Слова Солнца

1Койт, зажигатель солнца, и Эмарик, гасунья,Встретились перед ночью в небе, весной золотом.Встречею чаровались. Койт запылал: «Чарунья!»А Эмарик сказала: «Счастье в тебе, молодом».И позабыла махнуть рукавом,И не подула на солнце июнье,И ослепило оно новолуньеПобедоносным лучом.2Бог, Вседержатель неба, солнечный Вседержатель,Сам Себя сотворивший, Койта и с ним Эмарик,Бог разразился гневом: «Дерзостные! дрожите,План мой нарушить смели, оцепенившие миг!»В небе раздался испуганный крик:То растерялись – и Койт, небожитель,И Эмарик, распустившая нитиЛьняных волос на свой лик.3Но пережив мгновенье, пламенным чувством смелы,Правы своей любовью, искренностью осмелев,Койт с Эмарик вскричали: «Мы пред Тобою белы!Мы пред Тобою невинны! Твой непонятен гнев!»И Эмарик, от тоски побледнев,Облако в руки взяла и запела,Пела о чувстве своем и бледнелаБледностью девственных дев.4Он справедлив, Премудрый! Бог остается Богом,Смелое возмущенье может судью восхитить!Месть пробуждает правда только в одном убогом,Бог же всегда был Богом, пламя готовым простить.И даровал Он им право любить,В вешние ночи скрещаться дорогам,Разным путям их, и в этом немногомСчастье уметь находить!1916

Из книги «Вервэн»

Музе музык

Не странно ли, – тринадцатого марта,В трехлетье неразлучной жизни нашей,Испитое чрез край бегущей чашей, –Что в Ревель нас забрасывает карта?Мы в Харькове сошлись и не в Иеве льМечтали провести наш день интимный?Взамен – этап, и, сквозь Иеве, в дымныйХолодный мрак, – и попадаем в Ревель.Как он красив, своеобразен, узокИ элегантно-чист, весь заостренный!Восторженно, в тебя всегда влюбленный,Твое лицо целую, муза музык!..Придется ли нам встретить пятилетьеИ четверть века слитности – не знаю.Но знаю, что никто-никто инаяНе заменит тебя, кого ни встреть я…Встреч новых не ищу и не горююО прежних, о дотебных, – никакиеСоблазны не опасны. Я целуюТвое лицо открытое, Мария[76].1918

Пора безжизния

Кончается октябрь, бесснежный и туманный.Один день – изморозь. Тепло и дождь – другой.Безлистый лес уснул гнилой и безуханный,Бесцветный и пустой, скелетный и нагой.На море с каждым днем все реже полотенца:Ведь Осень, говорят, неряха из нерях…И ходят две сестры – она и Инфлюэнца,Две девы старые, – и топчутся в дверях.Из скромных домиков их гонят: кто – дубиной,Кто – жаркой банею, кто – ватным армяком;Кто подогадливей, их просто гонит хиной,Легко тягающейся с крепким тумаком…Пора безжизния!.. И даже ты, телега,Не то ты ленишься, не то утомлена…Нам грязь наскучила. Мы чистого ждем снега.В грязи испачкала лицо свое луна…1918

Элегия изгнания

В моем добровольном изгнаньиМне трудно представить, что где-тоЕсть мир, где живут и мечтают,Хохочут и звонко поют.Да полно! не только ль мечтанье –Соблазны культурного света?Не всюду ли жизнь проживают,Как я в заточении тут?И разве осталась культура,Изыски ее и изборы,Уто́нченные ароматыСимфоний, стихов и идей?И разве полеты АмураТкут в воздухе те же узоры?И разве мимозы не смятыСтопой озверелых людей?Вот год я живу, как растенье,Спасаясь от ужасов яви,Недавние переживаньяСчитая несбыточным сном.Печально мое заточенье,В котором грущу я по славе,По нежному очарованьюВ таком еще близком былом.1918

