Другие люди

– Люблю, конечно, – Андрюха вырос там, где много говорить не с кем, а оттого не принято.

– Вот и говори чаще об этом. Всегда говори!

Самолет тихонечко что-то там гудел внутри себя, стоя у причала и собираясь в далекий полет. Полный салон.

Лизка волновалась, поэтому говорила много. Все говорили – значит, не она одна такая трусиха.

– Сейчас прилетим, а дома слякоть по колено. Брр! Правильно мы решили, что свадьбу большую не справляли. Передрались бы опять все спьяну да опохмелялись бы неделю. И деньги на ветер. Вот ты представь, заказали бы мы этот белый лимузин длиной в полдеревни, а он бы застрял у моей фермы в луже. Белый весь такой и в коровьих шлепках! Хотя, лимузин надолго бы запомнили… Андре-е-ей, ну что ты все молчишь?

Андрей хотел на рыбалку. В номере отеля телевизор показывал программы из России и прогноз давал на первые морозы. Значит, есть первый лед! И жениться-то он не больно собирался. Лизка последней осталась в деревне девкой, хотя какой девкой в двадцать-то четыре. Последняя Лизка – последние сорок коров на ферме. А когда-то было двести голов! И девок хватало.

– Андре-ей, ты о чем думаешь? Давай на следующий год еще полетим сюда. Здесь так здорово! Почему сюда? А куда? Нет, здесь лучше, чем везде! Сюда! И перегоним по поездкам Светлану из управы совхозной. Она три раза уже была. Помнишь, в таких же тапочках, как теперь у нас, на речке в каменьях хромает-купается? Наши увидит, сразу поймет – не одна она такая умная! У нее они обтрепались, поди, а у нас новенькие. Она такие же привезла Настюхе… Чего вздернулся? Что заерзал? Было у тебя что-то с этой старой колодой? Признавайся! Тогда целуй. Еще два разика и поверю. Ишь ты. Что тут неудобного-то, давай! А ты точно не в первый раз в жизни заговорил, когда со мной в клубе танцевал?

Андрею еще надо бы новое колесо на трактор поставить. На заднюю ось – совсем потерлось. Да, на танцах пригласил Лизку. Елки, а кого же еще? Самолет подал признаки жизни: засвистел, из дырочек в верхних полках поплыл холодный дым. Заходили туда-сюда стюардессы, нося на себе усталые улыбки авиакомпании: «Здравствуйте! Располагайтесь удобнее!» А на улице жарища – люди тают, словно мороженое, в этом пекле. Домой бы поскорее, надоело это «все включено». Водки бы нормальной хлебнуть всей душой с ребятами!

– Приеду и буду загар свой показывать! Холодно? Плевать, юбку покороче – и в клуб. Там поймут! Андрей, а ты летать не боишься?

– Кто на моем тракторе ездит – ничего не боится!

– А я волнуюсь всегда. Ну, один раз – когда сюда летели. Хлопала дольше всех, когда посадка была. Сейчас, пожалуй, буду хлопать на взлете. Почему примут за дуру? Надо было фиников и инжира из ресторана побольше с завтраков натаскать, видишь, никто же не проверял. Бери, сколько самолет увезет. Племянникам бы дали, твоим тоже. Стюардессы забегали, сейчас полетим. Намазанные, как куклы, нет в них природной красоты! Целуй-ка вот сюда и не сопротивляйся!..

Дамы и господа! Командир корабля и экипаж приветствуют вас на борту лайнера А-321, выполняющего рейс Шарм-эль-Шейх – Санкт-Петербург. Протяженность трассы три тысячи пятьсот семьдесят шесть километров. Время в пути четыре часа тридцать две минуты. Наш полет будет проходить на высоте одиннадцать тысяч метров со скоростью восемьсот пятьдесят километров в час. Будьте любезны, застегните ремни безопасности и подтяните их по размеру. Мы желаем вам приятного полета и хорошего самочувствия. В целях безопасности нашего полета…

– Ой, Андрей, что-то я уже волнуюсь за нашу тут безопасность. Давай прямо сейчас начнем хлопать вместе. Давай! А?

Землякам последнего рейса 7К-9268 посвящаю…

Школа

Отто не закрывает глаза в темноте. Ножку дивана опять настойчиво грызет крыса. Как и вчера, и месяц назад – уж догрызла бы давно и не мешала.

