Однажды в Карабахе

Джабраил опять замычал, не то из-за зуба, не то от обиды.

– Одень мой масхалат, он не такой грязный, – предложил Мулла Садык. – Смотрите, какой у него умный вид! Настоящий врач.

– Ветеринар, – мстительно поправил Магомед.

– А если он все-таки откусит палец? – со страхом спросил опять Гюлахмед, глядя на скрученного друга, который вновь начал усиленно мычать и кивать головой.

– Не откусит, – уверенно заявил Балабеков и вдруг, страшно выпучив глаза, наклонился к пленнику. – Слышишь? А то… – он задвигал пальцами, изображая ножницы, – еще кое-что удалим. Ты же знаешь, я держу слово…

Джабраил, кажется, был близок к обмороку и слабо вырывался, когда мы навалились на него. Делать было нечего. Гюлахмед вымыл руки тутовкой и решительно ухватился за его челюсть. И мы вновь осторожно вынули кляп. Тут столкнулись с новой дилеммой. Несмотря на адскую боль, Джабраил ни в какую не хотел открыть рот и лишь жалобно мычал.

– Открой рот, негодник! – потребовал у него Мулла Садык.

– Мы делаем это для твоего же блага, – сладко соврал Магомед.

Но он ни в какую. И тогда командир гаркнул:

– Хватайте кусачками за яйца!

Когда мы по инерции повернулись в указанном направлении, зубы несчастного непроизвольно разомкнулись, выплескивая наружу такой вопль, что сирена скорой помощи послышалась бы блюзом. Гюлахмед торопливо всунул кусачки в зияющее отверстие и схватился за чернеющий и опухший зуб. Повторный вопль несчастного подтвердил, что он не ошибся. Дальше произошли действия, очень напоминающие инквизиционные сцены из фильмов ужасов Спилберга, где хрип и хрюканье несчастной жертвы оглушался потоком проклятий незадачливого садиста.

Зуб никак не поддавался. Крупные капли пота застыли на лбу Гюлахмеда, отражаяв себе бледные отблески полной луны. Тогда он в отчаянии уперся коленом вгрудь Джабраила и с возгласом: ”Аллах акбар!” сделал нечеловеческий рывок. Джабраил в последний раз издал, словно предсмертный вопль потерявшего скальп индейца, и затих. Его друг и истязатель, поневоле не удержавшись, перекувыркнулся назад и скатился к колючим кустам ежевики.

Мы, застывшие, уставились на лежавшего без проблеска жизни товарища и ждали, когда он издаст хоть какой звук. Кровь из вырванного клыка сочилась из челюсти, проложив тропинку по шее. Из кустов слышались мычание и проклятие взбесившегося от колючек лезгина. Вскоре он появился перед нами в трясучке и с окровавленной добычей в кусачках.

– Вот это зуб! – удивился Магомед. – Можно подумать, он из пасти доисторического ящера. Эй, воин, – неуважительно пнул он товарища, – подыми свои апельсины. Нам кушать надо.

Джабраил же, как лежал, так и продолжал лежать без движения. Смутное чувство тревоги начало заползать в наши грешные души. Садык наклонился и приставил ухо к груди Джабраила.

– Братцы!.. – вдруг страшно прошептал он. – Он, каж… скопытился!..

Я быстро схватил руку несчастного и пощупал пульс. Он не бился. Рука была, как из холодильника. Я почувствовал, что холод, как ползучий гад, постепенно проникает и в мою душу.

– Что будем делать, командир? – повернул я побледневшее лицо к Балабекову. Но и он застыл от нежданно обрушившейся на нас беды.

Вырвал нас из оцепенения Гюлахмед, который, вдруг, бросив кусачки с зубом в сторону, с воплем ринулся к грязным ботинкам погибшего:

– Вай, горе мне! Вай, чтоб я сдох с тобой вместе! Зачем ты нас покинул так рано! Вай Алла-ах!..

– Заткнись ты, армяне услышат! – с тревогой рявкнул на него всегда трезвый Мулла Садык. – Ему ничем не помочь, душа уже обитает в раю. Наверно… А ты со своими бабскими воплями и наши души туда отправишь.

