Жизнь. Ключи к пробуждению

Сегодня какой-то французский улов – не успела призадуматься я, как вдруг подошёл высокий брюнет Иву с печально сияющими глазами и тонким соблазнительным носом. С лёгким смущением бросил: «Мадемуазель, не хотите пройтись прогуляться в окрестностях?» Я резко кивнула, отводя взгляд. Засняв парочку интервью, с дрожью в ногах, но с уверенностью солдата я направилась к Иву. Теперь он сидел с сигаретой, вперив взгляд в чашку безвозвратно остывающего кофе.

– Жё дуа тё дир кельке щоз… – начала я, стараясь не упустить ни одного звука.

Иву приподнял бровь и обратил уши в записывающее устройство.

Моё выступление с паузами и напряжёнными вдохами походило на тираду начинающего актёра, забывшего реплики посреди действа. Оценив всю пьесу и финальный аккорд «кеске тю понс дё са» (что ты об этом думаешь), Иву вставил пару непонятных французских фраз и, схватив меня за локоть, настойчиво попросил: «Пройдёмся?»

Наша история началась с Чайного домика. И с карнавалов по выходным. В задних комнатах за баром стоял огромный серебряный сундук с маскарадными костюмами. Каждую ночь с субботы на воскресение хозяева Чайного домика, в основном французы, а с ними датчанка Кэт и шотландец Сэм, наряжались в парики, жилетки, очки и юбки. И дружной компанией отправлялись в путешествие по открытым всю ночь барам и клубам, разбросанным по всему Фридрихьсхайму. Роман с Иву родился из зелёного парика и зелёной рубашки, найденных в сундуке, когда ребята впервые позвали меня принять участие в их ночном шествии по boese Partys. Сплочённой маскарадной командой мы пробивались через двухметровых охранников-африканцев в трёхэтажный транс-кокаиновый «Трезор». Врывались в танцевальную «Кассиопею» в разгар дискотеки. Взбирались под крышу артистического «Тахелеса», расположенного в бывшем гетто. Насвистывали народные шотландские песни в ночных трамваях, вторя голосистому Сэму. И выполняли миссию творческой шайки – разносить по городу карнавал. Разгуливая под руку в роли супружеской пары, Иву и я, получали от уличных прохожих и подвыпивших танцоров забавлявший нас комплимент: «Грюнемафия? You are so soooo cool, guys.» (Зелёная мафия? Вы такие классные, ребята.) Мы с Иву прониклись образом сообщников и ближе к утру отплясывали в тесном, но уютном клубе, расположенном прямо под крышей станции метро, не расплетая объятий. А потом, примостившись в плетёном кресле на людной террасе, отвернувшись от рассвета, целовались, мягко говоря, по-бразильски. Добрались до чайного дома мы, когда остальные участники марафона уже путешествовали по снам. Растратив ночной запас адекватности, мы нырнули в лежбище Иву. Раздевая друг друга, будто разделывая капусту, мы дошли до моих случайно в тему зелёных трусов. После чего я очнулась и строго метнула в его сторону строгий взгляд:

– Эй-эй, не всё сразу. В конце концов, это только первая ночь.

– And when then? (Ну а когда?) – Пролепетал он с надеждой.

– May be tomorrow. (Может быть, завтра) – не нашлась я ответить ничего оригинальней.

В начале недели после работы шило романтических злоключений привело меня вновь к Чайному дому. Иву дружески обнял и предложил пройтись по знакомым переулкам. Мы совершили традиционный променад по барам, где он по-джентльменски угостил Берлинером на последние деньги, а на обратном пути набрался серьёзности.

– Послушай, ты мне очень нравишься. Но ты очень молода для меня. Слишком молода… В общем, мы не можем быть парой. Ты мне скорее как сестра… Моя маленькая сестрёнка.

Я продолжала идти, но что-то внутри меня шмыгнуло и сорвалось в пропасть.

– Too young? – переспросила я, усомнившись в понимании его английского.

– Вот сколько тебе лет?

– Двадцать.

– А мне 29. Видишь? Слишком большая разница.

– Причём здесь цифры? Главное, чтобы людям было хорошо вместе. И что ты придумал? Лучше скажи честно. Если я тебе не нравлюсь, тогда… к чему весь этот карнавал?.. – выпалила я со сбитым дыханием, чувствуя, как холод проступает сквозь кожу, будто деревья сквозь плотный асфальт.

– Нет, ты мне нравишься, но… сама понимаешь… ничего не выйдет.

Мы молча добрели до Чайного дома. Иву предложил кофе, но я поспешно схватила свою деловую тяжёлую сумку, пожала руку Иву, наклонившемуся ко мне за дружеским поцелуем. И вылетела на улицу под фразу вдогонку: «Заходи завтра! Сходим вместе на блошиный рынок».

