Спартаковские исповеди. Классики и легенды

Сейчас в это трудно поверить, но судьба складывалась так, что я должен был стать торпедовцем. Переехав в 1946-м в Москву из Сухуми, играл за «Крылья Советов». Но в 1948-м эта команда заняла последнее место, и ее было решено распустить, а игроков по разнарядке распределить в другие клубы. Вот меня и направили в «Торпедо».

Но я хотел в «Спартак». Ведь туда из «Крыльев» перешли оба тренера – Абрам Дангулов и Владимир Горохов, и они позвали меня с собой. Сказали, что сделают из меня второго Боброва, в ЦДКА лучший бомбардир, но не всего чемпионата-1947, и чье имя гремело повсюду.

У Горохова, которого считаю своим вторым отцом, я три года проспал на сундуке в темном чулане. С жильем тогда, после войны, был полный караул, люди в основном жили в бараках. Вот Горохов меня и приютил. Но спать, кроме чулана и сундука, было негде: я подкладывал матрац – такая вот «кровать» и получалась. Бывало, что они с женой приглашали меня в свою комнату, но спустя неделю Владимир Иванович начинал ходить вокруг меня и сопеть.

– Понимаю, вам нужно супружеские обязанности выполнять, – кивал я. И шел на свой сундук.

Этому человеку принадлежала инициатива пригласить меня из Сухуми в «Крылья», когда я во время сборов сыграл два матча против их юношеской команды. Горохов стал для меня родным, и мне невозможно было представить, что придется играть против его команды.

И я подал заявление в «Спартак». Была и другая причина: в нападении «Торпедо» блистал Александр Пономарев, и я, еще неоперившийся, понимал, что конкуренции с ним не выдержу. Много лет спустя Пономарев говорил мне, что зря я не пошел в «Торпедо» – ставили бы нас вдвоем, и мы терзали бы всех. Но сомневаюсь. Потому что по характеру Пономарев был ярко выраженным лидером и, окажись я результативнее него, он воспринял бы это очень болезненно. Конкуренции не потерпел бы. Так что я все решил правильно.

Но официально я должен был оказаться в «Торпедо», и устроить переход в «Спартак» было непросто. Как-то рано утром за мной приехала машина. И отвезли меня не к кому-нибудь, а к директору будущего ЗИЛа – тогда он назывался ЗИС, Завод имени Сталина – Лихачеву, человеку влиятельнейшему. Если бы тот наш разговор сейчас показали по телевизору, было бы сплошное «пи-и» – мат шел через слово.

– Как ты до такого додумался – за этих тряпичников играть?! – бушевал Лихачев.

Я все это выслушал и сказал:

– Иван Алексеевич, все-таки я хочу в «Спартак».

– Ладно, иди играй за свой «Спартак», – резюмировал директор. – Но запомни, что тебе дороги в «Торпедо» никогда больше не будет, даже если у тебя на заднице вырастут пять звездочек.

Ну, это я смягчил, задница была на букву «ж».

Живя в Сухуми, я слушал радиорепортажи, заочно знал капитана «Спартака» Андрея Старостина, знаменитых вратарей – Акимова, Жмелькова. Николай Петрович мне потом говорил, что Жмельков – самый сильный вратарь в истории «Спартака», в тридцатых годах за один сезон он взял восемь пенальти! Сказать, что я прямо-таки болел за «Спартак» в то время, не могу. Главной причиной были тренеры.

* * *

Упорство, необходимое для отстаивания своего права играть за «Спартак», мне нужно было проявлять не только при переходе. В 1951-м, когда я уже играл и вовсю забивал за красно-белых, мы с командой находились в санатории имени Орджоникидзе в Кисловодске. Пошли в санаторный клуб. И вдруг слышу:

– Симонян, на выход!

Выхожу – а там стоит Сергей Капелькин, бывший игрок ЦДКА, и Михаил Степанян. Оба они были адъютантами Василия Сталина – сына вождя и патрона команды ВВС.

– Никита, есть разговор…

Повезли на госдачу, которая была невдалеке от санатория. И начали:

– Василий Иосифович приглашает тебя в команду. Можешь себе представить – вы с Бобровым будете сдвоенным центром, всех на части порвете!

