Дурья башка

Спирт строго учитывали и охраняли. Доступ к желанному продукту имели только особо доверенные и проверенные офицеры, через которых он частично и утекал для личных надобностей. Солдат срочной службы к спирту не подпускали. Для них действовал абсолютный сухой закон. Единственное место, где рядовые бойцы могли с ним мимолётно пересечься, – яма в лесу, куда сливали отработанную жидкость.

Рассказывали истории, что солдаты перед сливом тайно закапывали на дне ямы ведро, закрывали его чистой портянкой и присыпали сверху песком. А потом, ночью, выкапывали его обратно наполненное спиртом. Этого Михаил не замечал, но однажды видел собственными глазами, как во время слива из кустов выскочил боец, одетый, не смотря на летнюю погоду, в телогрейку, прыгнул вниз и погрузился в грязную ароматную лужу. Как он там не задохнулся, осталось загадкой. Но через несколько секунд, когда вата пропиталась спиртом, солдат вылез наверх и скрылся в лесу.

– А если бы кто-нибудь туда окурок бросил… – сказал Михаил и передёрнулся. – Представляете?..

– И подумать страшно, Мишенька… Вон вас зовут, кажется. Осторожнее там с огнём. Не спотыкайтесь и в ямы не падайте… И попрошу, без приключений.

Но, к сожалению, без приключений не получилось.

Вначале всё шло как положено. Бойцы сидели в укрытии, ожидая команды. Сапёры подорвали взрывпакеты. Бетонные развалины наполнились грохотом. Высунулись первые языки оранжевого пламени. Дверь блиндажа открылась, и Михаил подтолкнул сержанта вперёд. За ним с короткими промежутками побежали остальные. Напалм быстро разгорался. Повалил густой чёрный дым. Особенно много дыма, как и предполагалось, скопилось в потерне, куда его тянуло потоками горячего воздуха.

Перед входом в бетонный коридор образовалась небольшая пробка. Причиной тому были два смышлёных бойца. Проявив солдатскую смекалку, они не полезли в дымную черноту, а решили обойти препятствие стороной. Но не тут-то было… Специально для такого случая сбоку от потерны дежурил здоровенный сапёр с длинной палкой в руках. Орудуя ею, как чабан на пастбище, он погнал заблудших овец обратно к стаду, указывая правильное направление. Началась толкучка…

Основная группа бойцов уже преодолела полосу до конца. Они выбегали на солнечную полянку, рассаживались на зелёной траве, стаскивали противогазы и с удовольствием вдыхали чистый воздух, вытирая мокрые от пота лица вонючими резиновыми перчатками. А несколько отстающих продолжали крутились в дыму и пламени, не решаясь броситься в жерло рукотворного вулкана.

Настало время для решительных действий командира.

Миша вспомнил князя Болконского, бегущего с развёрнутым знаменем по Аустерлицкому полю «с несомненной уверенностью, что весь батальон побежит за ним», и оценив ситуацию, выскочил из блиндажа «навстречу своему Тулону». Масштаб сражения сильно не дотягивал до наполеоновского уровня, но капитан Рычагов обладал не меньшей отвагой и чувством ответственности за подчинённых, чем его предшественник. Подбежав к толкучке, он по одному стал выхватывать из неё солдат и подталкивать к входу в потерну. С помощью сапёра и его длинного шеста они быстро ликвидировали затор и переправили всех бойцов на другую сторону. Наконец Михаил остался один перед огнедышащим проходом.

