Чёрный призрак

Чёрный призрак
Игорь Николаевич Макаров

Право слово, я не собирался заниматься литературой, литературным трудом или чем-то в этом роде. Тем паче это занятие неблагодарное и требующее затрат энергии и сил не меньше, чем иное другое занятие. Естественно, что никаких материальных или моральных благ я не надеюсь извлечь из этого труда, новой Мессией я не мыслю себя на этой земле, исправление греховного человечества как-то не входит в мои планы, поскольку давно убедился, что это глупейшее занятие. Человек довольно твердолобое существо, так что в жизни порой убеленный сединами старец выглядит сущим младенцем.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ЗАПИСКИ ЧЕРНОГО ПРИЗРАКА

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ К ПЕРВОЙ ЧАСТИ

Право слово, я не собирался заниматься литературой, литературным трудом или чем-то в этом роде. Тем паче это занятие неблагодарное и требующее затрат энергии и сил не меньше, чем иное другое занятие. Естественно, что никаких материальных или моральных благ я не надеюсь извлечь из этого труда, новой Мессией я не мыслю себя на этой земле, исправление греховного человечества как-то не входит в мои планы, поскольку давно убедился, что это глупейшее занятие. Человек довольно твердолобое существо, так, что в жизни порой убеленный сединами старец, выглядит сущим младенцем. Большинство, по крайней мере, безнадежно уверено в своей правоте, правильности своей деятельности, логичности своих поступков, что требовать ревизии или хотя бы добросовестного анализа своей жизни – безнадежное занятие, по крайней мере, большинство мало представляют последствия своих «действ». В этом я убеждался не однажды, так что переубедить или, хотя бы поколебать, меня в этом очень трудно. Если добавить к этому леность, погоню за ложными призраками мнимого обладания и благополучия, не желанию работать над собой, или просто интересоваться окружающим нас миром, кроме ленивого переливания скудных сведений почерпнутых из наших экзальтированных газет или уличных грязных сплетен.. Так что вы не будете меня попрекать, что я легко отказался от этого поповского поприща, да и тщеславие, называться писателем, меня мало прельщает. Просто я, имея массу времени и не имея обременительных обязанностей, не неся ответственности ни за что на этом свете, кроме своевременного насыщения желудка, я забавлялся писанием этих записок, точнее их обработкой, поскольку убедился, что начисто лишен литературного дара или чего-то в этом роде. Может быть, это и к лучшему. Сейчас я уже женился и убедился, что для жизни требуется масса вещей, о которых я не имел ни малейшего понятия и легко обходился без них, будучи холостым и свободным. Впрочем, они мне и сейчас не нужны и покупаются чаще всего для того, чтобы по истечению некоего времени попросту быть выброшенными. Но это несущественно, поскольку к женскому уму я отношусь с легкой иронией, а желание получше устроится в этом мире – к древнему инстинкту, мало соответствующему разумному началу. Впрочем, наш мир на этом вертится, и ещё не пресытился глупостью обладания вещью.

Я, кажется, становлюсь философом, но нам следует вернуться к этим запискам. История их не носит на себе ни следов крови, ни особых встреч, и они бы могли бы быть легко утеряны, поскольку валялись беспризорно в груде разного мусора: газет, черновиков, рулонов неиспользованных обоев, ненужных книг и прочего хлама, что остается в наследство от предыдущих жильцов. Я долго намеривался их выбросить, но моя лень столь же упорно противилась моим поползновениям на чистоту, пока я не наткнулся на эти записки. Так что я их прочел однажды, попивая чай, мешая их с историей войн и другим историческим чтивом, стихами Есенина, Лермонтова, Ахматовой и прочим нашим поэтическим бомондом. Это не составляло особого труда, поскольку автор, что удивительно, обладал довольно разборчивым почерком, вел свои дневники аккуратно, хотя многое в них было писано в форме воспоминаний, так что имели законченный вид, и я почти их не трогал, лишь выбросив излишние размышления, по большей части философские, оставив только то, что непосредственно относилось к данному происшествию или приключению. Что зачастую одно и тоже. Я разделил единое повествование на отдельные рассказы, которые связаны между собой одним действующим лицом, хотя не придерживался определенной хронологии, поскольку действие иных рассказов могло протекать параллельно в одних и тех же временных рамках, перемежеваться с другими событиями этой повести или просто носило на себе следы анализа их автора, может быть, он и не удостоил бы их своим вниманием, если не были бы интересны самому автору. Следует ещё заметить, что мои старания на литературном поприще, привели к тому, что мой герой, может быть, стал несколько смахивать на героя какого-нибудь дешевенького боевичка, но это произошло оттого, что, стремясь к краткости, я так мало уделил внимания личности этого человека, замечу весьма неординарного, хотя все эти приключения он сам считал не больше чем отдохновением от трудов, разнообразивших его насыщенную жизнь.

