхнюю полку, в самый дальний угол, подальше от глаз и от памяти.
Сейчас эти схемы были единственной картой в terra incognita.
Знак на косяке говорил: «Мы видим тебя. Ты не один». Но это могла быть и ловушка. Приманка для вышедшего из строя механизма, который нужно тихо отремонтировать. Скорбящие в сером не казались мне благодетелями.
Нет. Если и идти к ним, то с позиции силы. С доказательством, что я не просто баг. Я – вирус. А вирусу нужно размножаться. Мне нужны были свидетели. Союзники. Те, кого не стерли. Те, кто, как я, помнит.
Согласно отцовским схемам, самая близкая «точка схода» была в нашем же районе. Старая теплотрасса, запечатанная после Постановления о Полной Акустической Безопасности. Вход – через полуразваленный технический колодец в двух кварталах от дома, за ржавым забором с табличкой «РАДИАЦИЯ. НЕ ВХОДИТЬ».
Радиация была лучшей вывеской «не влезай» для обывателя. Идеальная маскировка.
Я вышел в три ночи. Воздух был колючим, промозглым, пропитанным запахом гниющей листвы и страха. Город спал тем особым, неестественным сном – без храпа, без бормотания, без скрипа кроватей. Сном комы.
Я скользил по теням, как призрак. Мой собственный шелест куртки по брюкам казался оглушительным. Я добрался до забора. Замок висел для вида, цепь была перепилена давно. Отодвинув её с привычным, отточенным бесшумным движением, я проскользнул внутрь.
Колодец пахнул сырой землёй, ржавчиной и временем. Я включил красный фонарик. Луч, как капля крови, выхватил из мрака скобки, уходящие вниз. Я стал спускаться. Металл под ногами прогибался с тихим, пугающе гулким у-у-мпф. Я замирал после каждого шага, прислушиваясь к эху. Оно уходило вглубь и не возвращалось. Хороший знак. Значит, там было пространство.
Внизу оказался туннель. Широкий, высотой в два человеческих роста. Стены были оплетены толстыми, потрескавшимися трубами, некоторые из которых всё ещё дышали едва уловимым теплом. Воздух был другим – тяжелым, спертым, но… живым. Здесь пахло не страхом, а плесенью, металлом и чем-то ещё. Человеческим потом. Копотью. Жизнью вопреки.
Я пошёл на ощупь, сверяясь со схемой. Отец отметил здесь лабиринт, но проложил четкий маршрут красной ручкой. «По главной трубе, 200 шагов, затем левый отвод с маркировкой „СССР-КТ-12“. Там слушать.»
Я считал шаги. Сто девяносто восемь, сто девяносто девять, двести.
Левый отвод был уже. Труба «СССР-КТ-12» оказалась чугунным мастодонтом, покрытым толстым слоем какой-то белой изоляции. Я прислонился к ней ухом, как учил меня отец в детстве, играя в «услышь море».
И я услышал.
Не море. Шёпот.
Он шел по самой трубе, как по проводу. Гулкий, множественный, разрозненный. Обрывки фраз, смешанные в невнятный строй.
«…пайки сегодня хуже, жилы проступают…»
«…говорят, на поверхности новый случай, парень орал на площади…»
«…Серый идёт, готовьте „тихую“…»
«…Лиру не нашли, ищут…»
Моё сердце пропустило удар. Лиру. Это могло быть и не Лика. Но совпадение? В этом городе совпадений не было.
Шёпот был нервным, живым. Это был не просто разговор. Это была сеть. Подполье. Те, кто помнил.
Нужно было найти вход. Я стал ощупывать стену вокруг трубы. И нашел – под слоем грязи и паутины скрывалась почти невидимая щель, очерчивающая квадрат метр на метр. Люк. Я надавил на него. Не поддавался. Осмотрел по периметру – и увидел в углу едва заметное углубление. Вставил палец. Щелкнуло что-то маленькое, пружинное.
Люк отъехал в сторону с тихим скрежетом.
За ним был свет. Теплый, желтый, тусклый. И запах – тушенки, дыма и несвежего тела.
Я замер на пороге, давая глазам привыкнуть.
Передо мной было помещение, выдолбленное, кажется, прямо в грунте. Что-то между бомбоубежищем и коворкингом для затворников. Десяток человек сидели на ящиках, разбирали какие-то приборы, тихо переговаривались. Они были разными: пожилой мужчина с бородой инженера, молодая девушка с острыми, испуганными глазами, двое крепких парней, похожих на рабочих. Все они были нерасчесанными. Не в смысле волос, а в смысле взгляда. В их глазах не было стеклянного спокойствия Ани. Там горело. Тлело. Жило.