Прошло уже достаточно много времени с начала учений. Напалм частично выгорел, и пламя не казалось таким сильным. Он ещё раз осмотрелся вокруг, убедился, что на этой стороне препятствия никого не осталось, и, демонстрируя подчинённым хладнокровную выдержку, неспешно шагнул в задымлённую галерею… Но тут же вылетел обратно…

Из дымной темноты прямо на него, размахивая горящими перчатками, выскочил перепуганный солдат. Плохо подогнанный противогаз сбился набок, круглые стёкла запотели. Бедняга успел наглотаться дыма и потерял ориентацию в пространстве. Возможно, на той стороне он упал и вляпался руками с огонь. Липкий напалм от притока чистого воздуха разгорелась с новой силой, что ещё больше напугало солдата. Не разбирая дороги, он пригнул голову вниз и, как бык на корриде, боднул своего командира прямо в грудь. Не ожидавший такого коварного нападения со стороны подчинённого, капитан покачнулся и столбом во весь рост рухнул на спину. По злому року траектория движения Рычаговского затылка пересеклась в пространстве с координатами бетонного столбика, на котором догорали ветки условного дерева. В результате Миша получил свой третий удар по голове, завещанный незабвенной Зинаидой Петровной.

Лицо Любовь Сергеевны, не очень красивое, с ранними морщинками вокруг глаз и мелкими прыщиками на лбу, постепенно проявилось над ним на фоне безмятежного голубого неба с пушистыми кучевыми облаками. Она энергично махала перед его носом ухоженными пальчиками с красными ноготками… от них противно пахло нашатырным спиртом.

– Живой, слава тебе господи, очнулся, – сказала Любовь Сергеевна и улыбнулась.

Миша заметил, что у неё неровные зубы, и тушь на ресницах слиплась комочками. Он попытался улыбнуться в ответ и подумал, что вообще-то, всё, что он сейчас видит над собой, включая голубое небо с облачками, не так уж и красиво, и совсем не похоже на Аустерлицкое сражение… И Любовь Сергеевна, склонившаяся над ним, совсем не похожа на французского императора… И вообще граф Толстой всё наврал – ничего красивого на войне нет.

Она его не любила. Ей было уже далеко за тридцать. Разведена. Без детей, особых талантов и увлечений. Неперспективный и перехаживающий очередное воинское звание капитан был ей совсем не интересен.

Насчёт Мишиной перспективности Любовь Сергеевна наивно просчиталась. Рычагов поступил в академию и после её окончания – осенью 1973 был командирован заграницу – на самую настоящую войну… Но это была не его война. Арабы что-то опять не поделили с евреями, а горячо любимый и дорогой Леонид Ильич обещал им помочь.

В Египте Мише не понравилось: жара, песок, никаких тебе фараонов и пирамид, о которых проходили в школе. Верблюдов – кораблей пустыни тоже не видно. Только иногда мимо их расположения медленно проходило небольшое стадо ободранных коз, ведомых засушенным пастухом в бесформенной одежде. Что ели эти козы в пустыне понять было невозможно, как и то, чем питался их пастырь.

Один раз в городе Миша видел, как торговец хлебом вывалил свежие лепёшки прямо на пыльную мостовую. Как человек, всю жизнь обедавший в гарнизонных столовых, где по стенам в деревянных рамочках висели рукописные плакаты: «Хлеб всему голова» или «Хлеб к обеду в меру бери. Он драгоценность – его береги», Миша не мог видеть такого пренебрежительного отношения к священному для русского человека продукту питания. Он купил газету, расстелил на земле и переложил на неё лепёшки. Вернувшийся абориген, недолго думая, вытащил ценную бумагу, сложил несколько раз и спрятал в карман или другую ёмкость, имевшуюся в конструкции его балахона.

Ракетная база находилась далеко от линии фронта, и противника Миша никогда не видел. Более того, он даже не представлял себе, как тот выглядит. К образу озверевшего сиониста с выпученными глазами, торчащими изо рта клыками и окровавленным топором в руке, как его изображали на карикатурах в газете «Красная звезда», Миша относился скептически, так как был лично знаком с Борисом Моисеевичем Койфманом – гражданским специалистом и конструктором ракет, запускать которые как раз и был обучен в академии подполковник Рычагов.