Конечное ничто

С ума сойти – решить задачу:Свобода это иль мятеж?Казалось, все сулит удачу, –И вот теперь удача где ж?Простор лазоревых теорий,И практика – мрачней могил…Какая ширь была во взоре!Как стебель рос! и стебель сгнил…Как знать: отсталость от европья?Передовитость россиян?Натура русская – холопья?Сплошной кошмар. Сплошной туман.Изнемогли в противоречьях.Не понимаем ничего.Всё грезим о каких-то встречах –Но с кем, зачем и для чего?Мы призраками дуализмаПриведены в такой испуг,Что даже солнечная призмаТаит грозящий нам недуг.Грядет Антихрист? не Христос ли?Иль оба вместе? раньше – кто?Сначала тьма? не свет ли после?Иль погрузимся мы в ничто?1918

В роли рикши

Пятнадцать верст на саночках норвежскихЯ вез тебя равниной снеговой,На небе видя зубров беловежских,Из облаков содеянных мечтой.Пятнадцать верст от Тойлы и до Сомпе,В дороге раза два передохнув,Я вез тебя и вспоминал о помпе,С какой поил вином меня Гурзуф…Пятнадцать верст, уподобляясь рикше,Через поля и лес тебя я вез…Но, к лошадиной роли не привыкши,Прошу мне дать обед, а не овес…1919

К воскресенью

Идут в Эстляндии бои, –Грохочут бешено снаряды,Проходят дикие отряды,Вторгаясь в грустные моиМечты, вершащие обряды.От нескончаемой враждыПолитиканствующих партийЯ изнемог: ищу на картеСпокойный угол: лик НуждыЕще уродливей в азарте.Спаси меня, Великий Бог,От этих страшных потрясений,Чтоб в благостной весенней сениЯ отдохнуть немного мог,Поверив в чудо воскресений.Воскресни в мире, тихий мир!Любовь к нему, в сердцах воскресни!Искусство, расцвети чудесней.Чем в дни былые! Ты, строй лир,Бряцай нам радостные песни!1919

Из книги «Менестрель»

1921 г.

Увертюра к т. XII

Пой, менестрель! Пусть для миров воспетьяТебе подвластно все! пусть в песне – цель!Пой, менестрель двадцатого столетья!Пой, менестрель!Пой, менестрель! Слепец – ты вечно зрячий.Старик – ты вечно юный, как апрель.Растопит льды поток строфы горячей –Пой, менестрель!Пой, менестрель, всегда бездомный нищий,И правду иносказно освирель…Песнь, только песнь – души твоей жилище!Пой, менестрель!1919

Поэза правительству

Правительство, когда не чтит поэтаВеликого, не чтит себя самоИ на себя накладывает vetoК признанию и срамное клеймо.Правительство, зовущее в строй армийХудожника под пушку и ружье,Напоминает повесть о жандарме,Предавшем палачу дитя свое.Правительство, лишившее субсидийПисателя, вошедшего в нужду,Себя являет в непристойном видеИ вызывает в нем к себе вражду.Правительство, грозящее цензуройМыслителю, должно позорно пасть.Так, отчеканив яркий ямб цезурой[77],Я хлестко отчеканиваю власть.А общество, смотрящее спокойноНа притесненье гениев своих,Вандального правительства достойно,И не мечтать ему о днях иных…1919

Поэза об Эстонии

Как феникс, возникший из пепла,Возникла из смуты страна.И если еще не окрепла,Я верю, окрепнет она:Такая она трудолюбка,Что сможет остаться собой.Она – голубая голубка,И воздух она голубой.Всегда я подвержен надеждеНа этих утесах, поверь, –В Эстляндской губернии прежде,В республике Эсти теперь.Где некогда бился Калевич[78],Там может ли доблесть уснуть?О, сказочный принц – королевичВернется к любимой на грудь!Давно корабли вдохновенийКачнул к побережью прилив:Их вел из Поэзии генийСо сладостным именем – Лийв[79].Запомни: всегда вдохновеннаМелодий ее бирюза.У Ridala, Suits’a и Ennо[80]Еще не закрылись глаза…И вся ты подобна невесте,И вся ты подобна мечте,Эстония, милая Эсти,Оазис в житейской тщете!1919