Разговор прекратился мгновенно. Все головы повернулись ко мне. Десяток пар глаз, в которых не было ни капли доверия, только холодная оценка и готовность к обороне.
«Кто?» – одно слово, выдохнуть пожилым бородачом. Его шёпот был тихим, но в нём чувствовалась привычная власть.
Я сделал шаг вперёд, оставляя люк открытым за спиной. Ловушка? Пусть. Бежать уже было некуда.
«Меня зовут Артём. Меня… не стерли. Три дня назад Тишь забрала мою девушку. Я её помню. А сегодня мне оставили знак. Ваш знак».
Я вытащил из кармана салфетку, аккуратно развернул её и показал рисунок.
В комнате наступила тишина, еще более глубокая, чем наверху. Потом бородач медленно поднялся. Он подошёл ко мне, не сводя глаз с салфетки. Его пальцы, испачканные машинным маслом, взяли её, будто святыню.
«Круг в разломанном квадрате, – прошептал он. – Знак Памяти. Где ты это взял?»
«Она нарисовала. Лика. За день до исчезновения. Такой же знак я видел на запястье Скорбящей, которая пришла ко мне „успокаивать“».
По комнате пронесся сдавленный вздох. Девушка с острым взглядом вскочила.
«Серые носят наш знак? Это невозможно! Они – они!»
«Возможно, – бородач не отрывал глаз от меня. – Возможно, если среди них есть свои. Засланные. Или… перевербованные. Ты сказал, тебя не стерли. Докажи».
«Что?»
«Расскажи о ней. В деталях. О которых не пишут в базах данных. О которых не знает никто, кроме тебя и её».
Я закрыл глаза. И начал шептать. Не для них. Для себя. Чтобы не забыть.
«У нее было родимое пятно на левой лопатке, в форме крошечной Австралии. Она смеялась над ним. Говорила, что мечтает сбежать туда, где можно кричать. Она нюхала книги. Особенно старые. Глубоко, с закрытыми глазами. Говорила, что у каждой истории свой запах. У „Мастера и Маргариты“ пахнет пылью, перцем и… миндалем. Она боялась голубей. Не просто боялась – панически. После одного случая в детстве. Она хранила в шкатулке билет в кино на наш первый фильм. Мы смотрели ужастик, и она вжалась в меня в первой же страшной сцене. Не отпускала до конца. А после сказала: „Это лучший ужастик в моей жизни“. Она… она ворчала во сне. Тихо, по-кошачьи».
Я открыл глаза. В комнате была абсолютная тишина. Девушка смотрела на меня, и по её щеке скатилась одна-единственная, идеально круглая слеза. Она упала на бетонный пол с едва слышным тьф.
Бородач кивнул, один раз, резко. Его взгляд смягчился на градус.
«Садись, Артём. Ты свой. Значит, система дала сбой. Редко, но случается. Раз в несколько лет. Мы называем таких Выжившими. Тебя зовут Выживший-23».
«Что это значит? Где Лика? Вы сказали «Лиру» ищут…»
«Лиру – одна из наших. Пропала неделю назад. Не из-за крика. Её взяли. Целенаправленно. Серые пришли и увели, будто на допрос. Но она не вернулась. Мы думали, она… сломалась. Выдала знаки. Но если они носят наши знаки…» – он оборвал, его лицо окаменело. «Значит, они не просто стирают. Они отбирают. Забирают живых. Зачем – не знаю. Никто из забранных не возвращался».
Ледяная рука сжала мне горло.
«Значит, она жива?»
«Есть шанс. Пока они не решат, что она… неисправима. Обычно на «исправление» дают неделю. У тебя, выходит, четыре дня».
Четыре дня. Чтобы найти иголку в стоге сена, которым правит тоталитарный режим.
«Что делать?» – мой шёпот сорвался, став хриплым.
Бородач – он представился Львом – обвел взглядом комнату.
«Ты уже начал. Ты закричал на площади. Это было глупо и блестяще. Ты заявил о себе как о погасшем. Теперь они будут искать тебя активнее. Но и другие, такие как мы, услышат. Сигнал подан. Следующий шаг – не просто шуметь. А говорить. Чтобы услышали там».
«Где «там»?»
«Центр Акустического Подавления. ЦАП. Оттуда идёт управление Тишью. Оттуда же, мы подозреваем, идут приказы по «особому изъятию». Все трубы – и физические, и информационные – ведут туда. Там есть база данных. Архив. Если твоя девушка жива, её след будет там».
