Однажды в Карабахе

– Долго мы пытались подобраться к этому гаду. Наконец, смогли выловить одного рядового из прифронтовой части, куда Мансуров обычно продукты доставлял. Солдат сидел на гауптвахте за самовольную отлучку с позиции. Мы нажали на него и пригрозили подвести дело под трибунал. Тот раскололся и начал божиться, что это комбат его отпустил за установленную плату, и что это у них обычная практика. А во время внезапной проверки испугался и сдал его на “съедение” особистам…

Короче, мы его завербовали на этой почве. Уверили, что тоже пытаемся избавиться от нечистого на руку командира, но для этого нужно иметь веские причины, а его показания недостаточны. И предложили ему следующее: записаться в наряд в столовую и подсыпать в большой котел, где обычно для солдат жидкие блюда готовят, порошок. Он сначала испугался и отказывался, заподозрив подставу. Тогда Адылов собственноручно насыпал себе в чай щепотку этого порошка и выпил. А когда через некоторое время пулей вылетел в уборную и оттуда послышались характерные звуки и благой мат, солдат убедился, что порошок приводит лишь к сильному расстройству кишечника.

– А командира наказали?

Тот кивнул:

– Он отстранен и под следствием. Пока только за халатность. С нашей подачи его деятельность раскручивается. Я бы таких вообще расстреливал.

– Опасные вы люди!.. – я внимательно посмотрел на него. – А мне что подсыпали? До сих пор голова болит.

– Зато какой у тебя измученный, страдальческий вид! – он радостно продемонстрировал свои пожелтевшие зубы под черными квадратными усами. – Талант у меня пропадает!

Но мой мрачный взгляд не соответствовал его приподнятому настроению. Он перестал ржать, и глаза его тоже посуровели.

– Что, никак не можешь забыть, как я тебя… – он стукнул кулаком в ладонь.

– Нет. За тобой должок.

– Заметано. После потолкуем. Ты, как ни странно, начал мне нравиться.

– А ты мне, нет…

Господа-чекисты для моего “освобождения” выбрали достаточно сложную комбинацию. Адылов во время встречи с моими родными, которые осаждали каждый день ворота спецучреждения, должен был намекнуть на свою нечистоплотность. То есть дать им понять, что его руководство за определенную мзду может меня и отпустить, якобы за недостаточностью улик. За покойным Бахтияром Мамедовым, кроме его больной сахарным диабетом незамужней сестры, никого не было. Она, конечно, могла подать жалобу, но я успел бы покинуть страну…

Оставалось решить основную проблему: откуда найти деньги на выкуп? Родители в этом отношении были некомпетентны – мы никогда денег не откладывали, да и лишних-то не оставалось – жили, как говорится, на одну зарплату. А она в постсоветскую эпоху вообще превратилась в ничто. Да и не хотелось их напрягать, зачем?

– Надо, чтобы у тебя было стопроцентное алиби, сынок, – пытался решить эту головоломку Сабир Ахмедович. – Попадешь в руки врага – все проверят…

И я вспомнил наш дачный участок в Пиршагах на берегу моря. Когда-то советское государство выделило его отцу по линии нефтяного министерства. Отец работал инженером-геологом на нефтяном промысле. Он скорее продаст дачу – больше нечего…

– А Манучаровы знают про существование этой дачи? – спросил, явно заинтересованный информацией Сабир Ахмедович.

– Конечно, знают. Не раз бывали гостями вместе с другими соседями. Дядя Самвел любил рыбачить на берегу с моим отцом.

– Отлично! – глаза полковника залучились. – Остальное предоставь нам, сынок…

Так и произошло. Вечером один из караульных взялся отправить от нас весточку родным, естественно, небесплатно. И вскользь обронил несколько слов о своем “добром” начальнике Адылове.

– Знал, что все этим закончится, – ухмылялся Мансуров, передавая свою записку. – Все здесь продается! И Карабах так продали…

– А я за этих тварей еще кровь проливал, – “сокрушался” я в гневе. – Теперь за деньги шкуру спасаю.

– Так ты и впрямь не убивал? – как бы между прочим спросил Мансуров.

– Да ты достал! – я “вышел из себя”. – Убивал, не убивал… Какая тебе разница?..

