Познавание ведьм. Москва ушедшая

– А!!! – прервала ведьма, складывая папки в шкаф. – Мы, значит, до Бога уж добрались, да, скромный официант? Мнишь, тебя не понять? Напрасно! Вижу, что ты не скромный официант, а гнусный, неосвежёванный хряк. Я тебя подпалю на вертеле.

Прохиндей, ощутив дурноту, двинул ботинками. – Алгаритма Ивановна, да вы что?! У меня есть паспорт…

– Брюхом живёт, а туда ж, на Бога замахивается! – Ведьма рухнула в простыне своей, раздражённая, в кресло и закурила. – Ну, скромник, хрюкни.

– Запросто, вот: хрю! – изрёк Прохиндей. – Хрю, добрая Алгаритма Ивановна. Люди разные. Вы летаете на метле, кто-то там на заводе, я ж по способностям официант, хрю… – Трещал он ещё полчаса, считая, что доводы выставляет в защиту свою бесспорные.

Вдруг она, вытянувшись, как дым, отвела створку рамы. Он, ткнувшись в стекло внешней форточки, замолчал.

Ведьма заснула; утром, серым, туманным, зябким, с первым щёлком замка пробудившись, молча рассматривала вошедшего. Подвижный, плотный, он, верно, держал свою руку на пульсе времени и, по всему, мог читать популярнейшую поэму «Гул времени» наизусть в обратном порядке, выбрасывая в ударных словах кулак вверх, оттого, видно, был на виду начальства и вид имел бодрый, уверенный. И ещё: он всех видел насквозь.

– Пам-пара… – спел он, сняв пальто. – Поэтесса?

– Вау! – дурой выставилась Алгаритма.

– Ваш почитатель? – кивнул человек к окну, начиная копаться в наваленных на столе бумагах.

– Хрю, – сказал Прохиндей. – Хрю-хрю!

– Он будит там знаете сколько? – вставила ведьма. – Пока меня не напичатаите.

– Простыню нацепили, чтоб выделяться? – спросил человек, роясь теперь в шкафу. – И, ясно, пишете про любовь?

– Любовных много стихов! – пищала она, предъявляя большую папку. – Есть про природу и производственная тиматика. Без меня не поймёте, так как моя стиливая манера своиобычна, Фёдор Иванович.

– На-Гора Александр Матвеевич, – он поправил не оборачиваясь. – Оставьте адрес, я позвоню… Велите ему вылезать к чертям.

– Хрю! – встрял Прохиндей поёрзав.

– Только звоните ночью, – жеманничала Алгаритма. – Днём я творю, вникаете? Живу я здесь рядом, в проулке. В Среднениколопесковском поблизости. Маленькая манса-ардочка в стиле ретро… Ах! Сядем под абажуром, будим беседовать о по-эзии и искус-стве. Московские дворики снегом покрыты… Свежесть и сила, свежесть и сила! Хоть до утра. Вникаете?

– Понимаю, – оценивающе смотрел На-Гора.

– Хрю же!

– Можно надеяться?

– В следующем, ноябрьском, номере – нет, – честно сказал На-Гора, промча взором по простыне, в кою пряталась гостья. – Никак. Полный шкаф рукописей. Очерёдность. Может, нынче же вам звякну, дивная.

– Ни прощаюсь тогда, ни прощаюсь… – тянула кокетливо та вставая. – В шкафе мне нет конкурентов. Вникаете?

– Понимаю, – галантно кивнул он.

В мгновенье ведьма исчезла в дверной под ключ скважине, оставив лишь простынь к смущению На-Горы, помявшего край руками. – Дура. По-эзии и искус-стве… – передразнил всезнающий человек. – Однако смазлива и обитает рядом… – Волосы у него поднялись в волненьи. Он прошёл взять папку, чтоб узнать её имя и позвонить спустя час. – Цветаева. Из неизданного… – Усмехнувшись, он потянул тесёмку. Зашелестели переворачиваемые толстым пальцем страницы.

Заголосил телефон: «Саша? Эт» Перекриков». – «А-а, заходи, брат, вёрстку сдаём. Звонко, знаешь, написано, с оптимизмом, как любят». – «Лады. Ну, бегу…» На-Гора, бросив трубку, стал лихорадочно вспоминать, кто б сделал ему фотокопию этой рукописи, ведь Цветаеву не издавали, творчество её было тогда дефицитом.

– Да хрю!

Дз-з-з!!

«Слушаю». – «Александр Матвеич? Я от Ухерина. Пётр Ильич просил…» – «Догадываюсь, о чём вы. Сильная, искренняя поэзия! Отдел упоённо читал! Передайте Петру Ильичу: в новом номере… Сам забегу к вам с вёрсткой… Я изумлён! Министр, поглощённый, можно сказать, государственными масштабами, с гением выразил себя в слове!.. Да, совершеннейшее почтение от меня, На-Горы, уважаемому Петру Ильичу».

Он, бросив папку с Цветаевой в стол, отбежал к шкафу за злободневным, где и застыл на миг, чтоб потом извлекать содержимое и шептать: – Что?!! Данте, неизданное… неизданное Шекспира… Блок, вновь неизданное… Бред… Где Риммы Синичкиной «Слышу душу»? «Радужные горизонты» Пенкина? Пётр Ильич где с «Записками коммуниста-партийца…»?

Он заметался, переворачивая в шкафах и на полках бумажные стопы рукописей.

– Хрю!

– Вы здесь? – Подскочив, На-Гора выкорчевал Прохиндея из форточки да схватил за грудки. – Стоп клоуничать, вы!!! Где рукописи?!