«Как туда попасть?»
Лёва горько усмехнулся.
«Как мышке в мышеловку. Только с сыром. Ты и есть сыр, Выживший-23. Живое доказательство их несовершенства. Они захотят тебя заполучить для изучения. Надо дать им такую возможность. Контролируемо».
План, который он начал излагать, был безумен. Это была игра в кошки-мышки, где мышь намеренно машет хвостом перед мордой кота, чтобы та повела её в своё логово.
«А знак на моей двери?» – спросил я.
Лёва нахмурился.
«Не наши. Мы не рискуем выходить на поверхность без крайней нужды. Значит, есть третья сторона. Или… – он посмотрел на меня с новым интересом, – …или это была она. Твоя Лика. Если она в их системе и сохранила память… она могла попытаться дать тебе знак. Это было бы… чудом».
Чудо. Единственная валюта, в которой я теперь согласен был вести расчёт.
Мне дали угол в подземелье. Ящурку воды и кусок безвкусного питательного концентрата. Я сидел, прислонившись к теплой трубе, и слушал шепот города, текущий по металлическим жилам.
Где-то там, в этих бетонных корнях, возможно, была она. Живая. Помнящая. Борющаяся.
Я достал из рюкзака резинку от ее носка. Зажал в кулаке. Боль была острой и ясной. Она не давала уснуть. Не давала сдаться.
«Держись, – прошептал я в темноту, обращаясь к трубе, к городу, к ней. – Я уже в пути. Я теперь не просто помню».
Я почти услышал ответ. Не звуком. Ощущением. Тонкой, как паутина, нитью, натянутой в пространстве тишины.
«Я знаю», – будто донеслось эхо.
И тогда я впервые за три дня… почти улыбнулся.
Потому что игра только начиналась. А у меня наконец-то появилась команда. И цель, яркая, как красный луч фонаря в кромешной тьме.
Найти ЦАП. Войти в логово. И вывести ее на свет. Громко.
Глава 4. ПРИМАНКА
План Левы был из разряда «гениально-самоубийственных». Суть: позволить себя поймать, но на наших условиях. В мою плоть, прямо над ключицей, вживили крошечный транспондер – не электронный (его бы сразу запеленговали), а акустический. «Костяной резонатор», как назвал его Лева, ковыряясь в приборе, похожем на паяльник из кошмаров. Принцип прост: если с силой сжать зубы, он издает высокочастотный писк, неслышный человеку, но отлично ловимый нашими модифицированными приёмниками в радиусе километра. Маячок «SOS», вызов на помощь. Или сигнал «я на месте».
«Работает на разности потенциалов в костной ткани. Гениальная штука моего учителя, – бормотал Лева, прилаживая к моей коже холодный металлический наконечник. Болело, как от глубокого укуса. – Его стерли за такие игрушки. Но схему я запомнил. Рассчитывай силу. Сильный укус – тревога. Лёгкое сжатие – маркер позиции. Не путай».
Я кивнул, стараясь не скрипеть зубами от боли. Вживление было лишь частью подготовки. Второй частью был я сам. Мне нужно было выйти на поверхность и стать приманкой – достаточно заметной, чтобы на меня обратили внимание Серые, но не настолько опасной, чтобы они применили летальную силу на месте.
Моим «нарядом» стала одежда, которую я носил в день исчезновения Лики – серая толстовка и тёмные джинсы. Психологический якорь для возможных свидетелей из системы. В карман положили «легенду» – распечатку с безумными, на первый взгляд, схемами городских коммуникаций (без отметок наших убежищ) и обрывок моей же тетради с надписью «ПОМНЮ ВСЕХ» и списком из двадцати случайных имён, половина из которых были вымышленными. Должно было сложиться впечатление параноика-одиночки, который что-то действительно знает, но еще не представляет полной картины. Такую дичь Серые предпочитали забирать для «углубленного изучения», а не стирать на месте.
Саша, один из крепких парней, отвечал за оперативное прикрытие. Он должен был следить за моим продвижением по крышам и вентиляционным шахтам, оставаясь невидимым теневым хвостом. Его задача – не вмешиваться, а лишь фиксировать маршрут, по которому меня повезут, если возьмут.
Девушку с острыми глазами звали Ира. Она молча вручила мне перед выходом маленький, плоский, отполированный до блеска камешек – обсидиан.
«На удачу, – её шёпот был едва слышен даже в тишине убежища. – И… на память. Чтобы помнил, за кем идешь».
Я сжал камень в ладони. Он был холодным и невероятно гладким. Как капля застывшей тишины.