Впрочем, это несущественно, да и времени прошло очень много с того момента, как до меня дошли слухи о его гибели то ли под Кандагаром, то ли Гератом. Другие события почти стерли из памяти эту войну, другие войны пронеслись над нашими головами, не остудив в сердце прошлое. Я, было, подумывал выбросить написанное, новсё было как-то жалко, а затем их нашел даже во многом созвучным нашему времени, как и его бессмысленная гибель, гибели в Чечне или в Карабахе. Единственно, в чем я уверен, что его уже нет в живых, поскольку мы давно бы услышали про него. Так что мир его праху, хотя, может быть, не стоило его ворошить? Как знать.

ВСТРЕЧА

Это было, кажется, на первом году моей жизни в К. Сами по себе обстоятельства нашей встречи были обыденными и не носили ничего примечательного. Да, это было в 198..году. Точно. Я, будучи выпускником И. сельскохозяйственного института, оказался в К., в те славные времена это было обязательным: отрабатывать энное время по окончанию учебного заведения там, куда тебя пошлет бог своим распределением. Нынешней молодежи это было бы манной небесной, а для нас это была сущая каторга. Впрочем, я сам был рад удрать подальше с глаз родительских, так как те, при всём своем уме и такте, всё-таки переживали, когда их непутевый отпрыск являлся под утро от не совсем "путевой" женщины и ещё "подшофе". Следует заметить, что каким бы не казался захолустьем К., но он ещё хранил проблески живого, при всей своей видимой дикости.

На первом году моей отработки меня запихнули на одну из конференций, что так усердно плодили многочисленные наши общественные организации, которые никогда не ценили чужого времени, как впрочем, и нынешние. Я намеривался улизнуть с этого мероприятия при первой возможности. Хоть я и был довольно прожженным молодым человеком, но не рискнул это сделать сразу после регистрации, поскольку не хотел наживать неприятности по такому пустяку, как это. Я просто решил продремать первый "сеанс" этого действа, намозолить глаза ярым сторонникам общественной жизни, и преспокойно удалится домой, для того чтобы ударится в новое предприятие своих друзей, которые обещали явиться ближе к пяти вечера.

