Новейшая оптография и другие занятные истории. Сборник рассказов

– А я пока приберусь в студии, – вызвался захваченный энтузиазмом господина оптографа домовой.

* * *

Алхимик, обрадованный платежеспособностью уже списанного было со счетов клиента, старательно подобрал заказанный через посыльного товар и даже обратился к Сударому с приветливым:

– Никак, дела пошли, Непеняй Зазеркальевич?

– Не без того, Клин Клинович, не без того, – приговаривал оптограф, укладывая покупки.

Следующим пунктом его вояжа была библиотека. Однако вместе с ним из лавки алхимика вышел хорошо одетый молодой человек приятной в целом наружности, несколько подпорченной бегающим взглядом. Он обратился к Сударому с вопросом, не он ли будет Невнят Завиральевич, а услышав в ответ, кем Сударый был, есть и надеется оставаться в дальнейшем, весьма обрадовался, объявив, что его-то он, оказывается, и искал, а никакого не Невнята Завиральевича. Представившись Незагрошем Удавьевичем, он сказал:

– Вы, кажется, спешите? У меня здесь коляска-самовоз, если позволите, я вас подвезу, а по дороге мы сможем переговорить по одному деликатному делу.

Сударому в коляску не хотелось. Что-то слишком много деликатных дел накручивается вокруг одного-единственного оптографического снимка. Правда, снимок на восемь персон, да ещё с собачкой, но от той хотя бы интриг ожидать не приходится. Однако Незагрош был настойчив.

– Поверьте, это в ваших же интересах, – убеждал он.

«Что ж, выслушаю, по крайней мере», – решил Сударый и, подчиняясь приглашающему жесту Молчунова, шагнул к коляске.

Коляска у рукомоевского зятя была роскошная – хермундского производства шестиместный кабриолет класса «джинномобиль» со стальными рессорами и со штатом прислуги в составе миловидной сильфиды в фартучке и очкастого гнома в лихо заломленной на затылок кепке и испачканной машинным маслом куртке.

Они поклонились владельцу коляски, затем сильфида распахнула перед людьми дверцу, а гном занял своё место за рулём и тронул магический кристалл, гнездившийся на оси рулевого колеса, и самовоз покатил к названной Сударым библиотеке. Молчунов жестом отправил сильфиду, пытавшуюся вручить пассажирам прохладительные напитки, из салона на передок и обратился к оптографу:

– Сегодня в «Обливионе» вы имели приватную беседу с отцом моей жены. И, конечно же, он просил вас изготовить обличающий меня снимок.

– Не понимаю, о чем вы говорите, – нахмурился Сударый.

– Да бросьте, господин оптограф, – махнул тот рукой. Вообще, едва полог кабриолета отрезал их от внешнего мира, Молчунов разительно изменился: из голоса его исчезла показная доброжелательность, глаза перестали бегать и глядели теперь на собеседника прямо. – Разумеется, я не подслушивал, и не могу воспроизвести ваш разговор дословно. Но я прекрасно знаю, как Захап Нахапович ко мне относится. Я человек решительный и честолюбивый. С моей молодостью, силой и настойчивостью, я действительно намереваюсь в течение трех-четырех лет обогнать его в карьерном росте. При этом, однако, я не намереваюсь в будущем ни забывать, ни тем более принижать людей, которые мне сей этап обеспечивают, то есть почтенное семейство Рукомоевых, и уж тем более не намерен я бросать когда-либо мою Запятушку, мою прекрасную жену. А вот Захап Нахапович этого не понимает, потому что сам на моём месте непременно бы втоптал в грязь тех, кто ему помогал. Впрочем, это все к делу относится лишь косвенно, а важно теперь вот что: Захап Нахапович ищет возможности удалить меня из семьи, уличив в чем-нибудь неблаговидном, на службе или в сфере семейных отношений. С недавних пор он заинтересовался достижениями новейшей оптографии, выписал пару книг, изучил целый номер «Ежемесячного спиритографа», ничего в прочитанном не понял, но стал обращаться к знакомым за советом – и вскоре услышал о вас, господин Сударый, как о спиритографе нового поколения. Когда он разместил в вашем ателье заказ на групповой снимок, я сразу понял, в чём дело. Сам я, надо сказать, несколько более сведущ в спиритографии. Как-никак, постоянно слежу за столичной прессой, за мировой культурой. Да что там, нынче даже в «Зайке» такие оптографии печатают, что… в общем, успехи современной магии, так сказать, налицо. Я прекрасно знаю, что нарочно выявить то или иное человеческое свойство оптографам не под силу, как раз наоборот, все стремятся к созданию цельного образа. И, разумеется, не стал бы я вас беспокоить, если бы не одно опасение. Если вам удастся при помощи новейших методик сделать достаточно совершенный, сложный снимок, на котором достаточно широко отразился бы мой внутренний мир, Захап Нахапович непременно отыщет на нём что-нибудь, чтобы поставить мне в вину. Понимаете, элементарной ложной интерпретации жеста или выражения лица будет достаточно, чтобы разрушить мою карьеру и разбить сердце милейшей Запятушки! Да, если бы снимки могли разговаривать… но ведь они не могут, так? – уточнил Незагрош.