Письмо

Отчаянье и боль мою пойми, –Как передать мне это хладнокровно? –Мужчины, переставши быть людьми,Преступниками стали поголовно.Ведь как бы человека ни убить,Потом в какие б роли ни рядиться,Поставив лозунг: «Быть или не быть», –Убивший все равно всегда убийца.Разбойник ли, насильник, патриот,Идейный доброволец, подневольныйПростой солдат – ах, всякий, кто идетС оружием, чтоб сделать брату больно.Чтоб посягнуть на жизнь его – палач,Убийца и преступник, вечный Каин!Пускай всю землю оглашает плачС экватора до полюсных окраин…Какие ужасающие дни!Какая смертоносная отрава!..Отныне только женщины одниЛюдьми назваться получают право…1919

Поэза весеннего ощущения

От тоски ты готова повеситься,Отравиться иль выстрелить в рот.Подожди три оснеженных месяца –И закружит весна хоровод.Будут петь соловьи о черемухе,И черемуха – о соловьях.Дай-то Бог револьверу дать промахиИ веревке рассыпаться в прах.Будут рыб можжевеловой удочкойПодсекать остриями крючка.Будет лебедь со снежною грудочкойПроплывать по реке, так легка.Будут почки дышать влагой клейкою,Зеленеть и струить аромат,И, обрадованные лазейкою,Ливни шейку твою обструят.Зачеремушатся, засиренятсяНад разливной рекою кусты.Запоют, зашумят, завесенятсяВсе подруги твои, как – и ты.Зазвенит, заликует, залюбитсяВсе, что гасло зимой от тоски.Топором все сухое обрубится,Смело сочное пустит ростки.Чем повеситься, лучше загрезиться.Не травись и в себя не стреляй,Как-нибудь перебейся три месяца,Ну а там недалеко и май!1919

Самопровозглашение

Еще семь дней, и год минует, –Срок «царствованья» моего.Кого тогда страна взыскует:Другого или никого?Где состоится перевыборПоэтов русских короля?Какое скажет мне спасибоРодная русская земля?И состоится ли? – едва ли:Не до того моей стране –Она в мучительном развалеИ в агоническом огне.Да и страна ль меня избралаВеликой волею своейОт Ямбурга и до Урала?Нет, только кучка москвичей.А потому я за неделюДо истечения срока самВсе злые цели обесцелю,Вернув «корону» москвичам.Я отрекаюсь от порфирыИ, вдохновляем февралем,За струнной изгородью лиры,Провозглашаюсь королем!1919

Поэза сострадания

Жалейте каждого больногоВсем сердцем, всей своей душой,И не считайте за чужого,Какой бы ни был он чужой.Пусть к вам потянется калека,Как к доброй матери – дитя;Пусть в человеке человекаУвидит, сердцем к вам летя.И обнадежив безнадежность,Все возлюбя и все простив,Такую проявите нежность,Чтоб умирающий стал жив!И будет радостна вам сноваВся эта грустная земля…Жалейте каждого больного,Ему сочувственно внемля.1919

Из книги «Фея Eiole»

1922 г.