– Scheise! – надо все-таки выломать эту дурацкую деревяшку, заменив ее кирпичом – пусть сломает об него свои поганые зубы! Крыса каждый день выползает из своей норы как раз под этим диваном. В доме полно дыр – выползай в любую, грызи что хочешь, но настойчивое животное желает являться именно здесь. Может это магистральная дыра, а серую выдувает из нее самым крепким из всех здешних сквозняков? Отто подпрыгнул на постели – могучая бабка Галя, спящая за крашеной тощей стеной, качнулась вместе с ней в ответ пару раз на своих перинах времен первого ледникового периода – дощатые полы в доме расшатаны. Крыса не прервалась ни на секунду, а Галина по-итальянски – курица.

Огромная Древняя русская Курица спит ночью тут. В деревне за семью непроходимыми грязями и тремя ручьями без мостов, в шести часах на тракторе от райцентра. Если не застрять после дождя в мутной речке Петлянке. В километрах расстояние до города, а это поселение здесь так принято называть, никто не измеряет. Бесполезно, или необходимы огромные поправочные коэффициенты. Допустим, разделить на число двадцать восемь прохождение эталонного километра автобана Мюнхен – Гармиш-Партенкирхен. Mein Gott! Где это все?!

Отто – сосланец. В стране Германии он определенно не хотел ничего: начинать, а потом заканчивать учебу, быть полезным обществу, слушаться фрау маму, идти в прорыв со всеми передовыми идеями вместе с бундесманшафт всегда и служить в бундесвере вообще. Он не имел намерения носить казенную форму не то что положенные девять месяцев, но даже две минуты. Отто не желал единой командой строить светлое будущее. Маму он не слушался никогда, и в далеком лежачем детстве в знак протеста специально делал в подгузник в два раза чаще и не в установленные часы, как прочие верные сыны Германии. Он рос сыном самого себя, в родном городке Oberammergau бродил ближе к вечеру по Этталерштрассе в поисках туристов. Лучше русских, их много стало сейчас, они за что-нибудь всегда давали что-то.

– Мальчик! Мальчик, черт, как там тебя… Лена, как будет по-тутошнему мальчик? А вот – юнге! Юнга, как нам пройти туда, не то мы потерялись? Во-от, хороший юнга! Лена, нифига себе юнга – он нарытый уже не меньше моего. Лена, да, еще спроси его, где туалет. Не можешь – эх, Лена? Раз не можешь – пошли тогда вон за тот угол, не потеряться бы снова. Черт!

Отто даже знал немного на русском: ту эурос и спасибо. Тогда, зажав полученную монетку в руке, он брел ближней дорогой в лавку к жирному Мартину. Для туристов в ней, кроме бесчисленных кукушек, живущих в часах, народных баварских кожаных трахтенов и женских маломерок дирндлей, на стойке стояли разноцветные ликеры из Этталя. Мартин наливал желтенького для Отто втайне, когда в лавке никого не было – фрау маме ни слова!

Какое слово? Пробираясь в темноте домой, Отто, приставив лежащую тут же лестницу к «Домику Красной Шапочки», пририсовал ей – сказочно яркой на штукатурке – огромные усы из баллончика с черной эмалью. Его немного били. Здесь в Германии сильно бить не принято, необходимо вызывать полицию, а та приезжает мгновенно. Демократическое общество! Завоевания!

В суде за Красную Шапочку и все ранее содеянное по сумме, накопившейся с детства, Отто из вариантов выбрал исправление себя в России, где-то недалеко от Полярного круга. Были и другие предложения от господина Земельного судьи, но деревня на севере России – наиболее простое и романтическое: хорошим мальчиком ходить в сельскую школу, кормить домашнюю птицу и пасти мирный скот, а заново родившись, вернуться через год новым, полезным для германского общества, человеком.

Баба Галя иногда не храпит ночью. Тогда крыса не приходит, предполагая: что-то идет не так! Лишь в эти редкие сутки Отто высыпается. В эти, а поначалу, когда возвращался от Кольки Барика во хмелю. Тот, весь седой от прекрасно проведенной жизни, прописан через огород в бывшей школе. В Фатерлянде судья рассчитывал, что именно в этой школе будет учиться Отто, без Барика, конечное же. Никто ничего в Европе не знает о том, что школа закрылась уже пятьдесят пять лет назад, последние точные сведения о ней имеются лишь из справки очевидцев времен войны. Мол, есть такая школа в такой-то деревне. У нас там русские еще патефон отбили с пластинками. О проживании Кольки в ней ни слова. А тот есть, и длинными зимними ночами просыпается чуть не каждый час, подбрасывая в печку-буржуйку охапку коротко пиленного горбыля.

