Добавить В библиотеку
Слова Солнца
Автор:
Жанр:
Год написания книги: 2022
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
Лесные озера
За пустынною станцией Орро,От морской теплоты в стороне,Шелестят шелковисто озераО разве́еренной старине…К ним лесные приводят канавы,Тропки вьются, вползая в бурьян.Все в слепнях мечевидные травы.В медуницах цветет валерьян.Скрылось первое озеро в желтыйДлинностебельный лильчатый шарф,Что при солнце слепительно золот:Это – тинистое Пиен-Ярв.А за ним – удаленное к югу,Растворенное в голубизне,Голубому подобное лугу, –Дремлет Изана-Ярв в полусне.Мы идем, как лунатики, в чарах,Отдаляясь от моря и рек,Нас приветствует, все в ненюфарах[103],Сонно-нежное озеро Рэк.Под сосновою скользкой горою,Жуть в глубины бездонные влив,В час рассвета и лунной пороюУгрожающе озеро Лийв.Салютуя удилищем влаге,Мы идем к благодати полян,Где береза сквозистые флагиНаклоняет над озером Пан.Но вся песня была бы бестактна,Если б этой, последней из строфЯ не отдал для озера Акна[104],Украшенья эстийских лесов.1926
У лесника
Мы ловили весь день окуней на лесистых озерах,От зари до зари. Село солнце. Поднялся туман.Утомились глаза, поплавки возникали в которыхНа пути к леснику, чью избушку окутала тьма.Закипал самовар. Тени мягкие лампа бросала.Сколько лет старику? Вероятно, не меньше, чем сто.Яйца, рыба, и хлеб, и кусочки холодного салаБыли выставлены на – на приманчивый к вечеру – стол.И зашел разговор, разумеется, начатый с рыбы,Перешедший затем на людей и на их города.И, когда перед сном мы, вставая, сказали спасибо,О нелепости города каждый посильно страдал:Ведь, не явный ли вздор – запереться по душным квартирам,Что к ненужным для жизни открытьям людей привели?Этот старый лесник, говоривший о глупости мира,В возмущеньи своем был евангельски прост и велик.1927
Любовь коронная
Ф.М.Л[105]Она, никем не заменимая,Она, никем не превзойденная,Так неразлюбчиво любимая,Так неразлюбчиво влюбленная.Она, вся свежесть призаливная,Она, моряна с далей севера,Как диво истинное, дивная,Меня избрав, в меня поверила.И обязала необязанноСвоею верою восторженной,Чтоб все душой ей было сказано,Отторгнувшею и отторженной.И оттого лишь к ней короннаяВо мне любовь неопалимая,К ней, кто никем не превзойденная,К ней, кто никем не заменимая!1929
Ведь только ты одна!
Ни одного цветка, ни одного листка.Зао́сенел мой сад. В моем саду тоска.Взад и вперед хожу, по сторонам гляжу.О чем подумаю, тебе сейчас скажу.Ведь только ты одна всегда, всегда нежна,В печальной осени душе всегда нужна.И только стоит мне взглянуть в глаза твоиОпять весна пришла, и трелят соловьи.И на устах моих затеплен юный стихОт прикасания живящих уст твоих.И пусть в саду пустом ни одного цветка,И пусть в бокале нет ни одного глотка,И пусть в столе моем нет ни одной строки –Жду мановения твоей благой руки!1929В забытьи
В белой лодке с синими бортамиВ забытьи чарующих озерЯ весь день наедине с мечтами,Неуловленной строфой пронзен.Поплавок, готовый кануть в воду,Надо мной часами ворожит.Ах, чего бы только я не отдал,Чтобы так текла и дальше жизнь!Чтобы загорались вновь и гаслиКраски в небе, строфы – в голове…Говоря по совести, я счастлив,Как изверившийся человек.Я постиг тщету за эти годы.Что осталось, знать желаешь ты?Поплавок, готовый кануть в воду,И стихи – в бездонность пустоты…Ничего здесь никому не нужно,Потому что ничего и нетВ жизни, перед смертью безоружной,Протекающей как бы во сне…1926
Наверняка
