Мальтийское эхо

– Кофе вредно – настоящего в доме нет. Что-то во флигеле есть, для кулинарных целей. Могу принести, – сказала девушка.

– Нет-нет, спасибо. Раз таможня не дает «добро» на кофе, будем пить чай, крепкий.

Андрей посмотрел на Марию Родиславовну. Лицо у той было сосредоточенным. И она тоже смотрела на него. Изучающе. Прямо в глаза.

– Вас, Андрей Петрович, все ваши годы беспокоит ваш Дар – он и причина ваших болезней.

«Вот Ирина! Вот болтушка! Нельзя доверять девушкам!»

– Внучка здесь ни при чём, – прочитала мысли пожилая женщина. – Она мне ничего про это не говорила. Нам, во-первых, о вас рассказывал Геша. Он тоже умел Видеть. Во-вторых, ваши глаза время от времени фокусируются в одну точку, и вы тоже начинаете Видеть. Это точка Алефа.

– Дорогая Мария Родиславовна! Стоит ли так драматизировать в восемь утра?

Эту фразу Андрея она пропустила мимо ушей и продолжила:

– С утра до обеда мы работаем. Обед в два часа. Работа над материалами Георга очень непроста. Вы ведь пока прочли лишь первую тетрадь, там особых секретов нет. Это введение в «Канал времени».

«Пиковая дама» в своем амплуа.

– Профессор «копает» очень глубоко и на больших просторах пространства и времени. Мне интересно, – сказал Андрей.

– Копают археологи, а историки и философы Видят, – поправила пожилая женщина. – Ко мне можно обращаться «пани Мария».

Андрей поблагодарил за завтрак и, уходя, спросил разрешения поработать в саду.

– Я там усмотрел симпатичную ротонду.

– Конечно, – ответила Ирина. – Я сама люблю там читать. Я схожу ненадолго во флигель – помочь там кое в чём – и к вам присоединюсь, с вашего разрешения.

– Отлично!

Андрей ушел к себе в комнату, взял тетради Г.Н. и неспешно прогулялся до беседки. Она стояла в глубине сада, и из нее усадьба совсем не просматривалась из-за деревьев. А вот ряд строений неподалеку (видимо, флигель и хозпостройки) были видны отчетливо.

Он читал. Читал опять с необычным душевным подъемом. Этот душевный подъем передавался ему от профессора, который буквально источал своими записками запах начавшейся эпохи Возрождения. Пронзительная мощь гигантской волны культуры, проникавшей в умы и сердца человечества, от простых людей до сильных мира сего, дала заряд держаться «на плаву» гуманистическим открытиям и вообще европейской цивилизации еще несколько сотен лет. Флорентийская республика, высокородные банкиры Медичи, меценаты, вскормившие из своих ладоней, полных золота, многих художников, скульпторов, архитекторов. И гордо стоящий «Давид» Микеланджело, и «Джоконда» Леонардо, спокойно улыбающаяся «подобревшему» миру, и многое другое – величайшие подарки человечеству и подпорки ему от Высокого Возрождения. Наверно, именно потому, что слой общества, обладавший деньгами и властью, сам был религиозен и образован, увлекался искусством и философией, повсеместно появлялись талантливые ремесленники (тогда это звучало гордо). Эти ремесленники из своих рядов, в свою очередь, выдавали «на-гора» гениев. И простой люд, как бы включаясь в этот понятный ему уклад, готов был, чаще добровольно и сознательно, жертвуя личным, в первую очередь на новых заселениях, строить шедевры архитектуры.

Во второй тетради профессор время от времени возвращался к главному в записках – Византии. Сложные и непонятные Андрею споры на первых Вселенских Соборах IV–IX веков, как сгущавшиеся и чернеющие тучи, вели к расколу в 1054 году Западной (римско-католической) и Восточной (греко-православной) церквей.

Андрей оторвался от чтения и немного прошелся в раздумьях. Не давала покоя очередная записка учителя для него: «Как-то слишком внезапно наука перешла с латыни на арабский. Поговорите об этом с Верочкой – она превосходный филолог и лингвист. Знает несколько языков, в том числе латынь и арабский. И коль скоро я упомянул Веру Яновну, вы, Андрей, должны знать, что именно ей мы с Марией поручили разобрать семейный архив наших предков, и особенно… этот клочок древнего Пергамента…».

