Однажды в Карабахе

– Все не так просто, сынок, не так просто… – Сабир Ахмедович вновь устало плюхнулся в кресло. – Есть люди, которые не ломаются ни при каких обстоятельствах, боюсь Мансуров из таких. И есть очень большая вероятность, что пока мы будем проводить аресты среди личного состава вашей части, раскручивать дело, их покровители в Баку заблокируют эти действия или обрубят расследование на определенном этапе, пожертвовав выбранным козлом отпущения. Ведь всегда можно убрать какое-то слабое звено и разомкнуть цепь…

А я хочу добраться до головы этой гидры, понимаешь, сынок, мне мало на плахе плешивой головы какого-то сраного продажного комбрига с его вороватым окружением! Если нить тянется в Москву, значит, это не только игры спецслужб, но и политика. Возможно некие силы, недовольные сменой в стране политической власти, ведут свою игру. И для нас, для первых военных разведчиков Азербайджана делом чести является развязать этот клубок, сокрушить планы врага на самом корню…

– Но я-то тут с какого бока? – я недовольно поморщился. – Не справлюсь…

– Справишься. Мы поможем… Хотя нет времени учить тебя азам разведки. Если честно, мы сами-то их толком не знаем. Но тобой займутся профессионалы. У тебя природный ум, смекалка, хладнокровие в трудных ситуациях, физическая выносливость. Эти качества в какой-то мере должны компенсировать профессионализм… Твое слово?

– Подождите, я хочу кое-что выяснить, – я опять уклонился от прямого ответа. Не лежала у меня душа на все это…

– Допустим, я соглашусь. Вы меня обучите, подготовите, затратитесь на меня и отправите за тридевять земель. Но что мне помешает плюнуть на все условности и рвануть со своей девушкой, допустим в Штаты, где вы не сможете меня достать? Мне интересен ваш ответ.

Наступила короткая пауза. После, полковник мрачно ответил.

– Мы тебе и так все объяснили бы, хотя это неприятно… – и посмотрел на Расулова. У того аж морда поплыла в нахальной ухмылке.

– Оставим в стороне твой психологический портрет о том, что ты якобы не способен на предательство, я лично в этом сомневаюсь… Представим отношение родни к такому поступку, прежде всего, твоего отца, которого весть о предательстве сына просто убьет и т.д. И перейдем к более практичной трактовке. Ведь если авантюра в твоем характере возобладает, и ты окажешься порядочной сволочью, вышеперечисленное вряд ли тебя остановит, не так ли?

– У нас на это определение разное понимание, потому лучше переходи к делу, – я спокойно возразил.

– Хорошо… – он подошел к сейфу и вытащил оттуда какую-то папку, как я понял, с моим делом. Перелистав, он достал лист и начал читать вслух.

– Мартиросян Артур Аракелович, 1972г.р., уроженец города Ленинакан[38 - Ленинакан – город в Армении. Древнее название Гюмри (Кумайри). В 1837 году российскими властями был переименован в Александрополь. В 1924 году был переименован в Ленинакан. В 1991 году обрел свое исходное название – Гюмри.] Армянской ССР. Погиб в бою. Снайпер противника, то есть наш, пробил ему череп выстрелом аж между глаз…

Далее, – опять перелистал дело он, – Абрамян Гарегин Эдуардович, 1974г.р., уроженец города Спитак Армянской Республики. Скончался от ранения в голову, опять-таки выстрелом из снайперской винтовки…

И еще: Сафарян Сейран Размикович, 1968г.р., уроженец Мартунинского района бывшего НКАО. Умер, не приходя в сознание в результате тяжелого ранения в январе этого года после позиционной перестрелки у подножия некой безымянной высотки, в районе дислокации вашей бригады. Тоже – выстрелом из винтовки…

Расулов захлопнул папку и посмотрел на меня:

– Чуешь, куда клоню?

Что-то неясное пыталось сформироваться в моем сознании, угнетая сердце. Процесс обещал затянуться и поэтому я покачал головой.