Отто приехал в деревню летом, когда здесь было еще людно, на еженедельной автолавке, сотворенной на базе трактора Т-150 с двумя ведущими мостами, блокировками межосевого дифференциала и с прицепным товарным фургоном. Хлеба в нем немного, крупы различные двух видов, курево, соль и мордатая продавщица Наташа – богиня местной торговли. Вот с такими руками, потому что сама еще и трактор ведет. К обеду тогда приехали – сквасилась дорога.

– Барик, а почему на это говорят «горбыль»? – к зиме Отто кое-как уже мог говорить на языке этой остывшей посреди лесов деревни, заговоришь тут – жить надо как-то. Он без сантиментов звал Кольку по прозвищу – старик сам так попросил.

– А вот это, мой маленький гитлеровский друг, называется «катанка» – это когда паленую водку где-нибудь в подвалах разливают из грязных канистр немытыми руками. Зато она в три раза дешевле самой недорогой «казенки»! Давай пей, не морщись, фашист, стакан освобождай, не задерживай, – Барику очень нравился этот нестриженный чернявый немчонок. Потому что в деревне кроме Кольки, его собаки по имени Кобель-сука, Галины Петровны, крысы под ее диваном и вот теперь этого Отто, зимой никто не живет. Остальные – дачники – съезжаются лишь как птицы прилетят или помидорная рассада на городских окнах станет выше газеты, которой ее отгораживают от палящего солнца. Что наступит раньше.

Колькина постель насчитывает два одеяла на ватине и еще столько же шерстяных, прожженных сигаретами. Грязные-негрязные – дело не в этом, а в тепле. Более двух часов за заход в приличные морозы спать не получается – полы школы давно провалились и лежат на холодной земле, а буржуйка моментально остывает. Натопишь до +10 – бегом под одеяла, а как снова –2 – раздуваешь печурку вновь. Круговорот Барика в ночной суровой действительности.

Ну и дрянь же эта Колькина «катанка»! Через пару месяцев стала колом в горле стоять – не хочется.

– В среднюю школу я уже ходил за реку. Больше десяти километров. Идешь – ночь еще почти, страшно. Следы не то собачьи, не то волчьи кругом, а старшие парни прячутся в крайней избе, у Мишки, ждут, когда я тропу через лес для них промну. Потом, хотят идут, а нет – так и по домам разбредутся. А мне дед мой всегда говорил: «Учись, Колька, человеком станешь!»

Спасибо, деда! Барик отсидел по тюрьмам не одну ходку. Все три раза за правду, «по хулиганке». В перерывах меж отсидками и затем – бойщиком на мясокомбинате работал. Душегубом. Он свинью взглядом тогда мог убить. Штук тридцать за смену. А теперь вот остепенился – сидит перед Отто, рассказывает свое доброе, которое мальчик понимает лишь наполовину. Из следов старого – огромный серебряный крест на пузе. Рыцарский крест Железного креста вместе со всеми своими дубовыми листьями меркнет перед его значимостью и величием!

– Спасибо тебе, деда! А «горбыль» – потому что горбатый, и заготавливаю я его постоянно, ибо горит он быстрее, чем его пилят.

Барик, опорожнив бутылку и похлопывая парня по плечу, выпроваживает его к бабке Гале. Там тоже печку топить на ночь нужно, а бабка старая. «Катанок» же у него было с осени припасено ровно по дням зимы на одного. Автолавки нет, сама водка по воздуху не летает. Закончилась. Выпили, но сожаления нет.

– Поклон мой Бабке! Знаешь, что такое поклон? Да? Откуда тебе. Это когда вот так делаешь, уважение выказываешь. Мы с Галюней еще под трофейный патефон танцевали. У вас, гадов, отбитый, – мальчик ни в чем не виноват, Колька все понимает, – ну, ступай, давай.

Старушка уже спит, вытопив печь и закрыв трубу. Не дождешься этих помощников-то. Мальчику кланяться ей не случилось, хотя он бы сделал. Сегодня Галина Петровна в порядке – храпит во всю. Крыса тоже, снова грызет ножку дивана. Отто не спит открытыми глазами в невидимый потолок и душой куда-то совсем далеко. До весны осталось совсем немного, законное время его исправления завершается. Домашнюю птицу он не пас в лугах – не держат здесь животину. Картошку, разве что, копал, а другое здесь не растет – мерзнет. Но в школу ходил каждый день. Теперь Отто очень хочет в школу. Не один и не вдвоем с Бариком – но, чтобы полный коридор учеников. Он раздобудет себе где-нибудь огромный серебряный крест на якорной цепи толщиной в полпальца. На перемене он расскажет всем, как правильно бить свинью – пикой под лопатку в сердце или финкой поперек горла. И проверит слушателей: как откроешь ей грудину, да черпнешь оттуда большой кружкой горячей, дымящейся крови – пить кто-нибудь готов?! То-то! Он все расскажет, и будет осознанно толкать огромную бундесмашину вперед по автобанам и вне их, чтобы она никогда не застряла. Как Натахин трактор-автолавка тогда поперек затерянной в глинах маленькой северной речки Петлянки. С мешком перловки и дешевыми папиросами в фургоне.