Борис Моисеевич внешне совсем не походил на карикатурный образ, уважал русскую водочку и, употребив её в значительном количестве, смешно рассказывал еврейские анекдоты с одесским акцентом. В Одессе он никогда не был, а все известные предки Бориса Моисеевича проживали с незапамятных времён в Москве на Чистых прудах. От разговоров на политические темы он дипломатично уклонялся.

Война шла своим чередом где-то там – в районе Суэцкого канала, но в конце концов дело дошло и до ракет.

Советский Союз официально в боевых действиях не участвовал, и должность подполковника Рычагова называлась – советник. Но так как собственных ракетчиков египтяне подготовить до войны не успели, то Мишины советы были вполне конкретными и предполагали следующие действия: 1) вывести ракету из укрытия, 2) доставить её на позицию, 3) развернуть в боевое положение, 4) нацелить по заданным координатам, и наконец 5) подозвать местного офицера и показать какую кнопку надо нажать. Пока тот разбирался с кнопкой, Миша прыгал в «газик», который уже стоял рядом наготове с разогретым двигателем, и приказывал водителю: гнать, как можно быстрее, подальше от этого места. В ясную погоду в пустыне видно очень далеко, и засечь пылевое облако, которое образуется при пуске ракеты, очень просто. Пока советник Рычагов улепётывал в одному ему известном направлении, с восточной стороны к месту старта устремлялись израильские бомбардировщики…

От глаз вражеской разведки ракетную установку, которой командовал Михаил, до времени «Ч» прятали в большой пещере. Размеры укрытия позволяли разместить там не только ракеты, но и массу всякого другого военного оборудования.

Обходя хранилище и проверяя по списку наличие и целостность техники, Миша обнаружил новое изделие.

Стальная ажурная конструкция появилась здесь недавно. Окрашенная светлой краской в цвет пустыни, она скромно и незаметно стояла на четырёх ножках-колёсиках в дальнем углу. Размером конструкция была не больше «газика», но на легковой автомобиль явно не походила. Скорее всего, это было что-то радиотехническое: антенна или локатор, только в сложенном состоянии. В том месте, где у автомобиля обычно размещается номер, к конструкции была привинчена стальная пластинка, на которой дилетантской рукой был нарисован профиль женской головки, похожий на наколку лагерного зека, и нацарапано имя Аннушка. Зек в египетской пустыне появиться не мог. Солдат срочной службы в хранилище никогда не допускали. Значит Аннушка прилетела из Советского Союза, как нежный привет с далёкой родины, – подумал Миша.

Он обошёл конструкцию вокруг. Никаких других познавательных картинок или надписей не обнаружилось. Только одинокая стальная педаль, контуром напоминающая подошву ботинка, торчала вбок на уровне самого пола и всем своим видом просила, чтобы её нажали… Миша нажал…

Конструкция среагировала оперативно. Локатор, или что это там было на самом деле, развернулся, как цветочный бутон, и одним из стальных лепестков залепил Михаилу снизу – точно в подбородок…

На этот раз, очнувшись, он не увидел в вышине над собой никакого женского лица: ни красивого, ни некрасивого. На фоне теряющегося в темноте каменного потолка пещеры над ним склонилась безмолвная Аннушка, задрав бесстыжим образом свою параболическую юбку-антенну.

Она его совсем не любила и не могла любить. Она была железная, и у неё не было сердца.

Наступал новый 1974 год.

Зина задержалась в школе. Её выпускной класс дежурил. Когда все ушли, она с ребятами посидела ещё немного в радиорубке: директрисе объяснили, что надо проверить аппаратуру. Слушали магнитофон и по очереди курили в форточку. Наконец техничке всё это надоело, и она их выгнала на улицу.