Фея Eiole

Кто движется в лунном сияньи чрез полеИзвечным движеньем планет?Владычица Эстии, фея Eiole,По-русски ei ole есть: нет.В запрете есть боль. Только в воле нет боли.Поэтому боль в ней всегда.То боль упоительна. Фея EioleКонтраст утверждения: да.Она в осиянном своем ореолеВ своем отрицаньи всегоВлечет постоянно. О, фея Eiole,Взяв все, ты не дашь ничего…И в этом услада. И в боли пыл воли.И даже надежда-тщета.И всем своим обликом фея EioleТвердит: «Лишь во мне Красота!»1920–1921

Поэза отчаянья

Я ничего не знаю, я ни во что не верю,Больше не вижу в жизни светлых ее сторон.Я подхожу сторожко к ближнему, точно к зверю.Мне ничего не нужно. Скучно. Я утомлен.Кто-то кого-то режет, кто-то кого-то душит.Всюду одна нажива, жульничество и ложь.Ах, не смотрели б очи! ах, не слыхали б уши!Лермонтов! ты ль не был прав: «Чем этот мир хорош?»Мысль, даже мысль продажна. Даже любовь корыстна.Нет воплотимой грезы. Все мишура, все прах.В жизни не вижу счастья, в жизни не вижу смысла.Я ощущаю ужас. Я постигаю страх.1920

Поэза верной рыболовке

Идем ловить форелей на порогиВ леса за Aluoja[81], к мызе Rant.Твои глаза усмешливы, но строги.Ты в красном вся. Жемчужно-босы ноги.И меж двух кос – большой зеленый бант.А я в просторной черной гимнастерке,В узорной кэпке, в русских сапогах.Сегодня здесь, а завтра мы в Нью-Йорке,Не правда ль, Tiiu[82], если взоры зоркиИ некая тревожность есть в ногах?Остановись у криволапой липыИ моментально удочку разлесь:Форелей здесь встречаются все типы,У обезволенных так сиплы всхлипы,А иногда здесь бродит и лосось…И серебро, и золото, и бронза!Широкие и узкие!.. Итак,Давай ловить восторженно-серьезноПо-разному: плечо к плечу и розно,Пока домой нас не погонит мрак.Придя домой, мы рыб свернем в колечкиИ сварим их, и сделаем уху.А после ужина, на русской печке,Мы будем вспоминать о нашей речке.И нежиться на кроличьем меху…1920

«Каприз изумрудной загадки»

Под обрывом у Орро[83], где округлая бухта,Где когда-то на якоре моторная яхтаОжидала гостей,Под обрывом у замка есть купальная будкаНа столбах четырех. И выдается площадка,Как балкон, перед ней.К ней ведут две аллеи: молодая, вдоль пляжа,От реки прямо к морю – и прямее, и ближе, –А вторая с горы.Эта многоуступна. Все скамейки из камня.В парке места тенистее нет и укромнейВ час полудневной жары.Я спускаюсь с откоса и, куря сигаретку,Крутизной подгоняем, в полусгнившую будкуПрихожу, и, как дымСигаретки, все грезы и в грядущее вераПод обрывом у замка, под обрывом у Орро,Под обрывом крутым.Прибережной аллеей эластично для слухаТы с надменной улыбкой приближаешься тихоИ – встаешь предо мной.Долго смотрим мы в море, все обветрены в будке,Что зову я «Капризом изумрудной загадки»,Ты – «Восточной страной».А когда вдруг случайно наши встретятся очиИ зажгутся экстазом сумасшедшие речи, –Где надменность твоя?Ты лучисто рыдаешь, ты смеешься по-детски,Загораешься страстью и ласкаешься братски,Ничего не тая.А потом мы уходим, – каждый разной дорогой,Каждый с тайной тревогой, упоенные влагой, –Мы уходим к себе.И опять сигаретку раскурив, я не верюНи бессмертью, ни славе, ни искусству, ни морю,Ни любви, – ни тебе!..1920–1921

