Поводок

– Нечем мне тебя угостить, – выдохнул трактирщик, отодвигая ладонями подальше от себя золотые самородки и с содроганием наблюдая за вылетающим при этих словах изо рта его паром.

– Да есть же! Есть! – весело возразил дедок, подталкивая золото обратно. – Окорок давай неси, лепёшек давай, и вина тоже, сколько не жалко! И хватит! А то мне всё равно много не унести, а с внучка и вовсе помощник никакой – помер он у меня давно.

«Помер!..» – гулко отдалось в голове трактирщика, и ясно уже было, что не ослышался он и не померещилось ему; и ещё сильнее сжалось сердце, будто словами этими вогнал дедок в него толстую ледяную иглу. И от иглы этой воздух вокруг будто бы наполнился холодным и влажным туманом, пронизанным едва слышным звоном хрустальных колокольчиков. Никакого тумана и звона на самом деле, конечно, не было; загляни в трактир посторонний кто – ничего бы и не заметил. Но сам трактирщик дальше словно плавал уже в этом тумане, не очень хорошо различая окружающее, едва слыша звуки сквозь повисший в ушах и набирающий силу звон, и не очень даже понимая, что он сейчас делает.

Он после с трудом мог припомнить, как очутился в погребе, да как окорок с крюка снял; как упихивал его в мешок, да как совал в другой лепёшки; как фляги наполнял вином – хорошим, неразбавленным, для себя припасённым. А в руках всё время деревянный ящичек мешался, куда трактирщик выручку складывал, и где теперь восемь золотых самородков в два ряда лежали, что аж крышка не опускалась. И ещё всё время боялся трактирщик, что дед про молоко вспомнит – ведь хотел же он прежде молока-то. Но потом сообразил трактирщик, что молоко дед хотел для внука, который в ту пору болел, а если внук сейчас помер, то и не надо уже молока ему. И от этой догадки на миг легче стало трактирщику, на один короткий миг – пока не вспомнил он, что умерший внук-то здесь, рядом, за стеною, на улице, под дождём стоит, и наблюдает.

А дедок всё благодарит да кланяется. Но каждый раз, как он взгляд на трактирщика поднимает, мелькает в глазах его что-то такое, что так просто и не объяснишь даже. Ну, как будто жалеет он трактирщика почему-то, сочувствует ему вроде бы, и хотел бы даже помочь, но что-то останавливает – то ли скромность, то ли боязнь настырным показаться, то ли… то ли торчавший на улице внучок…

И только когда старик все припасы на себя нагрузил, в последний раз поблагодарил поклоном и развернулся к дверям, что-то он, видать, решил для себя. Потому как замер на месте, глянул через плечо и тихо так спрашивает:

– Зять-то сильно ль болеет?

И по тому, как он это спросил и какие глаза у него при этом были, ясно делалось, что ответ ему хорошо известен. И трактирщик это тоже понял, потому лишь вздохнул глубоко, да рукой махнул. И вот, между прочим, как только дед о зяте больном речь повёл, так туман загадочный мигом вокруг трактирщика растаял, звон тоскливый в ушах исчез, а ледяную иглу из сердца его словно вынули. Так что каждое следующее слово он слышал очень отчётливо и накрепко всё запомнил, даже взгляд старика и голос его.

– Внучок-то мой тоже болел сильно, – печально продолжал дед. – Болел-болел, а потом и помер. И зять твой обязательно помрёт. Долго болеть будет, очень долго, но всё одно помрёт. Так ты… это… помнишь же, как я отсюда в прошлый раз с теми двумя уходил? – дед снова вернулся к стойке и, понизив голос до шёпота, повторил: – Помнишь?

– Ну? – так же шёпотом ответил трактирщик. Он вдруг очень ясно вспомнил ту ночь, и как два исчезнувших путешественника вместе с дедом этим исчезали в дождливой тьме, и как он сам вместо вина воды хлебнул, а затем выплеснул её вслед…

– Вот-вот! – страстно зашептал дедок, хватая трактирщика за руку. – Вот-вот! Водой и плесни! Только дождливой ночи дождись. И рядом с хворым непременно будь, в одной комнате. А в кружку-то прежде монетку серебряную опусти, и водицу прямо с ней и выплесни. Да и позови меня-то, чтобы я знал, что нужен, а не что это балуется кто-то. А я уж приду и уведу его с собой. Я же поводок, я это умею. Внучка, правда, увести не успел; видишь, какой он теперь? Но ничего, помогает мне чуток. А зятя твоего, если меня вовремя позовёшь, уведу, да. Ему там хорошо будет, чего ему тут страдать-то? И самому страдать, и других мучить… Только позови меня, а дальше я уж сам…