На улице в этот последний декабрьский день резко потеплело, и можно было ещё посидеть в беседке детского садика. Сторож, как ему и полагается, не дожидаясь боя курантов, – напился и завалился спать на скрипучей раскладушке, засунув под голову кроличью шапку. Прочие блюстители порядка, которым волею календарного графика и старших начальников выпала горькая доля – дежурить в новогоднюю ночь, тоже особого рвения не показывали, справедливо полагая, что в предновогодний вечер местные хулиганы не будут болтаться по городку, а соберутся компаниями в тёплых квартирах, где у них припасена уже незамысловатая закуска и выпивка. Новый год – святой праздник, даже для хулиганов…

Но в опустевшем городке было несколько человек, которые не стремились в тёплые дома, не смотрели праздничных передач по телевизору и не резали солёные огурцы для салата.

Зина была одной из них.

Новогодняя компания не сложилась, и встречать праздник ей придётся дома, что называется – в кругу семьи. Хотя потом, после двенадцати, можно будет вполне заслуженно оставить маму одну, наедине с «Голубым огоньком», и сходить на горку во дворе десятого дома, где обычно все наши собираются… Но до этого было ещё несколько часов, и домой идти не хотелось… Мать начнёт общаться на разные темы, которые, как она думает, должны интересовать современную девушку. Или будет передавать секреты своих кулинарных рецептов, которые Зина с детства выучила наизусть. Короче, тоска…

Маму, конечно, тоже можно понять: скучно вот так вдвоём с дочерью Новый год встречать. Но Зина-то чем виновата, что отец ушёл… А может и лучше, что он ушёл… Всё-таки мама его никогда не любила. Нельзя, конечно, замуж выходить, если с детства всё о человеке знаешь – жить потом с ним не интересно… Жалко её, конечно. Она ведь уже не молоденькая: тридцать семь скоро исполнится. Хотя… Может быть, и встретит ещё какого-нибудь старичка… Кто знает?

Они ещё немного погуляли, посидели на радиаторе в подъезде кооперативной девятиэтажки и решили расходиться. Серый хотел их с Машкой проводить, но встретил родителей. Они его запрягли в санки и увели с собой в гараж за банками. Девочки ещё немного постояли около Машкиного подъезда, договорились встретиться на горке, и Зина пошла домой.

На улице было тихо и безлюдно. Магазины давно закрылись. Обыватели сидели по домам в ожидании праздника. Было то дурацкое время, когда всё вроде бы уже почти готово, но садиться за столы и идти в гости ещё рано. Часовая стрелка перевалила за цифру десять и медленно подползала к одиннадцати.

Между вторым и третьим городками нормальную дорогу ещё не сделали, и через пустырь, заваленный поломанными бетонными плитами, люди сами протоптали в снегу узкую тропинку. По открытому пространству идти было не страшно, но дальше тропинка утыкалась в деревянные заборы частных домов и разветвлялась на несколько кривых дорожек. Старые домики доживали свой век. В них ещё обитали люди, и кое-где через щели в заборах и костлявые ветки старых яблонь светились окошки. На кривых перекрёстках торчали почерневшие от времени брёвна фонарных столбов, прикрученные толстой проволокой к растрескавшимся бетонным опорам.

Этот район местные называли Мадридом в честь детского дома, где жили ещё до войны дети испанских коммунистов. После войны дети выросли, и все как один уехали на капиталистическую родину. Помещения детского дома поделили на квартиры и раздали поселковым очередникам. Здесь часто снимали жильё молодые офицерские семьи. Днём, когда светло, через Мадрид проходило много людей, и было совсем не страшно, но сейчас его тёмные переулки между кривыми заборами наводили ужас. За состоянием жилищно-коммунального хозяйства тут со времён испанского диктатора генералиссимуса Франко никто не следил, и разбитые лампочки на покосившихся фонарных столбах не менял.

