Однажды в Карабахе

Ганмурат насмешливо ответил:

– Ну почему же? Не такой я непонятливый, как тебе кажется, хоть и не бакинец… Наверно человеком надо быть прежде всего, а не бакинцем, или армянином, или азербайджанцем… Такими людьми и были покойные родители моего… – тут он запнулся, – …бывшего друга – Гурген и Сирануш. И пусть земля будет им пухом!

Бакинец молча подошел к оппоненту и протянул руку.

– Ты прав, дорогой. Прости… И, честно говоря, я решил рассказать эту историю после, когда услышал твою. Зачем нам лицемерить? На сердце и так тяжело…

Ганмурат утопил в своей лапе протянутую руку.

– Хеппи енд! Да здравствует дружба! – воскликнула Аталай. – Правильно, помиритесь, дяденьки!

– И не пора ли нам перейти к следующему рассказу, – бесстрастно предложил Прилизанный. – Кто следующий?

Наступившую паузу на этот раз нарушил Арзуман Алиев, который обратился ко мне:

– Командир, давай-ка я расскажу нашу историю. Помнишь, как пытались врачеванием заниматься в тылу у противника?

Я вспомнил. Теплые воспоминания молодости осветили мое лицо благодушной улыбкой, интригуя аудиторию. Стаканы шумно наполнились водкой и минералкой из необъятного ящика Арзумана, и он начал…

История третья. Зубная. Или лечите зубы до войны

Это уже не твой зуб. Это даже не мой зуб! Это его зуб…

– Однажды наша разведдиверсионная группа ночью сделала вылазку с Кубадлинского района к позициям противника. И Балабеков тоже решил пойти с нами, устав протирать штаны в штабе. Те, кто воевал, могут подтвердить, что в этих горах, густо обросших вековой растительностью, могли затеряться не то что наша маленькая группа, но и армия Ганнибала Великого. Мы достаточно глубоко внедрились в тыл армянских позиций, оставляя за собой вражеские посты, и к рассвету решили окопаться в одной расщелине с целью отдыха и оценки обстановки. Тут и началась эта история…

Вдруг противно замычал наш учитель Джабраил. Ну тот, с кем мы происхождение ишака обсуждали, и заявил, что у него зуб разболелся. Мы сначала не придали этому значения и велели ему заткнуться, так как он своим ревом мог привлечь к нам какого-нибудь голодного армянского охотника. В этих горах, по обе стороны общин, крестьяне основательно промышляли охотой, компенсируя нехватку продовольствия в условиях войны.

Джабраил ненадолго притих, но после так зарычал, что армяне всерьез могли бы подумать об инопланетном вмешательстве в карабахскую проблему. Мы в тревоге скрутили ему руки за спину, заткнули рот кляпом. И, столпившись вокруг “пленного”, задали себе сакраментальный вопрос всех времен – “что делать”?

– И зачем мы взяли этого борова в разведку? – спросил с досадой наш комвзвод Мирсадык, по прозвищу “Мулла”. До войны, в свободное от безделья время, он промышлял на кладбище, читая усопшим сомнительного текста и происхождения молитвы. Не знаю, как его старания воспринимали жмурики, но духовную кликуху он заработал честно. И теперь, степенно поглаживая свою козлиную бороду, он произнес вслух мучающий всех нас вопрос:

– И как же мы его тащить будем обратно?

– Да его легче разделать, чем тащить, – взорвался Черный Магомед, видимо, с отвращением представляя себе эту картину. – Этот сукин сын весит полтонны…

– Слушай, джан кардаш[22 - джан кардаш – обиходное у азербайджанских лезгин. Смысловое – очень дорогой, любимый брат.], тут тебе не бойня, а Джабраил не баран, – огрызнулся на него Лезги Гюлахмед, намекая на его нелицеприятную профессию мясника. Они с Джабраилом были большими друзьями, друг в друге души не чаяли. И теперь он честно выполнял свой дружеский долг. – Откройте ему рот. О Аллах, он же задохнется!

Почувствовав поддержку, герой нашего рассказа начал мычать с удвоенной энергией, словно требуя прислушаться к Гюлахмеду.

– Если мы откроем ему рот, то армяне закроют наш, – глубокомысленно изрек невозмутимый Садык. В молодости он усердно занимался еще и йогой, и, хотя последнее никак не сочеталось с его солидным брюхом, нордический характер он сохранил.