Ничего любопытного я не надеялся увидеть или услышать на этой конференции. Я забрался на задние ряды, устроился поудобнее в кресло и стал разглядывать публику. Женщины к тому времени интересовали меня очень мало: сопливых молоденьких глупышек я не воспринимал лет с пятнадцати, да и женщины постарше не интересовали меня, если не были отмечены богом или не имели хоть какую-нибудь изюминку в душе. Мужики занимали меня ещё меньше, так что я уже намеривался закутаться в воротник своего костюма и продремать лишних полчаса, что я не доспал намедни. Неожиданно перед самым своим носом обнаружил нечто любопытное. Чуть впереди и несколько наискосок от меня, чуть развалившись в кресле, сидел молодой человек. Всю молодежь в К. я знал едва ли не по именам, но его видел впервые. Впрочем, было на что посмотреть: это был тип аристократа, аристократа от бога. Тонкие, изящные черты чуть смугловатого лица венчала шевелюра великолепных кудрей черных или темно-русых волос, что в полумраке я не разобрал. Длинноватый, с небольшой горбинкой утонченный с нервными крыльями нос, очень гармонично сидел на его волевом лице и нисколько не портил его. Подбородок был твердым, но выделялся не на столько, чтобы говорить о том, что он переразвит или массивен. Лоб был высок и несколько скошен. Я не очень верю физиономистам, но именно эта черта, как скошенный лоб, говорит о его честолюбии или властолюбии, во что я не сильно верю. Хотя это лицо было настолько гармонично, излучало столько энергии, что говорило о неординарности его владельца и невольно привлекало к нему внимание. Сидел он в какой-то скрученной позе, когда ноги смотрели в одну сторону, а туловище – в другую. Это говорило лишь о том, что их владелец имел очень гибкий позвоночник. Я предположил в нем гимнаста или человека занимающегося спортом, требующего гибкости. Выражение лица мне показалось несколько надменным, но не высокомерным, по крайней мере, их владелец знал себе цену. Он держал на коленях блокнот и иногда что-то записывал в него. Тут я вспомнил, что к нам должен был приехать корреспондент из краевой газеты, мне даже назвали его имя и фамилию. Она была до писка знакома мне, но я никак не мог припомнить, где я встречал его. Я сразу определил в нем именно того человека, о ком шла речь. То, что я его где-то встречал раньше, не могло идти и речи, поскольку я обладал отличной зрительной памятью, а он отличался такой неординарностью, что пропустить его мимо своего внимания я просто не мог. Я промучался над этой загадкой до самого перерыва, так и не найдя на нее ответ, на который навела меня общая тетрадь, которая мелькнула у кого-то в руках и тотчас исчезла с глаз. Она была точно такой же, что и две тетради, доставшиеся мне в наследство от предыдущего жильца. Там-то я и встречал это имя. Это были дневники, хотя они и не были подписаны по всей форме, а лишь на одной, в самом конце, мелким росчерком было помечено: Андрей Григорьевич Сибирцев и даты, когда был начат и закончен дневник. Я, конечно, изменил и имя, и фамилию, даже отчество, что в лучших традициях русской литературы, впрочем, Сибирь не Онега или Печора, и даже не Лена.

Его я нашел стоящим у колонны. Теперь при ярком дневном свете я мог легко рассмотреть. Лицо там, в зале, казавшееся надменным, теперь мне показалось усталым, привычно сосредоточенным на своих мыслях и спокойным. Роста он оказался несколько выше среднего, скорее астеничного, чем нормального сложения, кость тонкая, но сам он производил впечатление очень сильного и ловкого человека. Был он действительно несколько смугловат, и я уловил в его лице присутствие азиатских черт, отнеся его по типу, скорее к грузинам или к народам северного Кавказа, чем к сибирским аборигенам. Одна красноречивая деталь мне бросилась в глаза: щеку его пересекало несколько шрамов, что я не заметил там, в зале. Создавалось впечатление, что это следы большой лапы. Конечно, это могли быть и последствия рук человеческих, но я склонился всё-таки к тому, что этот человек близко встречался с хозяином тайги.

Пока я его рассматривал, к нему подошел Игнатич. Игнатич славный парень. Он непомерно толст, как пышка, высок, как мачтовая сосна, благодушен, как Вини Пух, и глуп, как заерзанная скамейка. Всё это не мешало ему занимать довольно высокое место в районной бюрократической иерархии. Это делало его более привлекательным, чем он был на самом деле.

Они обменялись несколькими фразами, после чего Игнатич отвалил от него, явно пыхтя от обиды. Игнатич, как любое простейшее, устроен довольно сносно: пожаловавшись и попыхтев немного, он тотчас же забывал обиды и никогда не мстил за них. Первым, кто попал ему на глаза, оказался я. Я числился у него в приятелях или в хороших знакомых, так что он с ходу вывалил на меня свои обиды. Я преспокойно, в перерывах буйного выражения его возмущения, выудил всю интересующую меня информацию о нем. Мои предположения оказались точными: это был тот человек, живший ранее в мой нынешней квартире. Он действительно был корреспондентом и работал ранее в нашей районке, и позднее его забрали в краевую газету. От Игнатьича я узнал, что он был довольно странный тип: притом, что его сильно любили женщины, он до сего дня не женился, что он едва не ставил ему в вину, что друзей у него не было, кроме одного доктора, который раньше работал в К. и затем перебрался в Красноярск, но скоро погиб. Хотя он имел хорошие отношения со многими, но его почти все считали задавакой и гордецом, пусть в помощи он никому не отказывал.