– Вай, чтоб я ослеп!.. – продолжал убиваться и почему-то обнимать вонючие ноги Джабраила Гюлахмед. – Такой джигит умер от какого-то зуба! Почему ты не сдох от пули?

– А это мысль… – вдруг тихо проговорил Балабеков, дрожащими пальцами зажигая сигарету.

Садык с Магомедом пытались оттащить крикуна от тела и закрыть ему рот. Но безуспешно. Гюлахмед вдохнул грудью воздух и с новой силой вновь заорал, как нарочно, в сторону армян.

– Что я скажу твоей жене и детям! Как посмотрю им в глаза?

– А никак, – пыхтя, ответил Садык, – очки наденешь…

– А очки зачем? – озадаченно спросил я у него.

– А чтоб скрыть бесстыжие глаза. Убил родного друга, а теперь нагло ревет, – кивнул он на лезгина.

– Я убил?! – у Гюлахмеда глаза моментально высохли, а рот захлопнулся. Кажется, он вообще дар речи потерял.

– Не я же! – невозмутимо ответил Садык. – Кто зуб вырвал?

Гюлахмед, как ошпаренный, отпрыгнул в сторону.

– Ведь вы же сами… сами… – округлившимися от ужаса глазами он уставился на Балабекова и прозаикался:

– Б-б-братцы!.. К-командир!..

– А что командир? – безжалостно продолжал добивать его Мулла Садык, прикрывая грязным платком лицо покойного. – Он тебя вежливо попросил удалить этот проклятый зуб у страдающего раба Аллаха. А ты? Изверг! Ринулся на него, как на армянина…

– Я убью себя! – вдруг завопил Гюлахмед, дико тараща глаза. – Перережу кинжалом горло! И вас убью!..

Мы еле успели отнять у него штык-нож. Он дико отбивался и в потасовке успел въехать в глаз Магомеду. Наконец его тоже повязали, прислонили к трупу и засунули в пасть кляп. Глаза его продолжали безумно гореть и блуждать.

Мы, еле отдышавшись, сели неподалеку – кто куда и начали совещаться.

– Вот гад! Силен… – проворчал Магомед, трогая синяк под глазом. После помахал кулаком в сторону обидчика. – Чуть в говно не влипли!

– А мы и так влипли, – спокойно изрек Мулла Садык.

– Ты тоже хорош, – наехал я на него, – убил, убил… А он поверил.

– Так, правда, убил, – ответил Магомед. – Он же мертвый! Кто ж его тогда убил? Сам что ли сдох? Если не он, то кто?

Все замолчали и дружно посмотрели на Балабекова. Чувствовалось, что мозг того усиленно работает. Ясно, ответственность лежала на нем. И приказ он отдал. Но мы деликатно молчали и ждали решения командира.

– Откройте рот этому… – наконец, указал он на Гюлахмеда. Нелицеприятную концовку фразы Балабеков озвучил беззвучно, но мы прочли по шевелению его губ. – И объясните, что вы шутили. Пусть заткнется и не мешает думать…

Пока Мулла, с присущим ему терпением толковал Гюлахмеду, что молчание все-таки золото, Балабеков подошел и еще раз внимательно осмотрел труп. После сел рядом на какой-то пень и неторопливо произнес:

– Я, как командир группы, внимательно осмотрел труп нашего храброго товарища и пришел к выводу, что его убили армяне…

Наступившую тишину нарушали лишь лесные звуки. Где-то жаба квакала, где-то сова крикнула. После воя какого-то горластого шакала Магомед озадачено спросил:

– Я что-то не допетрил, командир. Мы что, в штабе скажем, что пригласили армянского дантиста в лес, и он во время операции по удалению зуба нечаянно убил нашего товарища?

Мы с Садыком тоже переглянулись. Сказанное как-то не укладывалось в наших котелках. Неужели командир рехнулся от страха?

– Нет, конечно… – словно отвечая нашим мыслям, нахмурился Балабеков. – Он погиб во время боя с превосходящими силами противника.

Я, будучи хорошо знаком с изворотливым умом нашего командира, решил промолчать и ждать, чего он еще скажет. Садык также перестал напрягать мозги и ждал развязки. Но Магомед опять не стерпел и взорвался: