Тельце

Вадим Сергеевич опустил взгляд и увидел сквозь дырки в коробке, как свет переливается в бутылках. Звон становился громче, но ниже. Вокруг ничего, кроме него, не было слышно. Они чаровали. Слюна сочилась под языком. Хотелось почувствовать знаменитый ожог в горле, горький выдох и следы жирной закуски на губах. Может, не просто звоном был звук, а заклинаниями из земли рвущимися, контролирующими мозг и душу. Они не веселили, а вгоняли в тоску и уныние. Давали плоды подозрения. Не успев дойти до мусорного контейнера, Вадим Сергеевич бросил коробку, почесал голову и быстрым шагом удалился в сторону автобусной остановки. Ему тяжело далось убедить себя в том, что мысли – это яд, если они не вызывают смеха и добрых чувств. Бутылки так и остались там стоять.

Машина резко остановилась. Сквозь стекло виднелось небритое лицо, уставшее от жизни. Он осмотрелся по сторонам, вокруг никого, кроме него и прохожих, не было. Каждый раз будто первый. В животе появляется легкая тянущая боль. Голова тяжелеет, сердце бьется быстрее, на лбу сочится пот. Мужчина ударил от злости кулаком по рулю и вышел. Сложно жить с такими чувствами. Не первый раз он проворачивал дела, отчего ласково стал их называть «делишками», а все равно продолжал, как новичок, бояться попасть на глаза кому не надо, привлечь лишнего внимания. Мужчина спрятал руки в карман, увел глаза в землю. Подойдя к коробке, он вновь осмотрелся по сторонам и, убедившись, что ничего ему не угрожает, взял, поднял ее и понес к машине.

– Эх ты, Мурка, – обратились к нему.

Около багажника с метлой в руках стоял Кировский, пожилой дворник, который видел, как рос Мурка. Он отпустил седую бороду, а с ней и руки. Изо рта торчала сигарета. Ветер заставлял его дрожать. Увидев его, Мурка облегченно выдохнул.

– День добрый, – сказал он.

– Добрей видали, Мурка. Добрей видали. Ты это что, опять? Попал ты, попал.

– Отвали, – злобно прорычал Мурка и оттолкнул дворника от багажника. – Макулатура, и все.

– Я слышу, как там у тебя макулатура звенит. Побольше тебя различать умею. А мне на что жить, а? Я немолод, ты немолод, где твоя солидарность?

– Старик, что тебе от меня надо? Поучить меня жизни?

– Ты дурак, – с усмешкой сказал Кировский. – Тебя чему не учи, ты все сделаешь наоборот. Не назло, а просто потому, что дурак. Жить я хочу хорошо.

– Тебе недолго жить осталось-то. Зачем отвыкать?

– Много думаешь, старик, – Мурка полез к двери, но Кировский преградил ему дорогу. – Ты сейчас получишь у меня.

– Сейчас Вочика позову, и он тебе задаст! – крикнул Кировский.

– Хорошо, хорошо. Сколько ты хочешь?

– Три бутылки.

Мурка засмеялся. Он схватился за живот руками, чтобы еще сильнее унизить Кировского.

– Тебе не много? И так весь красный, расколбасный.

– Положу в карманы обе, третью на шею и в реку прыгну, – с серьезным лицом сказал Кировский.

– Понятно, – Мурка достал из кармана кошелек. – На, держи, на одну бутылку, и проваливай, иначе до реки не дойдешь, здесь ляжешь.

Кировский никогда не видел Мурку таким злым. Вернее будет сказать – видел, но забыл об этом. Маленький ребеночек, дворовый внучек стал не кем иным, как чертом. Потому он жалобно взял из его рук протянутые купюры и скрылся в снегу, дабы не мучаться больше. Около входа в торговый центр Кировский сел на лавку и пересчитал деньги. Хватало либо на еду, либо на водку. Выбор был очевиден. Когда село солнце, Кировский был уже пьян. Он тешился воспоминаниями о своем прошлом, об успехах, связанных с ним; проклинал Мурку и себя, за то, что в детстве не дал забрать его цыганам с окрестностей города. Продал бы – не мучался. Повторив про себя сказанное, Кировский заплакал и стал колоть вилкой руку. Слезы текли рекой, он ненавидел себя. Утром он украл у таджиков несколько кирпичей со стройки, пока те обедали, спрятал их в карманах прокуренной шинели и прыгнул в реку.

Мимо на машине проезжал Мурка. У него болели зубы от сигарет и внезапно ударившего мороза. Спал он плохо, лучше бы вообще не спал. Пустая квартира встретила плохо, бардак так и никуда не делся, у соседей потек унитаз, и в квартире пахло настоявшимся дерьмом. Утром он обжег руку, когда зажигал комфорку, в яблоке наткнулся на несколько червяков. День не задался с самого начала. Веки укрывали глаза спать, руки как мертвые вцепились в руль, машину виляло в стороны. Не выдержав напряжения, Мурка остановился на обочине. Закурил, посмотрел на грязь под ногами и поехал дальше. Мягкое кресло вгоняло в сон.