– Из «Спартака» никуда не уйду, – отрезал я.

Попытались зайти и с другой стороны: мол, Василий Иосифович, как депутат Верховного Совета СССР, приглашает тебя на прием. На меня не подействовало и это. Хотя условия он для игроков создавал фантастические – квартиры, которые тогда были наперечет, и прочее.

Самым действенным оказался третий способ – накачали меня спиртным, причем, сволочи, прилично накачали, ха-ха. А потом говорят:

– Слушай, ну ты можешь себе представить: командующий послал военно-транспортный самолет, шестерых летчиков, нас, двух м…ков – и мы приедем, не выполнив задания. Что он с нами сделает?! Никита, знаешь что, давай поедем – а если ты хочешь отказаться, то сделай это у Василия Сталина.

В трезвом состоянии я бы от такой затеи отказался, а тут махнул рукой: ну ладно, поедем. Привезли меня в аэропорт Минвод, в самолете накрыли мехами, за время полета я отоспался.

В Москве нас встречал полковник Соколов, который потом повел себя по отношению к Василию как последний гад. Отвезли меня на Гоголевский бульвар, дом семь, где Сталин-младший жил. Каждый раз, когда проезжаю эти места, вспоминаю…

Посадили меня на диван – и тут выходит Василий Иосифович в пижаме. Мне показалось, что он был уже подшофе. Но, может, только показалось.

И начал с ходу:

– Я поклялся прахом своей матери, что ты будешь у меня в команде. Отвечай!

Может быть, в силу молодости и непонимания серьезности ситуации о последствиях я не подумал. И сказал, что хочу остаться в «Спартаке». Сталин неожиданно спокойно отреагировал:

– Да? Ну иди…

Я побежал вниз. А за мной – его адъютанты. Бегут – и говорят, что командующий просит меня вернуться.

А тогда первым секретарем московского областного комитета партии был Никита Хрущев, городского – Иван Румянцев. И Василий сказал:

– Слышал, ты боишься препятствий со стороны Хрущева и Румянцева? Если в этом дело, то не волнуйся, я с ними договорюсь, улажу.

– Да нет, Василий Иосифович, – отвечаю я. – Прекрасно понимаю, что, если дам согласие, через пять минут буду в вашей команде. Но, знаете, в «Спартаке» благодаря партнерам и тренерам я вроде бы состоялся как игрок. Разрешите мне остаться в «Спартаке».

Вот это его подкупило. Он тут же обратился к своим – а их там было человек шесть – семь:

– Вы слышали? Правда лучше всех неправд на свете! Спасибо, Никита, что ты сказал мне правду. Иди играй за свой «Спартак». И запомни, что в любое время, по любым вопросам ты можешь обратиться ко мне, и я всегда приму тебя с распростертыми объятиями.

Но и это еще не конец истории. Жил я тогда на Песчаной, и часов в девять-десять вечера раздался звонок в дверь. Я решил: опять за мной. Открываю – стоит солдатик. И протягивает мне, как сейчас помню, форму № 28 со звездочкой: «Вам билет на поезд в Кисловодск». Мало того, тут же позвонил Виктор Макаров, который в свое время был председателем российского совета «Спартака», но Сталин-младший переманил его в ВВС:

– Никита, командующий просил проводить тебя на вокзал и ждать, пока не исчезнет последний вагон. Ты ему понравился за правду, а время-то позднее, сам понимаешь…

– Да доберусь я, Виктор Иваныч, что вы!

– Ну, если командующий при встрече спросит тебя, скажи, что я тебя проводил.

Я уехал, и обошлось без всяких приключений. Возвращаюсь в Кисловодск. А меня уже все хватились, никто не может понять, что происходит.

– Где ты шлялся, б…?!

А я решил их разыграть. Подбоченился и говорю:

– Как вы смеете так разговаривать с офицером Советской армии?

– Каким еще офицером?

– Офицером и игроком команды ВВС.

– Не говори глупости.

– Не видите, что ли?

И показываю им эту самую форму № 28.