– Все три бойца противника погибли выстрелом из твоей винтовки, чувак, как и остальные шестеро, которых ты оформил на тот свет. Но, в отличие от других, эти трое принадлежали достаточно непростым семействам, – продолжил Расулов.

– …

– Артур Мартиросян был племянником депутата армянского парламента от националистической партии Дашнакцутюн Левона Папазяна, – вклинился в диалог Адылов. – Неформально он всеми признанный лидер так называемого Ленинаканского клана, который отличается бескомпромиссностью и жестокостью в борьбе со своими оппонентами. При связях дяди, раскинувшим свои торговые палатки по всей Москве, Артур запросто смог бы уклониться от службы, чего не сделал по идейным соображениям, царившим в этой семье. Дядя теперь носит его портрет в медальоне и всерьез подумывает, используя свои связи заполучить для погибшего звание Национального Героя Армении…

Абрамян Гарегин – младший сын авторитетного дельца, который находится на данный момент в федеральном розыске за совершение им ряда преступлений, в том числе афер в достаточно крупных размерах. Эдуард Абрамян, он же Эдик Красавчик причастен к организации полукриминального сообщества, действующего в Ставрополье, в Краснодарском крае и в Ростове-на-Дону, состоящего преимущественно из спитакских армян и курдов-езидов. Они занимаются традиционным для армянских мигрантов швейным бизнесом. Организованные ими мобильные мини цеха прилично шьют одежду, в основном, из модных джинсовых материалов и штампуют на них этикетки известных брендов. При попадании в поле зрения местных правоохранительных органов эти мини-предприятия быстро меняют дислокацию и начинают дело в уже заранее разведанной местности. По нашим данным, Эдик-Эдуард сейчас благополучно отлеживается в Ереване и оттуда управляет своей империей. В момент призвания отпрыска в армию, он отдыхал в местах не столь отдаленных и не сумел вывезти сыночка за пределы Армении. Жена, получив известие о гибели сына, в скором скончалась от инфаркта…

А карабахский армянин Сейран Сафарян был сыном полевого командира Размика Сафаряна, известного также под именем Размик Мартунинский. Его руки по локоть в крови азербайджанцев с первых дней сепаратистского движения в Карабахе. Участник Ходжалинского геноцида февральских дней 1992 года. Кое-кто из ходжалинцев заказал его голову за приличную сумму. Сафарян собственноручно умертвил его брата и невестку с особой жестокостью, и кровник жаждет мести. Они до этих событий знали друг друга… Убийца предупрежден и старается особенно не высовываться, остерегается даже своих армян, среди которых может оказаться тот, кто не прочь заработать. Вот коротко и о нем…

Расулов закончил речь. Все трое уставились на меня. Видимо, рассчитывали на мою сообразительность, чего явно тогда у меня не хватило.

– Не понял, вы собираетесь меня к награде представить? – я действительно озадачился выданной мне информацией и, колеблясь, спросил.

Они странно переглянулись. После Расулов заговорил с обычной ухмылкой:

– Еще к какой! Мы собираемся в случае предательства нашептать твоим будущим родственникам о расправе над девятью армянскими солдатами. Я тебя уверяю, при всей твоей чистой и романтичной любви к Джульетте Манучаровой, вряд ли ее армянское окружение захочет породниться с тобой после получения вышеназванной информации. Мы еще нашепчем об этом факте родне погибших. А после жизнь твоя за пределами Азербайджана и ломаного гроша не будет стоить. Хоть в Москве, хоть в Штатах. На, любуйся…

На фотке, брошенной им на стол, я увидел себя с вытянутой винтовкой. На прикладе отчетливо были видны аккуратно нанесенные нарезки…

“Cука! Как же я так подставился!..”

Я не любитель изображаться – нарциссизмом не страдаю. Но в тот день Наиля упрямо меня просила сфоткаться, как бы на память…

Но я никак не мог воспринять сказанное всерьез. Наконец негодующе спросил:

– Каждый день на фронте погибают десятки людей. И вы считаете, что родня погибших должна объявлять друг другу вендетту? Это же смешно!