Хвала полям

Поля мои, волнистые поля:Кирпичные мониста щавеля,И вереск, и ромашка, и лопух.Как много слышит глаз и видит слух!Я прохожу по берегу реки.Сапфирами лучатся васильки,В оправе золотой хлебов склонясь,Я слышу, как в реке плеснулся язь,И музыкой звучит мне этот плеск.А моря синий штиль? а солнца блеск?А небные барашки – облака?Жизнь простотой своею глубока.Пока я ощущать могу ее,Да славится дыхание твое!А там землею станет пустьземля…Поля! животворящие поля!1921

На смерть Александра Блока

Мгновенья высокой красы! –Совсем незнакомый, чужой,В одиннадцатом году,Прислал мне «Ночные часы»[84].Я надпись его приведу:– Поэту с открытой душой.Десятый кончается годС тех пор. Мы не сблизились с ним.Встречаясь, друг к другу не шли:Не стужа ль безгранных высотСмущала поэта земли?..Но дух его свято хранимРаздвоенным духом моим.Теперь пережить мне даноКончину еще одногоСобрата-гиганта. О, РусьСогбенная! горбь, еще горбьБолящую спину. КогоТеряешь ты ныне? Боюсь,Не слишком лимногое! НоУдел твой –победная скорбь.Пусть варваром Запад зоветЕмунепосильный Восток!Пусть смотрит с презреньем в лорнетНа русскую душу: глубокСтраданьем очищенный взлет,Какого у Запада нет.Вселенную, знайте, спасетНашварварский русский Восток!1921

Письмо из Эстонии

Когда в оранжевом часуНа водопой идут коровыИ перелай собак в лесуСмолкает под пастушьи зовы;Когда над речкою в листвеЛучится солнце апельсинноИ тень колышется недлинноВ речной зеленой синеве;Когда в воде отраженыНогами вверх проходят козыИ изумрудные стрекозыВ ажурный сон погружены;Когда тигровых окунейЗа стаей стая входит в заводь,Чтобы кругами в ней поплаватьВблизи пасущихся коней;Когда проходят голавлиГолубо-серебристо-ало, –Я говорю: «Пора насталаИдти к реке». Уже вдалиТуман, лицо земли вуаля,Меняет абрис, что ни миг,И солнце, свет свой окораля,Ложится до утра в тростник.Светлы зеркальные изгибыРеки дремотной и сырой,И только всплески крупной рыбы.Да крики уток за горой.Ты, край святого примитива,Благословенная страна.Пусть варварские временаТебя минуют. ЛейтмотиваТвоей души не заглушитБэдлам всемирных какофоний.Ты светлое пятно на фонеХао́сных ужасов. Твой вид –Вид девочки в публичном доме.Мир – этот дом. Все грязны, кромеТебя и нескольких сестер. –Республик малых, трудолюбных,Невинных, кротких. Звуков трубныхТебе не нужно. Твой шатерВ тени. И путь держав великихС политикою вепрей дикихТебе отвратен, дик и чужд:Ведь ты исполнен скромных нужд.Повечерело. С ловли рыбыЯ возвращаюсь. ОкунькиНа прутике. Теперь икры быПод рюмку водки! ОгонькиСквозь зелень теплятся уютно,И в ясной жизни что-то смутно…1920

Блестящая поэза

Carl Sarapile[85]Я жить хочу совсем не так, как все,Живущие, как белка в колесе,Ведущие свой рабий хоровод,Боящиеся в бурях хора вод.Я жить хочу крылато, как орел,Я жить хочу надменно, как креол,Разя, грозя помехам и скользяМеж двух соединившихся «нельзя».Я жить хочу, как умный человек,Опередивший на столетье век,Но кое в чем вернувшийся назад,По крайней мере лет на пятьдесят.Я жить хочу, как подобает житьТому, кто в мире может ворожитьСплетеньем новым вечно-старых нот, –Я жить хочу, как жизнь сама живет!1920–1921

Из книги «Соловей»

1923 г.

Интродукция

Я – соловей: я без тенденцийИ без особой глубины…Но будь то старцы иль младенцы, –Поймут меня, певца весны.Я – соловей, я – сероптичка,Но песня радужна моя.Есть у меня одна привычка:Влечь всех в нездешние края.Я – соловей! на что мне критикСо всей небожностью своей? –Ищи, свинья, услад в корыте,А не в руладах из ветвей!Я – соловей, и, кроме песен,Нет пользы от меня иной.Я так бессмысленно чудесен,Что Смысл склонился предо мной!1918

Слава

Мильоны женских поцелуев –Ничто пред почестью богам:И целовал мне руки Клюев;И падал Фофанов к ногам!Мне первым написал Валерий,Спросив, как нравится мне он;И Гумилев стоял у двери,Заманивая в «Аполлон».Тринадцать книг страниц по тристаГазетных вырезок – мой путь.Я принимал, смотря лучисто,Хвалу и брань – людишек муть.Корректен и высокомерен,Всегда в Неясную влюблен,В своем призвании уверен,Я видел жизнь, как чудный сон.Я знаю гром рукоплесканийДесятков русских городов,И упоение исканий,И торжество моих стихов!1918

Высшая мудрость

Петру Ларионову[86]Я испытал все испытанья.Я все познания познал.Я изжелал свои желанья.Я молодость отмолодал.Давно все найдены, и сноваПотеряны мои пути…Одна отныне есть основа:Простить и умолять: «Прости».Жизнь и отрадна, и страданииИ всю ее принять сумей.Мечта свята. Мысль окаянна.Без мысли жизнь всегда живей.Не разрешай проблем вселенной,Не зная существа проблем.Впивай душою вдохновеннойСвятую музыку поэм.Внемли страстям! природе! винам!Устраивай бездумный пир!И славь на языке орлиномТебе – на время данный! – мир!1918

Ямбург

Всегда-то грязный и циничный,Солдатский, пьяный, площадной,С культурным краем пограничный,Ты мрешь над лужскою волной.И не грустя о шелке луга.Услады плуга не познав,Ты, для кого зеркалит Луга[87],Глядишься в мутный блеск канав.Десяток строк живого ямба,Ругательных и злых хотя б.Великодушно брошу, Ямбург[88],Тебе, растяпа из растяп!Тебя, кто завтра по этапуМеня в Эстляндию пошлет,Бью по плечу, трясу за лапу…Ползучий! ты мне дал полет!1918

Рескрипт короля

Отныне плащ мой фиолетов,Берета бархат в серебре:Я избран королем поэтовНа зависть нудной мошкаре.Меня не любят корифеи, –Им неудобен мой талант:Им изменили лесофеиИ больше не плетут гирлянд.Лишь мне восторг и поклоненьеИ славы пряный фимиам.Моим – любовь и песнопенья! –Недосягаемым стихам.Я так велик и так уверенВ себе настолько убежден, –Что всех прощу и каждой вереОтдам почтительный поклон.В душе – порывистых приветовНеисчислимое число.Я избран королем поэтов, –Да будет подданным светло!1918

Двусмысленная слава

Моя двусмысленная славаДвусмысленна не потому,Что я превознесен неправо, –Не по таланту своему, –А потому, что явный вызовУсловностям – в моих стихахИ ряд изысканных сюрпризовВ капризничающих словах.Во мне выискивали пошлость,Из виду упустив одно:Ведь, кто живописует площадь,Тот пишет кистью площадной.Бранили за смешенье стилей,Хотя в смешеньи-то и стиль!Чем, чем меня не угостили!Каких мне не дали «pastilles»![89]Неразрешимые дилеммыЯ разрешал, презрев молву.Мои двусмысленные темы –Двусмысленны по существу.Пускай критический каноник[90]Меня не тянет в свой закон, –Ведь я лирический ироник:Ирония – вот мой канон.1918