Далее текст в записке был тщательно зачеркнут, и в конце лишь: «Я умышленно оставляю в рукописи пустые строчки и листы – предлагаю вам с Верой при необходимости их заполнить».

Впечатляла фраза «семейный архив». «Сохранили! А как вам “клочок древнего Пергамента”? Ну, доберусь я до этого клочка!» – подумал Андрей Петрович.

В записках было много спорного. Бывало, касаясь тонкостей и темных пятен истории и работая лишь с Андреем, учитель цитировал А. Дюма: «История – это гвоздь, на который можно вешать свои картины». Андрей, когда писал повесть об апостоле Павле, прекрасно понимал, что дает критикам повод воспользоваться «ножом и вилкой». И тем не менее сам, вороша «темные ретроспективы», успокаивал себя афоризмом некоего мудрого человека, что «ложь расположена ниже правды, но художественный вымысел – выше»!

Андрей Петрович вернулся в беседку. Там сидела Ирина, очень задумчивая.

– Ох, извините, Андрей Петрович, я вас не заметила. Вот, с удовольствием читаю вашу повесть.

– Да это вы меня извините, – улыбнулся Андрей.

– За что?

– Оторвал от удовольствия.

– А как ваши успехи? – Она взглядом показала на тетради.

– Первую и вторую полосы препятствий я, кажется, прошел.

– Иронизируете, как обычно. А вообще, вы молодец – прочли две тетради! А я вот историю знаю поверхностно, да и Бог не дал мне столько таланта, как сестре.

– Простите еще раз, но мне с вашей сестрой предстоит работать и путешествовать. Не хотелось бы пускаться в дорогу в полном неведении о человеке, с которым предстоит пройти, наверное, сложный путь. Да и невежливо.

– Вы не похожи на человека, который робеет перед женщинами!

– Я не о робости говорю… А о вашей сестре самые общие сведения, ничего личного.

– О личном у нас не принято говорить без надобности. О вашей вот жизни личной мы ничего не знаем.

– Я думаю, гораздо важнее понять внутренний мир интересного тебе человека. – Андрей хотел еще что-то добавить, но воздержался.

– Вере тридцать семь, не замужем. Она красавица и доктор наук, лингвист, архивист. Достаточно? – Потом добавила: – А я вот сносно знаю лишь польский и английский. Она в бабулю: у той в багаже польский, естественно, но еще и французский, и итальянский, и немецкий. Разумеется, английский. Ах, да, у Верочки еще арабский в совершенстве. Легко переводит латынь, старославянский.

Андрей позавидовал и грустно подумал о своем английском.

– Компания та еще, любой заробеет, – нахмурился Андрей Петрович. Но лицо терять нельзя. – Вы, наверное, любите читать?

– Если вы о романах, то ценю и люблю пять десятков. Больше люблю стихи, рассказы, новеллы, – вскинула брови и уточнила доверчиво: – Люблю больше поэмы «без слов».

– Это что – живопись, музыка, архитектура?

– Да, но это меня «затягивает», поэтому я дозирую. В галерее три-четыре картины на один «заход», ну и тому подобное, – и загадочно: – но есть еще, самое любимое.

– Теряюсь в догадках.

– Да садоводство и дизайн!

Андрей принялся рассматривать парк.

– Скажите, пани: а вам тут не страшновато одним?

– Нет, во-первых, еще с советских времен вся территория обнесена забором, во-вторых, мэр, который учредил музей, обеспечил нас сигнализацией и видеонаблюдением, в-третьих, Дмитрий Платонович имеет ружьё – он морской офицер в запасе и попадает в глаз чайке, что называется «на взмах ресниц».

Андрей сомневался, что чайки имеют ресницы, но почему-то моргнул.

– В-четвертых, – весело продолжала Ирина, – во флигеле у Платоныча живут две кавказские овчарки – Брэд и Пит. И, наконец, бабушка говорит, что зло само бежит от усадьбы. А вот, посмотрите – как раз идет наш Платоныч!

К ним приближался двухметровый худощавый мужчина с короткой седой стрижкой, с твердым взглядом серых глаз с прищуром. На плече он держал здоровенное бревно, а в правой руке топор. Андрей, как завороженный, смотрел на эту загорелую жилистую руку.