Беседы шалопаев или Золотые семидесятые

– А помнишь удивительные названия рек, островов и гор из романов Майн Рида и Жюль Верна?

Помню, конечно, помню. Где он теперь, ветер дальних странствий, веявший со страниц этих книг? Вместе с их отважными героями плыли мы в штормовых морях, пробирались сквозь сельву Амазонии, переплывали многоводную Парану, сражались с дикими зверями и кровожадными дикарями. Через безлюдные просторы Патагонии, вдоль суровых отрогов Кордильер упорно двигались к знаменитому мысу Горн. А как волновала нас волшебная музыка Дунаевского из фильма о капитане Гранте! Холодок восторга пробегал по спине, тревожно бились мальчишеские сердца, а воображение уносило в неведомые дали. Волны времени смыли эти детские мечты, и сами мы безнадежно повзрослели, но стоит только прикрыть глаза – и снова парят гигантские кондоры над грозными вершинами Анд. И поет свирель одинокого пастуха, и вторят ей сладкоголосые «Simon&Garfunkel». Эль кондор паса, друг мой, эль кондор паса… А кондор все летит в ледяной чистоте горного воздуха, как летел и сотни лет назад, когда планета еще была огромной и неизведанной. И снова оживает память, и снова накатывают волны воспоминаний: «Видишь: птицы летят осторожно на далекие вспышки огня. И распахнут весь мир, и дорога так и просит: шагни на меня! Там, где небо шторма занавесили, там, где вязнут в тумане слова, обязательно есть неизвестные, неоткрытые острова». И ведь верили мы когда-то в эти острова, верили Буссенару, Стивенсону, Фенимору Куперу. Верили в те самые бригантины, поднимающие паруса в флибустьерском дальнем синем море.

– Но вот, сквозь пелену тумана, проступают очертания далекого Буэнос-Айреса, города, пропитанного неприкрытой, грубой чувственностью. Здесь родилось знаменитое аргентинское танго…

– И еще одна бессмертная песнь любви: «Бэсса мэ, бэсса мэ, мучо». Какая мелодия, какая романтическая история! Девочка пришла со свидания, села за пианино и простыми словами выразила то, о чем пело ее влюбленное сердце: «Целуй меня, мой мальчик». И все! Навеки вошла в души людей, в историю музыки…

– Консуэла Веласкес. Но, по-моему, она мексиканка.

– Правда? А я всегда думал, что аргентинка. И ведь многим рассказывал, никто не поправил. Вот стыдно-то!

– Думаю, что твоим доверчивым подругам это не так уж и важно. Главное – красота самой легенды: первая любовь, пылкие чувства, волнующая музыка. Какая разница советской девушке, где это было – в Аргентине или в соседней Мексике?

– Еще скажи: в Гваделупе. Ну что, рванем на родину Веласкес? Окунемся в Мексиканский залив, залезем на пирамиду ацтеков…

– Не стоит. Пыльная и скучная страна. Сомбреро, кактусы, текила, кокаин, наркобароны, да еще Сикейрос – что там еще интересного? И жара, жара. Не зря они сами толпами бегут оттуда на север.

– В прохладный Техас. Кстати, а почему бы и нам с тобой не посетить проклятую Америку, оплот империализма? Чтобы своими глазами увидеть, как она стонет под игом капитала, как бьется в судорогах перманентного кризиса…

– Перепроизводства. Как задыхается от избытка джинсов, блейзеров, дубленок, часов «Сейко», телевизоров и магнитофонов «Сони», «Филипс», «Панасоник». Чтобы ослепнуть от лживого блеска витрин супермаркетов, забитых всевозможной жратвой. Десятками сортов колбас и сыров, экзотических овощей и фруктов, попкорна, чипсов, их мерзкой жвачки, отвратительной кока-колы…

– Не трави душу! Человека, измученного общепитом.

– А ты бы не хотел увидеть в свободной продаже новейшие диски самых крутых рок-групп? Альбомы «Beatles», «Led Zeppelin», «Deep Purple», «Rolling Stones», «Creedence», «Uriah Heep», «Pink Floyd» лежат пачками, и никто их не берет. Можешь представить?

– Нет, не могу. Такое возможно только при полном коммунизме.

– Оказывается, для этого нужно всего лишь приземлиться в аэропорту имени Кеннеди. Я предлагаю лететь туда прямо из Буэнос-Айреса, бизнес-классом авиакомпании «Pan American».

– И это не подлежит обсуждению! На меньшее я не согласен.

– Все в наших руках! Мы развалимся в роскошных креслах, а длинноногая стюардесса в строгом фирменном мини будет предлагать нам охлажденные напитки: шампанское, виски, коньяк, бренди, ром, джин, текилу, французские вина. Ты что выберешь?

– Я не буду привередничать. Никакого снобизма. Я перепробую все.

– А я проверю их на вшивость: потребую кальвадос, граппу и абсент. А еще дайкири. Посмотрим, как они будут выкручиваться. Ты граппу пил? А кальвадос? Ну вот, заодно попробуем.

– А потом неспешно допьем наши аперитивы, поправим галстуки безупречных костюмов и вальяжно выйдем из салона роскошного «Боинга». И окажемся, как в фильме о будущем, в сверкающем здании аэропорта – целом городе, поражающем разноцветием лиц и одежд, пестрой сумятицей огромного людского муравейника…

– И поразимся, как точно описал все это Артур Хэйли.