Мы дружно посмотрели на нашего уважаемого командира, ожидая от него решения этой непростой задачи. Он, кстати, был в отвратительном настроении, так как страдал расстройством кишечника от немытых лесных плодов и некачественного самогона, извини, командир…

-Мог бы пропустить детали, – проворчал я.

Арзуман пожал плечами и продолжил свой рассказ…

– Так или иначе Балабеков наклоняется к Джабраилу и спрашивает:

– Если откроют рот, будешь орать?

Тот усиленно помотал головой, и командир начал осторожно вынимать кляп. Мы, уверовав, что божественная тишина леса не нарушится глоткой этого Тарзана, свободно вздохнули. Но ненадолго.

Не успели освободить руки мнимого учителя географии, он так заорал, что наши ушные перепонки зазвенели церковным колоколом.

– Вай мама! Вай, я умер уже! Аа-а!..

Мы вновь налетели на него и кое-как засунули этот кляп обратно. Начали прислушиваться к лесу – вроде тишина. Хотя вопль этого недобитого кабана могли бы услышать аж в Ереване.

– Глядя на тебя, братец, можно потерять веру в человека, – процедил сквозь зубы Мулла Садык. – Неужели у тебя нет капли мужества, чтобы пересилить эту боль. Чему ты учил детей в школе?

– Взяточничеству, – залыбился Балабеков, – он у них бабло собирал якобы на веники и на день рождения директора.

– Да он всех нас подставит, – завопил опять Магомед. – Надо от него избавиться по закону военного времени.

Все знали, что Черный должен Джабраилу энную сумму за приобретение российских коров. Потому нам было понятно его служебное рвение.

– Только попробуй, – процедил сквозь зубы верный Гюлахмед и схватился за свой штык-нож, торчащий у него как всегда почему-то над задницей. – Брат мой завещал твой долг мне, если с ним что-то случиться, правда, джан кардаш? – обратился он к пленнику.

Тот опять усиленно закивал, хоть и разрывался от болии страха, и Магомед разочарованно сник. Все знали, что с Лезги Гюлахмедом лучше не связываться, когда он не в кондиции.

– Что же нам все-таки делать, командир, – обратился я вновь к Балабекову, – он действительно сорвет всю операцию. Если даже сумеем вернуться, таща этого кабана на себе, над нами будет смеяться вся часть.

Мы всегда надеялись на смышленость Балабекова. Он находил выход даже в самых щекотливых ситуациях и нередко этим спасал наши шкуры. И на этот раз он не подвел.

– Гюлахмед, – недолго думая, командир обратился к нашему суровому воину, – ты взял с собой кусачки?

Дело в том, что бравый горец на гражданке зарабатывал с помощью деревообрабатывающих инструментов. Проще говоря, был плотником. И в знак благодарности к ремеслу, которое его кормило, всегда носил в своих необъятных карманах небольшие кусачки и молоток. Тот недоуменно кивнул.

– Надо удалить зуб, – решительно объявил Балабеков. – Братец, ты к этой процедуре наиболее подготовленный. Мы подержим его за копыта и грабли, а ты вырвешь этот поганый зуб, который отравляет и ему, и нам жизнь.

Наступила тишина, нарушаемая лишь душераздирающими стонами несчастного учителя географии, который все слышал и на наших глазах вдруг покрылся холодным, липким потом от ожидаемой его экзекуции.

Гюлахмед неуверенно посмотрел на свои волосатые лапища.

– Джан кардаш, он откусит у меня пальцы. Смотри! У него зубы как у молодого верблюда. И как я тогда буду зарабатывать! Не смогу! – он решительно замотал головой.

– Сможешь, – незаметно подмигнул мне командир, – жизнь друга в твоих руках. Если ты этого не сделаешь, придется…

Он неопределенно провел пальцем по горлу:

– Я не могу рисковать людьми ради одного зубастого верблюда. Выбирай, или он останется без зуба, или без головы.

Гюлахмед озадаченно почесал затылок. Человек он был наивный и кристально честный. Судьба друга его волновала не меньше, чем откусанный в перспективе палец.

Магомед заржал:

– Да что с тобой? Считай, ржавый гвоздь вытаскиваешь из паршивого ящика.