Тут надо было не переиграть. Безусловно, Мансуров, если будет заинтересован, получит обо мне всю исчерпывающую информацию у руководства моей части, с которой, очевидно, был на короткой ноге. После инсценированного вывода Саламовой из игры, те вроде должны были увериться, что ошиблись в подозрениях и при этом вряд ли посвятят Мансурова в детали убийства Мамедова. Зачем?.. Проще было, если я для всех остался убийцей.

– Тебе будет сложно, – внимательно продолжал выбуривать меня Мансуров, – вряд ли отстанут, дело-то мокрое. Если передадут ментам, то вообще не откупишься. У тебя столько нет…

– Мне бы только выйти отсюда.

– А-а, понял, – добродушно рассмеялся он. – После ноги в руки и не поминайте лихом.

Я не ответил…

Дачу у отца купил некий родственник Сабира Ахмедовича на оперативные деньги, выделенные для этой цели. Отец очень удивился, что так быстро нашелся клиент, которого вывели местным маклерам сотрудники полковника Мусаева.

– После завершения операции дачу возвратят. Знаю, как ты привязан к ней, – пообещал он.

– Да, я там вырос. Помню, раньше воду к нам водовозами возили, пресной-то не было в недрах. Отец каждое деревце собственноручно поливал…

– Жаль, мы его разочаровали, – вздохнул полковник. – Он у тебя мужик правильный, я наблюдал за ним. Видел, как ему трудно было “выкупить” тебя, даже не стал торговаться с Адыловым… Кстати, деньги твои, они пригодятся в Москве. А дачу вернут, как и договорились. Надеюсь, ты оправдаешь наши вложения, а главное, надежды…

И я вздохнул, но совсем по другой причине. Кто знает, чем все закончится? И закончится ли вообще…

Весть о моем скором освобождении удивила Мансурова.

– Надо же! – промяукал он своим певучим голосом. – Тебя даже раньше нас отпускают! Чем ты угодил властям?

– Баблом! – отрезал я. – Отец дачу продал. Единственное, что у было у нас ценное… Я это им никогда не прощу!

– Сатана правит людьми, – искренне разгневался брат Исламист. – Люди последний кусок готовы вытащить из пасти друг друга. Как же этот харам не застревает у них в глотках?

– А ты это у своего Аллаха спроси, – ответил Мансуров. – Заварил парашу на нашу голову, а мы расхлебываем. У Сатаны на земле больше блата, чем у него.

– Замолчи, сын шайтана! – разорался на него Исламист, брызжа слюной. – Убью тебя! – в следующий миг я еле успел предупредить его движение в сторону оппонента. Видно, воспитательный лимит у него закончился. Мансуров же даже бровью не повел, но, кажется, слегка удивился.

– Остынь! Что ты запарился? Аллах…

– Не произноси своим грязным языком его имя! – продолжал орать в бешенстве Исламист. – Аллах велик! И придет священный день для правоверных, когда будет повержена и ваша продажная власть, и такие мунафики[42 - “мунафик” – от арабского “нафика” – лицемерный мусульманин.] как ты! В аду будете гореть!..

Дверь камеры с лязгом открылась. В проем просунулись встревоженные морды вертухаев, с направленными на нас стволами.

– Лежать! – завизжал петушиным голосом более молодой. – Руки за голову!

– Щас! – раздразнил его после некоторого молчания, Мансуров. – Ты что, кино насмотрелся, сынок? Мы просто репетируем сцену. Хочешь, присоединяйся.

Молодой попытался еще что-то провизжать для пущего устрашения, но тут рот ему заткнул другой караульный, который у нас почтальоном работал.

– Да ну их! Пошли, ужин остывает, – потащил он напарника к выходу. – А вы, тихо здесь. В следующий раз пустим очередь по камере!

Дверь опять с грохотом закрылась. Наступившую тишину нарушил Мансуров, который немного озадаченно обратился к Магомедказиеву:

– Прости, брат. Действительно, шайтан меня дернул за язык. Я уважаю идеалистов вроде тебя. По крайней мере, они не воткнут тебе кинжал в спину…

– Пусть Аллах простит… – пробормотал смутившийся, но не отошедший еще от гнева Исламист. – И пусть он твою душу наградит хоть капелькой веры!