– А потом окунемся в бешеный ритм делового Нью-Йорка…

– В котором человек человеку волк, а не друг, товарищ и брат…

– И где нас со всех сторон окружат улыбающиеся, открытые лица незнакомых, но приветливых и благожелательных людей…

– Но мы не поверим фальшивым улыбкам этих конформистов, погрязших в уютном болоте общества потребления.

– О чем речь! Нас не проведешь обманчивой рекламой, сверкающей в каменных джунглях Манхэттена. Но по городу мы, конечно, пройдемся. Прошвырнемся по тому самому Бродвею, пресловутой Пятой авеню, прогуляемся по Центральному парку. Поднимемся на знаменитый Empire State Building…

– Чтобы с высоты птичьего полета плюнуть на город «желтого дьявола», цитадель проклятого империализма.

– А потом, проголодавшись, зайдем в первый попавшийся бар и с отвращением съедим их традиционный сэндвич с кока-колой.

– А еще посетим Брайтон-Бич. Выйдем на набережную, глянем на гребенку поднимающихся из воды небоскребов, поприветствуем позеленевшую от свободы и морских ветров статую с рожком окаменевшего мороженого в руке…

– Но скоро нам надоест суета этого гигантского муравейника, в котором все мысли людей заняты презренным металлом, и мы без сожаления простимся с его душной атмосферой алчности и тщеславия. И отправимся по следам Ильфа и Петрова на просторы одноэтажной Америки. Возьмем напрокат огромный, как авианосец, американский автомобиль, какой-нибудь «крайслер» или «бьюик»…

– Обязательно открытый!

– Само собой. Чтобы небрежно развалиться в шикарных креслах и катить по их бесконечным хайвэям, полной грудью вдыхая воздух великой страны. А ветер будет трепать наши распахнутые рубашки, охлаждать разгоряченные лица, развевать буйные прически. Мы будем лететь по широченным автострадам, обгоняя фермерские пикапы, монстрообразные трейлеры и сверкающие кабриолеты, в которых будут сидеть роскошные блондинки, улыбающиеся нам ослепительными голливудскими улыбками…

– «Хэллоу, бэби! Ай лав ю!» – крикнем мы им и утопим педаль газа в пол, а могучий мотор отзовется утробным рычанием и вдавит нас в сиденья мощным ускорением. И замелькают вдоль дороги маленькие города, с их неизбежными придорожными автозаправками и фастфудами. И мы, наконец, увидим с детства памятные по романам Майн Рида бесконечные прерии…

– По которым все так же бродят стада непуганых либерзонов и могучих шатобрианов…

– А в прибрежных кустах вдруг мелькнет тень индейского разведчика, какого-нибудь Одинокого Волка из племени навахо, со свирепой раскраской медного лица, ожерельем из медвежьих клыков и пучком перьев, вплетенных в смоляной пук волос.

– А потом налетит сухой, горячий воздух Техаса и раскроются знакомые по вестернам пейзажи Дикого Запада. И отчетливо привидится, как из-за ближайшего поворота вылетит, в пыли и звоне копыт, семерка ковбоев в потертых джинсах, выгоревших, пропотевших ковбойках и тех самых знаменитых черных шляпах…

– А потом подкатим к настоящему придорожному салуну и, небрежным ударом открыв болтающуюся створку двери, ввалимся в его сонный полумрак, провинциальную тишину которого нарушают лишь звуки кантри из музыкального автомата…

– А в дальнем углу дремлет, закинув на стол ноги в желтых сапогах, какой-то второстепенный персонаж с косынкой на шее, в ковбойке, кожаной жилетке и шляпе, надвинутой на глаза…

– А мы уверенной походкой подойдем к бару, уставленному батареями сверкающих бутылок, усядемся на высокие табуреты и закажем двойной виски с содовой…

– А бармен спросит «Как дела, парни?» и пустит в нашу сторону по барной стойке толстые стаканы, позвякивающие кубиками льда…

– А мы ответим «Вери гуд, чувак!» и залпом выпьем янтарную прохладу шотландского самогона. А потом выйдем из темноты бара в слепящую жару полдня, сядем за руль, врубим газ до визга шин и рванем по пустынному, уходящему вдаль хайвэю. Куда? К великому Гранд-Каньону, конечно. Чтобы подойти к самому краю уступа, висящего над пропастью, и ошалеть от немыслимых размеров этого гигантского провала. Которому пока еще не нужен ремонт…

– А может, умерить аппетиты и начать со старушки Европы? Как тебе аэропорт Шарля де Голля?

– Снова хочется в Париж?

– Да, уже хотелось. Подняться на Эйфелеву башню, пройтись по Монмартру, посидеть в кафе на Елисейских полях, прогуляться по парку Тюильри, посетить великий Лувр и знаменитый Нотр-Дам…

– И ты туда же! Всем «мешает спать Париж», всех прельщает «праздник, который всегда с тобой». Праздник, да не твой!

– А почему бы и нет?

– А потому что люди строили этот город для себя, а не для тебя. Строили веками, душу вкладывали. И даже не надеялись, что тебе понравится. А ты, молодец, взял да и приперся! На все готовенькое. За красивой жизнью. Уж и не чаяли дождаться, а ты – вот он: «Здравствуйте, я ваша тетя! Я приехала к вам из Бердичева и буду у вас жить». Кому ты нужен, бездельник? Там и своих таких хватает.

– Но я же не навсегда! Увидеть одним глазком, ощутить ауру…

– Обещаешь увидеть Париж и умереть?

– Немного иначе: хотелось бы, уходя в мир иной в окружении безутешных родственников, видеть из окна Эйфелеву башню…