О чем поет

О чем поет? поет о болиБольного старика – отца,Поет о яркой жажде воли,О солнце юного лица.О чем поет? о крае смутном,Утерянном в былые дни,О сне прекрасном и минутном,О апельсиновой тени…О чем поет? о вероломствеФилины[91], хрупкой как газель,О нежном с Мейстером[92] знакомстве,О хмеле сладостных недель…О чем поет мотив крылатый,Огнем бегущий по крови?О страстной ревности Сператы[93],О торжестве ее любви!О чем поет? о многом, многом,Нам близком, нужном и родном,О легкомысленном, о строгом,Но вечно юном и живом!1918

Обозленная поэза

В любви не знающий фиаско(За исключеньем двух-трех раз…)Я, жизнь кого – сплошная сказка,От дев не прихожу в экстаз:Я слишком хорошо их знаю,Чтоб новых с ними встреч желать,И больше не провозглашаюИм юношески: «Исполать!»[94]Все девы издали прелестныИ поэтичны, и милы, –Вблизи скучны, неинтересныИ меркантильны, и пошлы.Одна гоняется за славой,Какой бы слава ни была;Другая мнит простой забавойВсе воскрыления орла;Мечтает третья поудобнейПристроиться и самкой быть;Но та всех женщин бесподобней,Кто хочет явно изменить!Притом не с кем-нибудь достойным,А просто с первым наглецом – С «красивеньким», богатым, «знойным», С таким картиночным лицом!1918

Март

Март – точно май: весь снег растаял;Дороги высохли; поляВесенний луч теплом измаял, –И зеленеет вновь земля.И море в день обезольди́лось,Опять на нем синеет штиль;Все к созиданью возродилось,И вновь зашевелилась пыль.На солнце дров ольховых стопикБлестит, как позлащенный мел,И соловей, – эстонский: ööbik, –Запеть желанье возымел…Опять звенит и королеетМой стих, хоть он – почти старик!..В закатный час опять алеетУлыбка грустной Эмарик[95],И ночь – Ночь Белая – неслышнойК нам приближается стопойВ сиреневой накидке пышнойИ в шляпе бледно-голубой…1918

Синее

Сегодня ветер, беспокоясь,Взрывается, как динамит,И море, как товарный поезд,Идущий тяжело, шумит.Такое синее, как небоНа юге юга, как сапфир.Синее цвета и не требуй:Синей его не знает мир.Такое синее, густое,Как ночь при звездах в декабре.Такое синее, такое,Как глаз газели на заре.«Синее нет», так на осинеЩебечут чуткие листы:«Как василек, ты, море, сине!Как небеса, бездонно ты!»1918

А.К. Толстой

Кн. Л.М. Ухтомской[96]Граф Алексей Толстой, чье имяЗвучит мне юностью моейИ новгородскими сырымиЛесами в густоте ветвей;Чей чудный стих вешне-березовИ упоенно-соловьист,И тихий запад бледно-розов;И вечер благостно-росист;Он, чьи припевы удалые –Любви и жизни торжество;Чья так пленительна Мария,И звонко-майно «Сватовство»;[97]Он, чье лицо так благородно.Красиво, ясно и светло;Чье творчество так плодородноИ так роскошно расцвело; –Ему слагаю, благодарный,Восторженные двадцать строк:Его напев великодарный –Расцвета моего залог!1918

Не оттого ль?..

Итак, нежданное признаньеСлетело с изумленных уст!..Не оттого ль мое терзанье?Не оттого ли мир мне пуст?Не оттого ли нет мне места,Взлелеянного мной вполне?И в каждой девушке невестаЯвляется невольно мне?Не оттого ль без оговорокЯ не приемлю ничего?Не оттого ль так жутко-зорокМой взор, вонзенный в Божество?Не оттого ль мои паденья,Из глуби бездны снова взлет?Не оттого ль стихотвореньямЧего-то все недостает?..И как судить я брата смею,Когда я недостатков полн,И, – уподобленный пигмею, –Барахтаюсь в пучине волн?..1918