Я чувствую наверняка –Ах, оттого и боль сугуба! –Что прозы подлая рукаВесь этот парк повалит грубоКогда-нибудь.Когда-нибудьНе будет зарослей над речкой,И будет выглядеть увечкойОна, струя отбросов мутьВзамен форельности кристальнойСвоей теперешней.ДубыПойдут банкирам на гробы,И парк мой глубоко печальный,Познав превратности судьбы,Жить перестанет, точно люди,И будет гроб ему – пустырь,И только ветер вечно будетЕму надгробный петь псалтырь…1923
Зовущаяся грустью
Как женщина пожившая, но все жеПленительная в устали своей,Из алых листьев клена взбила ложеТа, кто зовется Грустью у людей…И прилегла – и грешно, и лукавоПечалью страсти гаснущей влеча.Необходим душе моей – как слава! –Изгиб ее осеннего плеча…Петь о весне смолкаем мы с годами:Чем ближе к старости, тем все ясней,Что сердцу ближе весен с их садамиНесытая пустынность осеней…1926Тишь двоякая
Высокая стоит луна.Высокие стоят морозы.Далекие скрипят обозы.И кажется, что нам слышнаАрхангельская тишина.Она слышна, она видна:В ней всхлипы клюквенной трясины,В ней хрусты снежной парусины,В ней тихих крыльев белизна –Архангельская тишина…1929
Там, у вас на земле…
На планете Земле, – для ее населеньяобширной, Но такой небольшой созерцающим Землю извне, –Где нет места душе благородной, глубокой и мирной,Не нашедшей услады в разврате, наживе, войне;На планете Земле, помешавшейся от самомненьяИ считающей все остальные планеты ничем,Потому что на ней – этом призрачном перлетворенья – Если верить легенде, был создан когда-то эдем;Где был распят Христос, жизнь отдавший за атом вселенной,Где любовь, налетая, скорбит на отвесной скалеВ ужасе перед людьми – там, на вашей планете презренной,Каково быть поэтом на вашей жестокой Земле?!1926
Сосны ее детства
Когда ее все обвиняли в скаредности,В полном бездушьи, в «себе на уме»,Я думал: «Кого кумушки не разбазарят?Нести чепуху может всякий суметь».Но когда ее муж-проходимец, пиратствуя,Срубил двухсотлетние три сосныВ саду ее детства и она не препятствовала,Я понял, что слухи про нее верны.1928
Нарва
Над быстрой Наровой, величественною рекой,Где кажется берег отвесный из камня огромным,Бульвар по карнизу и сад, называемый Темным,Откуда вода широко и дома далеко…Нарова стремится меж стареньких двух крепостей –Петровской и шведской, – вздымающих серые башни.Иван-город[106] тих за рекой, как хозяин вчерашний,А ныне – как гость, что не хочет уйти из гостей.На улицах узких и гулких люблю вечера,Когда фонари разбросают лучистые пятна,Когда мне душа старой Нарвы особо понятнаИ есть вероятность увидеться с тенью Петра…Но вместо нее я встречаю девический смех,Красивые лица, что много приятнее тени…Мне любо среди молодых человечьих растений,Теплично закутанных в северный вкрадчивый мех.И долго я, долго брожу то вперед, то назад.Любуясь красой то доступной, то гордо-суровой.Мечтаю над темень пронизывающей Наровой,Войдя в называемый Темным общественный сад.1927
Модель парохода
(Работа Е.Н. Чирикова)[107]
Когда, в прощальных отблесках янтарен,Закатный луч в столовую скользнет,Он озарит на полке пароходС названьем, близким волгарю: «Боярин».Строителю я нежно благодарен,Сумевшему средь будничных заботНайти и время, и любовь, и вотТо самое, чем весь он лучезарен.Какая точность в разных мелочах!Я Волгу узнаю в бородачах,На палубе стоящих. Вот священник.Вот дама из Симбирска! Взяв лохань,Выходит повар: вскоре Астрахань, –И надо чистить стерлядей весенних…1925
Перед войной
Я Гумилеву отдавал визит,Когда он жил с Ахматовою в Царском,В большом прохладном тихом доме барском,Хранившем свой патриархальный быт.Не знал поэт, что смерть уже грозитНе где-нибудь в лесу мадагаскарском,Не в удушающем песке сахарском,А в Петербурге, где он был убит[108].И долго он, душою конквистадор,Мне говорил, о чем сказать отрада,Ахматова устала у стола,Томима постоянною печалью,Окутана невидимой вуальюВетшающего Царского Села…1924