Он остановился во дворах около дома, недалеко от продуктового в подвале. Около входа уже стояли местные, всем знакомые алкаши и просили у женщин жалости, а у мужчин мелочи. Мурка не стал даже смотреть на них. За прилавком скучала Элла. Увидев Мурку, она выпрямилась и поправила волосы.

– Мурка, привет, – кокетливо поздоровалась Эла.

– Привет, привет. Как дела?

– Хорошо? Ты ко мне?

– Честно говоря, нет, но посмотрим. Салим тут?

– Эх, там сидит, – она показала пальцем на скрытое за шторой помещение.

– У себя, понял.

Мурка приоткрыл занавеску. За ней распивали пиво портовые рабочие. Несколько мужчин прятало в черные пакеты спиртное. В воздухе стоял запах мочи и курева. Разговоры скрывало радио «Дорожное», телевизоры издавал аплодисменты. За прилавком стоял пухлый кавказец лет сорока в сером свитере. За стойкой Салим выглядел так, будто, кроме туловища, у него больше ничего нет. Для его работы большего и не надо.

– День добрый, – бодро сказал Мурка.

– Добрее видали, – ответил Салим. – Что будете?

– Да что покрепче, знаешь.

– Возьмите темного. Оно вас так возьмет, что…

– Я про другое крепкое, – перебил его Мурка. – Водку там.

– Водку? – удивился Салим. – У нас такого в помине не было.

– Разве? Я сюда не в первый раз прихожу.

Салим присмотрелся. Мурка ничем не отличался от большинства других клиентов.

– А ты сюда не впервые приходишь, да?

– Обычно я больше по вину, для девушек, – соврал Мурка.

– Ну да, точно. Не узнал, извиняй. В общем, чего желаешь?

– Да у меня предложение есть.

– Предложение будешь своим девушкам делать. Ты о чем?

– У меня в машине ящик водки нераспакованной. Местная. Отдам за дешман.

– Раз отдашь – может, бесплатно, м? Угостишь присутствующих?

Мужики подняли головы и с жаждой в глазах уставились на Мурку.

– Все стоит денег, – громко произнес Мурка.

– Твоя правда, дорогой, – Салим улыбнулся. – Что за водка-то?

Мурка достал из кожанки бутылку и протянул ее Салиму. Тот несколько минут рассматривал этикетку, делая вид, что хоть немного разбирается в водке. Его познания ограничивались ценой, бутылкой и маркой. Удивительно, но в городе Салим считался сомелье. Знали об этом, парадоксально, немногие. Салим поставил бутылку на полку, посмотрел, как она смотрится среди других, и озвучил свою цену. Мурку она не устроила. Он собрался уже уходить, но в последний момент Салим согласился на озвученную цифру. Они пожали руки, и через несколько минут водка заняла достойное место на прилавке за ширмой, между вином из родной республики и коньяком из соседней. Мурка пересчитал купюры и спрятал их во внутренний карман куртки. Радость за себя, гордость за себя, легкое возбуждение – все одновременно село ему в горло. Давно такие деньги не были у его груди. Последний раз – на свадьбе друга, когда ему доверили вручить конверт, он чувствовал сквозь них, как бьется сердце. Жизнь оно стояло, дохало на отвали, а тогда по-настоящему забилось. Сложно представить ту боль, когда Мурке пришлось оторвать конверт от груди и с улыбкой вручить жениху. Машина заполнилась сигаретным дымом. «В последний раз, – обещал себе Мурка, – в салоне будет пахнуть сеном, дальше только «Парламент» и успех». Зазвенели ключи, раздался недовольный крик. Машина не заводилась.

Сережа терял дыхание. Он бежал так быстро, как только мог. Легкие болели, сожаления о своих вредных привычках были как никогда сильны. На улице давно стемнело, многие фонари не зажглись. Местные жители спешили домой. Их пакеты гремели стеклом. Во дворах собирались компании по пять-шесть человек. Неотъемлемый атрибут – пиво и сигареты. Ветер был злой, никого не жалел. Девушки скрывали лица в надежде, что их не заметят. К Салиму выстроилась очередь из уставших мужчин с лицами, похожими на пакеты. Не было ни одного без щетины, мешков под глазами и распухшего носа. После девяти – прайм тайм, и все это знали. Многие стояли в очереди за четверых, брали на целую компанию сразу. Эла скучала и с завистью поглядывала в сторону Салима. Иногда к ней подходили и покупали запивку, либо закуски.

– Водку посоветуешь?