– Хрю!

– Хрю – и я могу, чёрт дери! Что прикажете мне печатать?! Вашего Данте… хлам этот ваш?! Фамилия ваша не Подсиделов, хрю?! А – в милицию! Разберёмся, что вы тут делали! – Он повлёк, было, хрюкавшего мужчину, но, озарённый, набрал номер ведьмы, услышал: «Але, комитет безопасности», – чертыхнулся и потащил Прохиндея с двойною яростью.

Так как в милиции оба – истец и ответчик – визжали, как свиньи, их попросили дохнуть в алкогольные трубки и, убедившись в трезвости, выгнали. На работе по этой же самой причине и Прохиндею, и На-Горе дали экстренный отпуск. Несчастные зачастили в инстанции с жалобами; им чудилось, что они говорят, внимавшим же очевидным казалось, что – хрюкают, потому их не поняли и общественно осудили.

Зря: скоро многие в Москве хрюкали, о том не ведая. От хрюистов спасались, чтоб ненароком их не обидеть смехом, а отвечали, коль приходилось, уклончиво, наугад. Стремились общаться с нехрюкавшими, чьё число сокращалось решительно день за днём. В конце концов не затронуты эпидемией оказались лишь маргиналы да дети.

Старые телефоны стирались за невозможностью мало-мальски осмысленного общения, новые же – записывались…

Но очень скоро стирались.

Только что надавив кнопку лифта, расстроенный Прохиндей плыл от бывшего друга, коему битый час изливал свою душу, взамен удостаиваясь скотских звуков и мути смущённых глаз. «Господи! надо сбыть товар и бежать из свинарника!» – произвёл он подобие мысли, вспомнив, что ведьма указывала на цирк как место, куда попадёт Воротила Финансович.

Верно, не так давно цирк купил говорящую птицу, ворону, латинское Corvus corax L., столь скандальную, что был вынужден, вслед за тем как означенная Corvus corax L. провалила упорным молчаньем номер, сдать саботажника в зоопарк. Прохиндей срочно отбыл туда. Прочь, слоны и жирафы, киты, львы и грифы с томящимися близ вас почитателями царей! К сетке, запершей нескольких чёрных каркуш в ветвях старой липы!

– Хрю!

Воротила Финансович высунулся из листвы, присмотрелся и подлетел.

– У меня Чёрное море, хрр! – выпалил Прохиндей, испугался и оглянулся.

– О, я вам верь! – кивнула ворона. – Однако желайт убеждаться, чтоб обсуждайт бизнес. Ночью рви сетка, вместе идём ваш дом. Йес? ноу?

– Сохрю, сохрю… – пролопотал гость осклабясь, ибо на человеческом языке всё значило: я согласен, приду где-то в полночь.

– Ви насмехаться? – спросил Воротила Финансович, заметавшись вдоль сетки с противными криками, привлекая народ. – Отвечайт прямо: да – нет. Что хрю? Двойной игра, может?

– Хрюннь! – бормотнул Прохиндей убегая и мысля, что с Воротилой Финансовичем дел вести невозможно из-за наклонности к самопиару и нетерпимости буржуазного толка, что привлекают чреватое Магаданом вниманье, которое незачем.

В полночь он всё ж явился, дрожащий, скусил проволоку щипцами, сунул крылатого компаньона за пазуху и пустился по тёмным аллеям к выходу. Но, поскольку на деловые вопросы он отвечал неохотным сдавленным хрюканьем, птица, обидевшись, вырвалась, разодрав ему плащ, раскаркавшись скандалёзно. Мелькнули огни сторожей, послышался топот с лаем. Огрев Воротилу Финансовича кулаком, вор скользнул меж прутьев ограды, влез в «жигули» и яростно газанул, шепча: «К чёрту идёт он, хрю, бешеный!»

Распространялась ужасная эпидемия, и о встрече Актрисы и Скептика

Скептик, которому жить тошно, начал путь с Красной площади, а до этого отсидел каждодневную норму в некоем обществе, побуждавшем людей любить книгу. Топая по брусчатке, он не без помощи чувственного восприятия разлагал нравы с характерами на атомы, благо сумерки и позёмка мало мешали. К огненным окнам ГУМа рвутся заштатные модники в долгополых дублёнках, хоть лбы в испарине; через час самолёт унесёт их в Сургут иль Ямбург с бутылкой «Московской» и с диском шлягеров, каковыми затуркают самоё себя до того, что спустя сорок лет «Встреча с песней», буде она будет быть, вкрадчиво, как всегда, начнёт: «М-м-м… нефтяники из Сургута, товарищи Разудалов и Удалоев, просят, м-м-м… передать для них песню восьмидесятых годов „Позвони-позвони“, что напомнит им молодость и поездку в столицу, м-м-м… нашей Родины». И, седые уж, Разудалов и Удалоев прольют скупо слёзы…

Скептик сошёл в свет подземного перехода. Куда спешат намалёванные красотки, занятые чириканьем? В бар, где усядутся на вращающиеся седалища, если им повезёт, и, воткнув в пищевод винный шланг, обводнят себя в предвкушении судьбоносных встреч… Всходя по ступеням на Горького (днесь Тверская), Скептик упёрся в обутые с шиком ножки и пропустил иностранку лет двадцати, впечатляющую настолько, что, поглупев, он следовал за нею. Лишь когда та вошла в дверь отеля, он образумился, покраснел, усмехнулся и притворился, что – наплевать.