Он теперь готов, он станет человеком! Отто фон Лютцофф – маленький друг далекой страны, ее пустых деревень и Кобеля-суки, который месяц на третий стал пропускать его к Кольке не огрызаясь. Завтра – в школу!

К волшебному острову

К чему привязаны концы
Небесной сети? И навес
На чем же держится?
И где Тот «стержень полюса небес»?

    Цюй Юань

Стать бессмертным можно по-разному.

Можно хоть сейчас отведать персик с дерева Бессмертия, что растет в саду Си-ван-му на горе Куньлунь и одаривает плодами один раз в три тысячи лет. Съесть его – и сразу стихнет ветер, а душа встретится с покоем. Или прочитать волшебную формулу, написанную на бумаге, прочитал – и стал бессмертным. Лучше вслух, но губы плохо слушаются.

Тугой поземок, приносимый дыханием Паньгу откуда-то с далекого юга, взлетает над козырьком укрывшего его тороса. Любые ветра дуют здесь с юга на юг. Идти дальше сил нет. И желания нет тоже. Чудесный покой, холод уже не просто забрался под куртку-пуховку, а живет в душе, освоившись в ней новой леденящей истиной, вытеснив никчемное тело наружу. На апрельский мороз.

Вдаль гонят ветер и воды океана белый остров. В непредсказуемое уплывают яркие трепещущиеся птицы. Флаги. Хлопают, размахивая полотнищами, не стонут – радуются своему, пусть и низкому полету на крепком древке. Всего-то в двадцати километрах отсюда. На Северном полюсе.

Можно поставить в этот ряд свой – красный пятизвездный. И тогда, может быть, тоже стать бессмертным уже сегодня – в седьмой день пути. Если разрешит Нефритовый Император.

Стяг такого далекого теперь Китая будет долго радоваться всем десяти Воронам-солнцам, сидящим на дереве Фусан, и дрейфовать в сторону пролива между Шпицбергеном и Гренландией. Нескончаема череда людских символов: вот ближний – финский государственный флаг, который никогда не догонит норвежский, стремящийся вдаль за французским. Знамена уползают извивающимся на тысячу тысяч ли драконом. А потом они тонут в пучине, у которой нет дна, но на их месте окажутся новые – неистребима вечная жажда достичь полюс славы. Девяносто градусов северной широты и без значения какой долготы. Полюс славы уходит – Северный всегда остается!

На месте уже второй день – метет. Вчера разбудил сильный ветер, и сегодня он, но уже с другой стороны – пришлось переставлять палатку. Получилось кое-как, но она держится за торосом, присыпанная снегом. Пуховый спальник не греет – перья сковало уходящим из одежды последним влажным теплом. Все колом, лишь руки можно погреть над легким примусом, теперь горящим постоянно, но на малую мощность. Руки покраснели, а ног почти не чувствуется, хотя бы пальцы и шевелятся под принуждением. В ожидании.

Может это начало превращения? Уход даоса в небо, когда тело наполняется веществом небесной энергии и навечно обретает бессмертие?

Флаг – когда-то обязательно утонет. Тело даоса – нет!

Уже второй день ни шагу к цели. Северный полюс – все дальше справа. Это нельзя заметить. Это нельзя почувствовать, надо просто верить – Остров, поддерживаемый черными черепахами, уплывает со средней скоростью семь километров в сутки. За двое – четырнадцать, больше дня человеческого пути, но думать о расстояниях теперь не нужно. Сначала казалось, можно дойти в один день. Даже с волокушей в сто килограммов. На второй день пришла сила. Третий – усталость. Четвертый – немогота. Пятый – вера. Шестой – метель. Сегодня – полный покой и отсутствие мирских желаний. Наверное, уже началась спасательная операция, но на радиомаяк сверху поставлен вверх дном котелок, а для уверенности, что его сигнал заглушен и не смогут найти – все обернуто поверх фольгой и завалено волокушей. Пока не нашли, значит работает! Или пока не ищут…