Михаил Рычагов прибыл к новому месту службы сразу после Египта. Учитывая возраст, боевые заслуги и неизменное холостяцкое состояние, командование выделило ему однокомнатную квартиру. По местным понятиям Мише сильно повезло – семейные очередники годами ютились в частных домах или общежитиях, – а тут – раз! – и сразу своё отдельное жильё. Однако, если посмотреть на этот факт с другой стороны, то именно эта квартира большой зависти у местных не вызывала и желанным приобретением не являлась. Она находилась в угловом доме, на первом этаже, с северной стороны. Сырая и тёмная. Кроме того, у квартиры была нехорошая репутация. Все её предыдущие обитатели страдали какими-нибудь социальными недугами, из которых бытовое пьянство было не самым страшным. Последний жилец вообще пропал при невыясненных обстоятельствах, оставив после себя на кухонном столе недопитую бутылку водки, что было на него совсем не похоже, и разрезанный ровно на девять кусков торт «Ленинградский», что уж совсем ни в какие ворота не лезло… Некоторое время воинские начальники надеялись, что пропащий жилец объявится, но, не дождавшись, решили выделить квартиру в порядке временного жилья вновь прибывшему подполковнику.

Вместе с жилплощадью Мише Рычагову досталась скудная меблировка, фанерная этажерка с двумя десятками книг, преимущественно русской классики, и шкаф с верхней зимней одеждой. Вся летняя одежда, вероятно, находилась на теле своего хозяина в момент исчезновения. Окна в квартире были целы, хотя шпингалеты плохо закрывались, а вот стекло в кухонной двери было выбито. Острые треугольные осколки торчали из деревянной рамы, как зубы акулы, и новому квартиранту казалось, что хищная рыба пытается укусить его за руку каждый раз, когда он проходил мимо, чтобы поставить чайник.

Миша попытался выяснить, где можно купить или выписать новое стекло такого размера, но опытные люди популярно объяснили, что законным способом сделать это будет затруднительно, и поэтому самое простое – украсть новую дверь на соседней стройке. Можно, конечно, купить её за бутылку у строителей, но как-то несолидно боевому ракетчику вступать в коррупционную связь со стройбатом, ведь каждому известно, каких людей туда призывают…

И Миша выбрал правильный путь.

Сторожа на стройке и в обычные-то дни встретить было невозможно – мальчишки постоянно играли здесь в войнушку, а новосёлы заходили одолжиться свежим раствором, арматурой и досками, в разумных, конечно, пределах. А уж в новогодний вечер его и с собаками нельзя было отыскать.

После дежурства Рычагов некоторое время оставался на службе, делая вид, что чем-то там срочно занят. Но это никого, похоже, не интересовало. И когда наступил тот затишный временной провал перед самым Новым годом, о котором здесь уже упоминалось, – он пошёл на стройку.

Целая дверь оказалась довольно тяжёлой и неудобной для переноски. Поэтому он лезвием перочинного ножа отжал занозистый штапик и вынул только стекло. Стекло было лёгким, но, чтобы не сломать, нести его пришлось двумя руками прямо перед собой. Толстые кожаные перчатки не давали стеклу выскользнуть и порезать ладони. С несколькими остановками, давая рукам отдохнуть, вполне можно было дойти до дома. Главное быть внимательным, не споткнуться и не налететь на какую-нибудь корягу в темноте… особенно в Мадриде.

Зина шла по тропинке между покосившимися гнилыми заборами. Щелястые тени расчертили белый снег перед ней чёрными колючими полосами. Небо затянуло облаками, стало ещё темнее. Талый снег скрипел и чавкал под подошвами новых сапог. Звук отражался от кривых досок и казалось, что сзади кто-то идёт. Девушка остановилась и обернулась. Никого нет. Скрип послышался откуда-то сбоку. Там явно шёл человек… Что делать? Вернуться назад? А если и он пойдёт той дорогой?.. И ведь всё равно надо домой… Вон уже и окна на верхних этажах видны… Пройти-то осталось совсем немного…

Сами собой в голову полезли дурацкие мысли. Вспомнила о том, как в прошлом году пьяный прапорщик в подъезде соседнего дома зарезал свою подругу… Но ведь это было в доме… И летом…