Мариинский театр
Храм с бархатной обивкой голубой,Мелодиями пахнущий, уютный,Где мягок свет – не яркий и не смутный –Я захотел восставить пред собой.Пусть век прошел, как некий Людобой,Век похоти и прихоти минутной,Пусть сетью разделяет он злопутнойМеня, Мариинский театр, с тобой, –Пусть! Все же он, наперекор судьбе,Не может вырвать память о тебе,Дарившем мне свое очарованье.И я даю тебе, лазурный храмИскусства, перешедшего к векам.Театра Божьей милостью названье!1924Чего-то нет…
Мне хочется уйти куда-то,В глаза кому-то посмотреть,Уйти из дома без возвратаИ там – там где-то – умереть.Кому-то что-то о поэтеСпоют весною соловьи.Чего-то нет на этом свете,Что мне сказало бы: Живи!..1928
Там у вас на земле
Меж тем как век – невечный – мечетсяИ знаньями кичится век,В неисчислимом человечествеБольшая редкость – Человек.Приверженцы теорий ДарвинаУбийственный нашли изъян:Вся эта суетливость Марфина –Наследье тех же обезьян.Да. В металлической стихийностиВсех механических страстей –Лишь доля малая «марийности»И серебристости вестей…Земля! Века – ты страстью грезила,Любовь и милосердье чла,И гордостью была поэзияДля человечьего чела!Теперь же дух земли увечится,И техникою скорчен век,И в бесконечном человечествеБоюсь, что кончен Человек.1929
Из книги «Медальоны»
1934 г.
Ахматова
Послушница обители ЛюбвиМолитвенно перебирает четки.Осенней ясностью в ней чувства четки.Удел – до святости непоправим.Он, найденный, как сердцем не зови,Не будет с ней, в своей гордыне кроткийИ гордый в кротости, уплывший в лодкеРекой из собственной ее крови…Уж вечер. Белая взлетает стая.У белых стен скорбит она, простая.Кровь капает, как розы, изо рта.Уже осталось крови в ней не много,Но ей не жаль ее во имя Бога:Ведь розы крови – розы для креста…1925Блок
Красив, как Демон Врубеля, для женщинОн лебедем казался, чье пероБелей, чем облако и серебро,Чей стан дружил, как то ни странно, с френчем…Благожелательный к меньши́м и ме́ньшим,Дерзал – поэтно – видеть в зле добро.Взлетал. Срывался. В дебрях мысли брел.Любил Любовь[109] и Смерть, двумя увенчан.Он тщетно на земле любви искал:Ее здесь нет. Когда же свой оскалЯвила смерть, он понял: Незнакомка…У рая слышен легкий хруст шагов:Подходит Блок. С ним – от его стиховЛучащаяся – странничья котомка…1925
Бунин
В его стихах – веселая капель,Откосы гор, блестящие слюдою,И спетая березой молодоюПеснь солнышку. И вешних вод купель.Прозрачен стих, как северный апрель,То он бежит проточною водою,То теплится студеною звездою.В нем есть какой-то бодрый, трезвый хмель.Уют усадеб в пору листопада.Благая одиночества отрада.Ружье. Собака. Серая Ока.Душа и воздух скованы в кристалле.Камин. Вино. Перо из мягкой стали.По отчужденной женщине тоска.1925Гоголь
Мог выйти архитектор из него:Он в стилях знал извилины различий.Но рассмешил при встрече городничий,И смеху отдал он себя всего.Смех Гоголя нам ценен оттого, –Смех нутряной, спазмический, язычий, –Что в смехе древний кроется обычай:Высмеивать свое же существо.В своем бессмертьи мертвые мы души…Свиные хари и свиные туши,И человек, и мертвовекий Вий –Частицы смертного материала…Вот, чтобы дольше жизнь не замирала,Нам нужен смех, как двигатель крови…1926Гумилев
Путь конквистадора в горах остер.Цветы романтики над ним нависли.И жемчуга на дне – морские мысли –Трехцветились, когда горел костер.И путешественник, войдя в шатер,В стихах свои скитанья описьмил.Уж как Европа Африку не высмей,Столп огненный – души ее простор.Кто из поэтов спел бы живописнейТого, кто в жизнь одну десятки жизнейУмел вместить? Любовник, зверобой,Солдат – все было в рыцарской манере.…Он о Земле тоскует на Венере,Вообружась подзорною трубой.1926Достоевский