Странные люди?

Мне пришлось остаться до конца конференции. Мое любопытство пересилило, даже ту скуку, что царит на этих официозах. По окончанию я подошел к нему.

– Мне необходимо с вами переговорить, – избрав поводом для разговора именно те бумаги, что оказались у меня.

Он ничего не ответил, и мы направились к выходу. В это время к нам подошла женщина. Я думаю, что нам следовало подробнее остановиться на её портрете, поскольку в дальнейшем повествовании она займет свое место. Ей было около двадцати пяти лет. Стройненькая, даже несколько суховатая. Рост я определил, как несколько ниже среднего, так что её сухость сильно не бросалась в глаза и казалась естественным состоянием. Движения её были порывисты, но столь же естественны, как её стройность, и даже речь, нечто среднее между трещоткой и щебетанием, была столь же привлекательны, как и её фигура. Рыжие, не очень длинные волосы, выбивались из-под шапки, были сожжены, как и у большинства современных женщин, перекисью и вновь покрашены и завиты по какой-то последней моде или нет, в чем я не очень разбираюсь. Челка прикрывала лоб, не очень высокий, едва не лезла в глаза, между прочим, очень живыми, какого-то зеленовато-коричневого цвета. Я, хоть и старый циник, и большой ценитель женщин, невольно обратил на нее внимание. Я определил её, как тип роковой женщины, от которых лучше держаться подальше, но это весьма трудно, так как они обладают такой притягательной силой, что почти всегда хочется быть с ними рядом. Молодым людям лучше придерживаться моего совета и сторониться подобных дам, поскольку после них очень трудно наладить отношения с другими, более нормальными, женщинами. Впрочем, в жизни им бывает и самим нелегко. Они сами же страдают от своей неординарности, если даже умеют пользоваться ей.

– Я бы хотела с тобой поговорить, – сказала она, обращаясь к моему спутнику, подарив меня таким безразличным взглядом, что во мне шевельнулось что-то от мужчины.

– А есть ли нам что сказать друг другу? – спросил он ледяным, насмешливым тоном, – Сейчас я занят, но если тебе так необходима встреча, ты можешь прийти в гостиницу. Я буду до четырех часов завтрашнего дня, но рано утром я уйду, – и он назвал номер.

Мы вышли. Ночь была ослепительна. Луна сияла во всей красе, так что на улице было светло и без фонарей. Под ногами похрустывал ледок на ещё обнаженной земле, которая ждала снега со дня на день. Я оглянулся и увидел женщину, стоящую на высоком крыльце Дома культуры. Она мне показалась какой-то потерянной. Что-то вроде жалости шевельнулось во мне, и злоба поползла к горлу.

– Почему вы так разговаривали с ней? – спросил я, едва сдерживаясь от более жестких выражений.

Мой спутник словно очнулся ото сна, взглянул мне в лицо, и я заметил, что на нем возникло жестокое, каменное выражение, но он сдержал себя.

– Это давняя история, хотя весьма интересная. Объяснения потребуют не один час, так что нам придется разговаривать о ней долго. Не беспокойтесь, мы ещё встретимся.

– Но вы её любите, – неожиданно для себя сказал я.

Он остановился и очень внимательно посмотрел мне в глаза.

– Вы правы: эта единственная женщина на свете, которая мне небезразлична, но наши отношения давно прервались, и он вышла замуж. Кроме того, у нее ребенок, так что всякие разговоры имеют мало смысла. Ещё одно обстоятельство, в котором я неволен, нас разделяет: мне предстоят испытания, подвергать которым я её не смею. Так что тянуть за собой ещё кого-то даже преступно. – И помолчав секунду, спросил – Что вы хотели?

– У меня ваши записи, дневники и ещё некоторые бумаги, что мне с ними делать?