– Ты прав, – ответил Расулов, – вендетта не объявляется. Считается, что это война виновата в смерти погибших. Кроме того, не у каждого за спиной есть специальная служба, которая при надобности может вычислить твоего кровника. Не у каждой семьи есть возможность оплатить такого рода услуги. И не каждый “сицилиец” по сути…

Но не эти трое. Тем более, что информация, с таким трудом добытая нами, будет подана им, как говорится, на блюдечке с каемочкой. Кровника, находящегося за пределами Азербайджана, нетрудно будет вычислить и наказать. Во всяком случае мы и в этом хачам поможем…

На этот раз я очень тяжело проглотил слюну и вытер ладонью вспотевший лоб.

– Да-а, достали вы меня, братья-чекисты, прям по самое не могу… Что ж мне делать-то, и с вами воевать?

– И это не все, – спокойно продолжил Сабир Ахмедович. – В случае предательства я сделаю все, чтобы имя твое было опозорено перед всем родом, чтоб подошли к каждому родственнику и прилюдно объявили о твоем скотстве. Мы еще добавим от себя. Все сделаем для того, чтобы отравить жизнь отцу, у которого в итоге сердце лопнет от сознания, что он отец изменника, сволочи и врага народа!

– Аж 37 год, если не хуже! – у меня опять злость сдавила горло, а сердце бешено забилось. – Но это же подло! Я честно воевал, мой брат погиб на фронте… И теперь мои же заслуги вы обращаете против меня? И вам не стыдно будет довести до смерти человека, честно воспитавшего сыновей, которые ни разу не запятнали его имя? А вы не отец? У вас нет детей?

Полковник побелел на глазах. Мне показалось в тот момент, что виски его еще больше поседели…

Он встал, подошел вплотную и впился в меня колючим взглядом.

– Я отец, который собственноручно отправил единственного сына на фронт, и он погиб! Я отец, который отправил сына на плаху… – тут голос его задрожал, и он поперхнулся.

– Идет война. Жестокая, бесчеловечная война, в которой решается судьба моей Родины. И лишь самоотверженность каждого может вызволить нас из этой беды. Будь у меня десять сыновей, я и их жизней не пощадил бы во имя победы. И с чего решил, что я тебя пощажу, щенок?

Я растерянно смотрел на стоявшего передо мной человека, собирающегося корректировать мою судьбу, по всей вероятности, далеко не в лучшую сторону. Я нутром чувствовал, что ничем хорошим это не закончится. Но, с удивлением заметил, что не могу ненавидеть этого человека. И более того, он все больше напоминал мне отца – такого же бескомпромиссного, честного и свято любящего Родину…

“Вот ведь как устроено! У каждого своя правда. У этого человека, пожертвовавшего жизнью единственного сына – своя, как и у моего отца. У азербайджанцев – своя, у русских – своя, у армян… У больших держав, натравливающих соседей друг на друга – своя… У меня, тщетно пытавшегося обрести свое маленькое счастье между этими “правдами”, – своя…”

Адылов, взяв обессиленного полковника под локоть, провел к креслу. Расулов уже менее враждебно спросил:

– А что, ты мог бы предать?

– Если унести ноги от всего этого идиотизма вы считаете предательством, то смогу.

– Ты подставил бы всю операцию, подставил бы всех нас, будущих вероятных жертв, безопасность страны. В общем зачете это было бы равносильно предательству.

Я огрызнулся:

– Демагогия. Если до меня никому нет дела, я сам о себе позабочусь. Вы мне достаточно ясно объяснили, чего стоит для вас патриотизм простого солдата. Если что не так, то сами готовы слить нас врагу, несмотря на заслуги. Так что не вам меня судить…

Опять неловкая пауза. Полковник по-прежнему молчал. Адылов с Расуловым растерянно переглянулись. Последний, как бы нехотя, произнес: