Иду на «ты»

– Спи давай,– лениво потянулся Задов, отворачиваясь к переборке.

– Не могу найти выключатель,– сказал Петька, шаря рукой по стенке рядом с дверью.– Товарищ бек уже спит, ему все нипочем. Вы внизу, а мне прямо в глаза, то есть в глаз светит.

– Да угомонись наконец, беспокойный ты мой. Нет здесь никаких выключателей, дежурное освещение постоянно горит,– вздохнул Задов, усаживаясь в койке, снимая и аккуратно вешая на раскладную походную вешалку свою тельняшку.– Отбой!

* * *

– К всплытию! – раздался крик Батыра.– Комендоры, к бою! Ютовые – на бак, баковые – на ют, остальные – по шлюпкам.

– Огонь! – вполголоса резюмировал Кузнецов.– Всем доброе утро.

– Нашему адмиралу приснились морские страшилки,– весело пояснил он ничего не понимающим спросонья Задову и Петьке.

Кузнецов выглядел как свеженький огурчик с утренней августовской подмосковной грядки, хотя за версту от него разило смесью дешевого шнапса и французского коньяка.

Николай вернулся в гостевую каюту только под утро. Всю ночь, распевая боевые песни и марши, они вместе с Отто не покладая рук прокладывали курс в неизвестность. Особой популярностью в германо-славянском дуэте пользовались «Дойчен зольдатен унд официрен» и «Когда нас в бой пошлет товарищ Сталин».

Хитом бессонной трудовой ночи стала же, конечно, «Катюша». Этой ночью «бойцу на дальнем пограничье» привет от Катюши был передан ровно семьдесят три раза. Передан с чувством, притопываньем и прихлопываньем, передан доходчиво, хотя не всегда внятно.

Теперь Николая мутило только при одном этом женском имени. Он никогда раньше даже не подозревал, насколько оно ему антипатично.

Впрочем, ночное братание имело и свои положительные стороны. Во-первых, в час ночи Кузнецов выяснил, что экипаж к резкому повороту в своей судьбе отнесся философски, полагая, что плыть неизвестно куда под командованием жирного красноречивого казаха гораздо лучше, чем гнить на дне. Из речи Батыра при отплытии нижние чины уяснили, что основные приоритеты их служебно-боевой деятельности не меняются.

Во-вторых, в два часа ночи Отто признался, что всем авторам сказок в мире он предпочитает братьев Гримм и Пушкина, а теория расового превосходства претит его прусскому аристократизму своей банальностью.

В-третьих, в полпятого утра прусский аристократ согласился наконец, что Берлин стоит на месте славянской деревушки, о чем неоспоримо свидетельствуют археологические находки.

Была, правда, одна мутная клякса на чистом листе наладившихся взаимоотношений. Отто явно порывался высказать что-то наболевшее на своей совести и, наверное, все-таки высказал бы, но тут у заработавшихся офицеров очень несвоевременно кончился даже спирт.

* * *

Толкаясь и задевая друг друга локтями в тесном кубрике, десантная группа оделась и в полном составе вывалилась в коридор. До трапа, ведущего на палубу, добрались без происшествий, только замыкавший колонну Петруха, озираясь в особенно темных местах, несколько раз душевно наступил Задову на пятки. Тот сопел, но пока молчал.

Стрелка глубиномера стояла на нуле. Кузнецов рывком приподнял крышку люка, и в глаза его брызнуло ласковое солнышко. Головы товарищей слегка закружились от свежего воздуха.

На мостике всплывшей лодки стояла пара матросов и офицер дежурной вахты. По палубе прокатывались волны. Был на мостике и Отто. Обхватив голову руками, он слегка постанывал, но, заметив Николая, выпрямился. Ясно было, что спать он в эту ночь так и не прилег. Кузнецов сочувственно кивнул и незаметно сунул подводнику флягу, к которой Отто приложился незамедлительно и основательно.

– На месте мы,– икнул Отто, кивком благодаря Николая и возвращая ополовиненную флягу.– Вон та черточка на горизонте и есть ваш остров.

– А где же рифы? – удивился Кузнецов.– По оперативным данным, тут рифы есть стеклянные.

– Может быть, это не тот остров? – с надеждой поинтересовался Петруха.

– Тот,– мрачно заверил Отто, с сомнением поглядывая на флягу, которую Николай продолжал держать в руках.– А рифы твои я прошел пару часов назад в подводном положении. Ты глянь на лодку, лейтенант.

Расплющенный нос субмарины и впрямь заслуживал внимания. Кузнецов с невольным уважением посмотрел на профессионала подводных трасс и опять протянул ему флягу: «Пейте, мой скромный товарищ…»

Отто благодарно икнул, деликатно отпил еще четверть фляги и, уже не возвращая ее, коротко пояснил дальнейшие действия:

– В дрейф ложиться не буду. На малом ходу пойду. Курс мне ясен, а там уже ваша очередь.

– Стоит отвлечься – стервятники над тобой уже кружат,– через губу процедил Батыр, брезгливо счищая с рукава халата желто-белое пятно – привет от залетной чайки. В качестве щеточки он использовал заячью лапку – подарок религиоведа Латына.

– А горизонт вот чист,– злорадно доложил Лева, переводя бинокль с бека вдаль.

Солнце выкатилось на небосклон; ирреальная красота утра захватывала дух, но и подчеркивала величавую угрозу, таившуюся в громаде пламенеющих облаков.

Постепенно выяснилось, что в это время года в этом полушарии особенно свирепы циклоны. Но опасности они не представляют ни малейшей, как гордо заверил Отто, которого постепенно окончательно развезло и пробило на словоохотливость. Подстегивал его и тот факт, что Батыр, стоявший, как и подобает каждому начинающему адмиралу, чуть в стороне, тщательно конспектировал каждое слово немецкого подводника.

– Если циклон нас захватит, наполним балластные цистерны забортной водой и уйдем на глубину. Там тихо, очень тихо. Главное в циклоне – не прозевать его начало и вовремя закрыть люк. Если люк не закрыть – будут неприятности. Но если люк закрыть, то неприятностей не будет, потому как закрытый люк – лучшая гарантия от всех неприятностей… Ну а если люк открыт настежь… Эй, салага, открой люк и дуй вниз!

Дежурный матрос уже трижды сбегал на камбуз за шнапсом для господ офицеров Николая и Отто, Задов давно ушел досыпать в каюту, а Батырбек исписал пятый лист, когда над длинными волнами с небольшими гребнями поплыл легкий, постепенно сгущающийся туман, в котором остров потерялся.

Время, пространство, информация, долг, даже шнапс – все внезапно потеряло смысл. Подводная лодка, казалось, растворилась в абсолютном невесомом ничто. В сиреневом тумане невидимым стал даже покореженный корпус субмарины. Умолк печальный плеск волн, растворилось в пелене смутное пятнышко солнца. Очарование, тягучее, как патока, овладело всеми на мостике, когда в полной тишине волшебство нарушил гнусавый голос Петрухи:

– Если со мной что-то случится, похороните меня в море. Пожалуйста.

– Зачем? – даже поежился Отто, невольно вздрагивая и застегивая бушлат.

– Ну развлечетесь заодно… Выйдете в море, возьмете водки и бросите тело в волны.

Все присутствующие на мостике смотрели на Петруху изумленными глазами, но тот, не замечая этих взглядов, печально, словно про себя, продолжал:

– Вот все вокруг думают, что знают меня хорошо. Думают, что уж Петька-то нас ничем не удивит. А тут скажут – похоронил себя в пучине… Это он совсем того…

– Боюсь, что так и скажут,– согласился Отто.

– Лишь бы говорили…

На этой жизнеутверждающей ноте невидимые чары развеялись. Время вздрогнуло и побежало вприпрыжку. На мостике снова появился Задов, который тут же принялся рассматривать изрядно подросший остров в цейссовский бинокль.

Когда подошедший вахтенный офицер особенно пристально начинал присматриваться к чуду отечественной оптики, Лева поспешно отворачивался в противоположную сторону.

День клонился к закату. Солнце садилось как раз за остров, и расквашенный рифами нос подлодки начал слегка рыскать, ориентируясь на близлежащее светило, как стрелка компаса – на север.

Об ошибке Отто теперь уже окончательно не могло быть и речи. Даже с расстояния в эти несколько морских миль Задов легко рассмотрел в бинокль две огромные, действительно похожие на надгробные плиты скалы и бледную полосу белых бурунов между ними.

Подлодка по команде пруссака резко прибавила ходу и теперь уверенно шла к цели.

– Проскочим! – азартно заверил Кузнецова вусмерть пьяный Отто, когда стало отчетливо видно, что по курсу между лодкой и островом находится вторая гряда рифов. Набегавшие с моря валы то обнажали их, то вновь накрывали кипящей и бурлящей пеной.

Они действительно проскочили. С противным жестяным скрежетом разогнавшаяся субмарина, пропарывая себе брюхо в направлении кормы и агонизируя, проползла по скалам, теряя свои механические кишки и истекая мазутной кровью.

Стоявших на мостике швырнуло вперед, потом назад, потом опять вперед. На Отто нельзя было смотреть без слез. Добросердечный Петруха даже протянул было ему свой наган, но подводник отрицательно махнул головой.

– Успеется,– брезгливо хмыкнул он.– Сначала дело.

Через несколько минут на палубе началось оживление. Матросы сновали взад и вперед, как муравьи в развороченном юным натуралистом муравейнике. Одни муравьи надували резиновый штормбот, подсоединив резиновым шлангом его клапаны к баллонам со сжатым воздухом, другие и третьи, поминутно заглядывая вниз, истово молились.