Было довольно светло, и я заметил, что по его лицу пробежала какая-та волна. Похоже это была краска, краска волнения или сильного переживания, но с нахлынувшим чувством он быстро справился и сказал довольно равнодушно:

– Я был глубоко убежден, что я тогда их все выбросил. Впрочем, я уезжал в спешке и совершенно забыл про них, – и вновь замолкнул на минутку. – Юность бывает смешна, а дневники довольно бесполезное занятие, кроме, пожалуй, дневников исследователей. Он может быть интересен для вас только в этом плане, как слепок чужих мыслей, для меня же дневники были больше полигоном, на котором я учился излагать свои мысли и чувства, анализировать окружающий мир и людей. Вот и всё.

Некоторое время мы шли молча, пока он не сказал:

– Если вздумаете писать дневник, не делайте это. Если вы зрелый человек, то вам будет трудно расстаться с кусочком своей жизни, хоть пусть события, описанные в дневниках, ничтожны. Выбросите их, если это, конечно, вас не затруднит.

Простившись, он ушел, кутаясь в щеголеватый воротник дубленки. Я, если сказать честно, мало надеялся его больше встретить. От мимолетной встречи у меня осталось самое тяжкое впечатление, словно я прикоснулся к электрическому заряду.

Поужинав в "Кызыре", маленьком, довольно уютном ресторанчике, я, по старой бродяжьей привычке, отправился погулять. Ходил я не так уж долго. Как-то само собой вышло, что я оказался у реки. Она, спустившись с гор, ещё не замедлила свой бег, была неуемна и холодна. В это время мороз ещё не взялся за нее всерьез, но уже местами плыла шуга и мелкие льдины. Лед кое-где образовал закраины, но не был ещё прочным. Я немного постоял на берегу и, хотя зрелище было захватывающим, пошел прочь. Пройдя вверх по течению, я обнаружил приличный спуск к воде, по которому я и поднялся. Тропинка вывела меня к гостинице. В нескольких окнах горел свет, и я даже расслышал голоса. Подойдя ближе, я различил голос моего недавнего собеседника. Было уже довольно холодно, но створка в одном из окон была открыта. Шторы были не задернуты, так что я мог легко наблюдать за всем, что происходило внутри. Мой собеседник сидел на подоконнике, вот почему я услышал его голос. Одет он был в довольно толстый свитер, закрывавший горло, но рукава были закатаны до локтей, обнажая изящные жилистые руки. В комнате был ещё кто-то. Подойдя ближе, я узнал и её. Это бала именно та женщина, что видел я в фойе Дома культуры.

– Ольга, по-моему, начинать всё сначала довольно глупо. Ты сама выбрала себе мужа. Он тебя любит, и у тебя есть сын от него. Ты искалечишь жизнь ребенку. Говорят, он сильно привязан к нему. Стоит ли его обманывать?

– У тебя есть другая женщина?

– Нет, но в моей жизни много изменилось. Меня забирают в армию, и наш набор почти весь пойдет в Афганистан. Мне сказали об этом в военкомате. Видимо потери там большие, поскольку призывают офицеров запаса. Я просто не имею права обнадеживать других женщин.

– Ты сам напросился?

– Да.

– Зачем тебе это?

– Не знаю, но я не прилагал никаких усилий для этого, словно судьба сама вела туда.

– Я тебя буду ждать.

– Зачем, хотя мне может будет и легче.

Они замолчали. Я уже было собрался уходить, но вновь зазвучал его голос.

– Наши отношения замешаны на интриге и не могут быть прочными. Я тебе многое не рассказывал, но теперь это, наверняка, будет интересно. Это я говорю для того, чтобы у тебя не осталось никаких иллюзий. Ты помнишь начало нашего знакомства?

– Я этого никогда не забуду. Это было на свадьбе.

– На свадьбе Женьки. Ты была приглашена со стороны невесты и поэтому я о тебе не

знал. Правда, я сразу обратил на тебя внимание.

– Я тоже.

– Возле тебя тогда вертелись поклонники, и это тебе нравилось. Тогда рядом с тобой сидел мальчик, где он сейчас?