Его улыбка – где он взял ее? –Согрела всех мучительно влюбленных,Униженных, больных и оскорбленныхКошмарное земное бытие.Угармонированное своеВ падучей сердце – радость обреченных,Истерзанных и духом исступленныхВ целебное он превратил питье.Все мукой опрокинутые лица,Все руки, принужденные сложитьсяВ крест на груди, все чтущие закон,Единый для живущих – Состраданье,Все чрез него познали оправданье,И человек – почти обожествлен!1926Зощенко
– Так вот вы как лопочете? Ага! –Подумал он незлобливо-лукаво.И улыбнулась думе этой слава,И вздор потек, теряя берега.Заныла чепуховая пурга, –Завыражался гражданин шершаво,И вся косноязычная державаВонзилась в слух, как в рыбу – острога.Неизлечимо глупый и ничтожный,Возможный обыватель невозможный,Ты жалок и в нелепости смешон!Болтливый, вездесущий и повсюдный,Слоняешься в толпе ты многолюдной,Где все мужья своих достойны жен.1927Куприн
Приятель балаклавских рыбаков,Друг тишины, уюта, моря, селец,Тенистой Гатчины домовладелец,Он мил нам простотой сердечных слов…Песнь пенилась сиреневых садов –Пел соловей, весенний звонкотрелец,И внемля ей из армии пришелецВ душе убийц к любви расслышал зов…Он рассмотрел вселенность в деревеньке,Он вынес оправданье падшей Женьке.Живую душу отыскал в коне…И, чином офицер, душою инок,Он смело вызывал на поединокВсех тех, кто жить мешал стране…1925Лермонтов
Над Грузией витает скорбный дух –Невозмутимых гор мятежный Демон,Чей лик прекрасен, чья душа – поэма,Чье имя очаровывает слух.В крылатости он, как ущелье глухК людским скорбям, на них взирая немо.Прикрыв глаза крылом, как из-под шлема,Он в девушках прочувствует старух.Он в свадьбе видит похороны. В светеНаходит тьму. Резвящиеся детиУбийцами мерещатся ему.Постигший ужас предопределенья,Цветущее он проклинает тленье,Не разрешив безумствовать уму.1926Лесков
Ее низы – изморина и затерть.Российский бебеизм – ее верхи.Повсюду ничевошные грехи.Осмерклось все: дворец и церкви паперть.Лжет, как историк, даже снега скатерть:Истает он, и обнажатся мхи,И заструят цветы свои духи,Придет весна, светла как Божья Матерь,И повелит держать Пасхальный звон.И выйдет, как священник, на амвонПисатель в справедливости суровый,И скажет он: «Обжор Шерамур,В больной отчизне дураков и дурТы самый честный, нежный и здоровый».1927Маяковский
Саженным – в нем посаженным – стихамСбыт находя в бродяжьем околотке,Где делает бездарь из них колодки,В господском смысле он, конечно, хам.Поет он гимны всем семи грехам,Непревзойденный в митинговой глотке.Историков о нем тоскуют плеткиПройтись по всем стихозопотрохам…В иных условиях и сам, пожалуй,Он стал иным, детина этот шалый,Кощунник, шут и пресненский апаш:В нем слишком много удали и мощи,Какой полны издревле наши рощи,Уж весь он слишком русский, слишком наш!1926Пушкин
Есть имена, как солнце! Имена –Как музыка! Как яблони в расцвете!Я говорю о Пушкине: поэте,Действительном в любые времена.Но понимает ли моя страна –Все эти старцы, юноши и дети, –Как затруднительно сказать в сонетеО том, кем вся душа моя полна?Его хвалить! – пугаюсь повторений…Могу ли запах передать сирени?Могу ль рукою облачко поймать?Убив его, кому все наши вздохи,Дантес убил мысль русскую эпохи,И это следовало бы понять…1926Салтыков-Щедрин
Не шутка ли, – среди губернских дурИ дураков, туземцев Пошехонья,Застывших в вечной стадии просонья,Живуч неумертвимый помпадур?Неблагозвучьем звучен трубадур,Чей голос, сотрясая беззаконье,Вещал стране бесплодье похоронье,Чей смех тяжел, язвителен и хмур.Гниет, смердит от движущихся труповНеразрушимый вечно город Глупов –Прорусенный, повсюдный, озорной.Иудушки из каждой лезут щели.Страну одолевают. Одолели.И нет надежд. И где удел иной?1926Лев Толстой
Он жил у Утопии. Меж тем в МосквеИ в целом мире, склонные к причуде,Забыв об этом, ждали, что все людиДолжны пребыть в таком же волшебстве.И силились с сумбуром в голове,Под грохоты убийственных орудий,К нему взнести умы свои и груди,Бескрылые в толстовской синеве…Солдат, священник, вождь, рабочий, пьяныйСкитались перед Ясною Поляной,Измученные в блуде и во зле.К ним выходило старческое тело.Утешить и помочь им всем хотелоИ – не могло: дух не был на земле…Ноябрь 1925Игорь-Северянин
Он тем хорош, что он совсем не то,Что думает о нем толпа пустая,Стихов принципиально не читая,Раз нет в них ананасов и авто.Фокстрот, кинематограф и лото –Вот, вот куда людская мчится стая!А между тем душа его простаяКак день весны! Но это знает кто?Благословляя мир, проклятье войнамОн шлет в стихе, признания достойном,Слегка скорбя, подчас слегка шутяНад всей перве́нствующей планетой…Он в каждой песне, им от сердца спетой,Иронизирующее дитя.1926Тэффи
С Иронии, презрительной звезды,К земле слетела семенем сирениИ зацвела, фатой своих куренийОбволокнув умершие пруды.Людские грезы, мысли и труды –Шатучие в земном удушье тени –Вдруг ожили в приливе дуновенийЦветов, заполонивших все сады.О, в этом запахе инопланетномЗачахнут в увяданье незаметномЗемная пошлость, глупость и грехи.Сирень с Иронии, внеся расстройствоВ жизнь, обнаружила благое свойство:Отнять у жизни запах чепухи…1926Фофанов
Большой талант дала ему судьба,В нем совместив поэта и пророка.Но властью виноградного порокаЦарь превращен в безвольного раба.Подслушала убогая избаНемало тем, увянувших до срока.Он обезврежен был по воле рока,Его направившего в погреба.Когда весною – в Божьи именины, –Вдыхая запахи озерной тины,Опустошенный влекся в Приорат[110],Он, суеверно в сумерки влюбленный,Вином и вдохновеньем распаленный,Вливал в стихи свой скорбный виноград…1926
Шмелев
Все уходило. Сам цветущий КрымУже задумывался об уходе.В ошеломляемой людьми природеТаилась жуть. Ставало все пустым.И море посинелым и густымБаском ворчало о своей свободе.И солнце в безучастном небосводеСветило умирающим живым.Да, над людьми в страданьях распростертых,Глумливое светило солнце мертвыхВ бессмысленно-живом своем огне,Как злой дракон совсем из Сологуба,И в смехе золотом все было грубо,Затем что в каждом смерть была окне.1927Стихи разных лет
Искренний романс
Оправдаешь ли ты – мне других оправданий не надо! –Заблужденья мои и метанья во имя Мечты?В непробуженном сне напоенного розами сада,Прижимаясь ко мне, при луне, оправдаешь ли ты?Оправдаешь ли ты за убитые женские души,Расцветавшие мне под покровом ночной темноты?Ах, за все, что я в жизни руками своими разрушил,Осмеял, оскорбил и отверг, оправдаешь ли ты?Оправдаешь ли ты, что опять, столько раз разуверясь,Я тебе протянул, может статься, с отравой цветы,Что, быть может, и ты через день, через год или черезДесять лет станешь чуждой, как все, оправдаешь ли ты?1933
Ты вышла в сад
Ты вышла в сад, и ты идешь по саду,И будешь ты до вечера в саду.Я чувствую жестокую досаду,Что я с тобой по саду не иду.О, этот сад! Он за морскою далью…Он за морскою далью этот сад…Твои глаза, налитые печалью,Ни в чьи глаза – я знаю – не глядят,Я вижу твой, как мой ты видишь, берег.Но – заколдованы на берегах –Ты не придешь кормить моих форелек,А я – понежиться в твоих цветах.Что море нам! Нас разделяют люди,И не враги, а – что страшней – друзья.Но будет день – с тобой вдвоем мы будем,Затем что нам не быть вдвоем нельзя!1930
"Вот и уехала. Была – и нет"
Вот и уехала. Была – и нет.Как просто все, но как невыразимо!Ты понимаешь ли, как ты любима,Какой в душе остался жгучий след?Переворачивается душа:Еще вчера – вчера! – мы были двое,И вот – один… Отчаянье такое.Что стыну весь, не мысля, не дыша.Мы все переживали здесь вдвоем:Природу, страсть, и чаянья, и грезы.«Ты помнишь, как сливались нашислезы?» –Спрошу тебя твоим же мне стихом.Ты из своей весны шестнадцать днейМне радостно и щедро подарила.Ты в эти дни так бережно любила…Я женщины еще не знал нежней!1933
Стареющий поэт
Стареющий поэт… Два слова – два понятья.Есть в первом от зимы. Второе – всё весна.И если иногда нерадостны объятья,Весна – всегда весна, как ни была б грустна.Стареющий поэт… О, скорбь сопоставленья!Как жить, как чувствовать и, наконец,как петь,Когда душа больна избытком вдохновеньяИ строфы, как плоды, еще готовы спеть?Стареющий поэт… Увлажнены ресницы,Смущенье в голосе и притушенный вздох.Все чаще женщина невстреченная снится,И в каждой встреченной мерещится подвох…Стареющий поэт… Наивный, нежный, кроткийИ вечно юный, независимо от лет.Не ближе ли он всех стареющей кокотке,Любовь возведший в культ стареющий поэт?1933
Могло быть так…
Могло быть так: лет двадцать пять назад,Там, на воспетой Пушкиным Неве,Слегка желтел зеленый Летний сад,В осенней было небо синеве.И Мраморный дворец[111] стоял в плюще,Пустело поле Марсовых потех[112].Я в мягкой черной шляпе и плащеДорожкой проходил с одной из тех…И бонну с девочкою лет пятиМы у Крылова[113] встретили тогда.Дитя у нас сверкнуло на пути,Как с неба падающая звезда.Могло быть так.…И вот, лаская Вас,Отделаться от мыслей не могу:Оно – одно: сиянье Ваших глазИ – девочки на невском берегу!1933
Светляки
Мы на паре горячих буланыхНоровистых ее лошадей,В чарах вечера благоуханных,Возвращались домой из гостей.Утрамбованный путь был извилист,Пролегавший полями меж гор.Вдалеке небеса озарились –И зажег фонари Морибор[114].Ночь, в разгаре словенского лета,Упояла прохладным теплом,С колокольни святая МарьэтаЗа своим наблюдала селом.Чуть шуршала в тиши кукуруза,Дальний замок стоял на горе,Где из «То́ски»[115] – умерший Карузо[116]В граммофоне брал верхнее «ре».Но слова, – ими все не расскажешь, –Приблизительны и далеки.Вот над нашим блестят экипажемПролетающие светляки.Точно взят из тропической сказкиЭтот путь удивительный наш.На проселок, от гравия вязкий,Поворачивает экипаж.Чужд нам город – исчадье азарта –Узаконенный переполох.С колокольни святого ЛенартаХрипловатый доносится вздох.За горами святая БарбараОткликается глухо ему:Раз удар и еще два удараУпадают в душистую тьму.А за нами – пред нами – над нами,В отраженьи возникшей реки,Вьются – в явь превращенные снамиРазмечтавшиеся светляки.1934
Фелисса Круут[117]
Ты – женщина из Гамсуна; как в ней,В тебе все просто и замысловато.Неуловляемого ароматаТвой полон день, прекраснейший из дней.Отбрасываемых тобой тенейКасаюсь целомудренно и свято.Надломленная бурей, ты не смята.И что твоей глубинности синей?Ты – синенький и миленький подснежник –Растешь, где мох, где шишки и валежник,Цветок, порой поющий соловьем.И я, ловя форель коротким спуском,Любуюсь образцовым, точным русскимТвоим, иноплеменка, языком.1934
Гармония контрастов
Летишь в экспрессе – жди крушенья!Ткань доткана – что ж, в клочья рви!Нет творчества без разрушенья –Без ненависти нет любви…Познал восторг – познай страданье.Раз я меняюсь – я живу…Застыть пристойно изваянью,А не живому существу!1935