Я неслась в сторону Варшавского моста, не замечая прохожих, разглядывая осыпающийся цветок внутри себя в ускоренной съёмке. Волшебство не продолжается дольше двух дней, верно? Кареты – изощренные тыквы. Или просто впервые пьяная вечеринка, чего мне так искусно удавалось избегать на родине… Или я не была достаточно пьяна, чтобы воспринять всё как шутку? Или мне слишком нравился Иву? Или моя история с ним? Берлинская жизнь только начиналась. А мне казалось, что ангел уже бросился пикой вниз с Зигецойле. Фэрнзей-тур скрутилась в спираль, а купол Берлинер-дома лопнул, оставив за собой едкий коричневый дым, как пухлые белые грибы в дождливых лесах. Очень странная и чудесная берлинская жизнь. Просто выкинь карнавалы из головы, и всё встанет на место – навязывал мне свое общество разум. Вдруг через десять лет я буду «слишком стара»? Может, Иву просто дурак и не стоит моих треволнений. Хоть и чертовски обаятелен. Ласков и вдохновляющ. Заносчив и безответственен. Одним словом, француз.

Пару дней я не могла отбелить свою жизнь от следов Иву. Его образ преследовал меня, назойливо раскачиваясь над кроватью прозрачной нежной улыбкой перед сном и перед подъёмом. Что же мне делать? Из последних сил я боролась с искушением снова заявиться в Чайный домик и тут повстречала серебряного мима, прислонившегося щекой к фонарному столбу. И вот….

После моей французской тирады, разученной при поддержке Кристофа, Иву и я выбрались на ночную Ригер-штрассе. И побрели вдоль многочисленных баров со звеняще зазывающей музыкой, обсуждая городские новости. Иву не спросил, где я выучила французский. Будто так полагалось. Я ничего не сказала про мима. Мы шутили и смеялись. В нескольких барах он угостил меня соком и вином и предложил предаться популярному развлечению завсегдатаев восточно-берлинских забегаловок – настольному футболу. Я обыграла Иву: 8 – 5. Он пожал плечами, сделав мне комплимент. Мы снова брели, наступая на уличную тишину, копируя походки друг друга. Я разгадывала в улыбке мимические послания его лица, ловя шелест наслаждения от общества кавалера-философа. Ощущая себя с ним в меру безумно и безмерно уютно, примерно на высоте Фэрнзей-тур. Какая разница. Мы ведь можем быть просто друзьями, приятелями, пересекающими берлинские парки и площади. Нам уютно без всякой романтики. И мы идеально понимаем ломаный английский другу друга.

На безлюдной широкой аллее Иву умостился посреди накренившейся лавки и ласково притянул меня к себе. Так, что я оказалась у него на коленях, продолжая улыбаться его ностальгической улыбке и игривым морщинкам. Качнув коленями плавную волну и заполучив меня ещё ближе, он прижал губы к уголку рта. Пыхнул взглядом в глаза, поцеловал в нос. В висок. В плечо, торчащее из-под зеленой кофты с вырезом, присвоенной за три евро в четырехэтажной Хумане близ дома. И скомкал воздух: «Пути лапа… Ма пути лапа». Дальше уже я обхватила его затылок цепкими пальцами и растворилась в его зелёной рубашке, торчащей из-под расстёгнутого пиджака. Он крепко сжал мои пальцы в широкой ладони, будто боясь выпустить их на обрыве горы, и больше не отпускал. До того самого момента, пока мы чудом снова ни оказались в чайном домике. И с тех пор не расставались.

– Я чувствовал себя таким идиотом, когда ты ушла, – признался Иву. – Будто я всё оборвал. Я ведь почти тебя не знал, не дал нам шанса узнать друг друга. А ты больше не появлялась. Я пытался раздобыть где-то твой телефон, но никто его не знал. Просмотрел книгу отзывов в Чайном доме от корки до корки – опять никакого следа.

Когда мы только познакомились, Иву взял на себя роль моего негласного учителя французского языка. Вскоре в мой лексикон добавилась фраза: «Жё нублирэ жамэ сэт нюи». С той же ночи бар на Ригер-штрассе стал моим домом, а Иву самым преданным и ревнивым французом.

Теперь мы жили душа в душу, проводя вместе круглые сутки, за исключением нескольких часов, когда я брала велосипед и отправлялась к себе на работу.

Обнимая за плечи, он учил меня готовить чудесные блюда из одних овощей, приправ и соусов. Совершать налёты на берлинские рынки по средам в Кройцберге, где завядшие, как казалось по внешнему облику, фрукты можно забрать бесплатно. А дома разрезать и подивиться их сочности. Мы вывозили килограммы яблок, бананов и винограда в картонных коробках, надёжно примотанных к багажнику велосипедов. И ублажали посетителей Чайного домика сочными фруктовыми салатами. Готовили тыквенный суп и тыквенное пюре. В Германии все знают толк в тыквах. Иву рассказывал, как называется по-французски каждый фрукт, а также – ножи, котлы, вилки. Устраивал чемпионаты по шахматам. Негодовал, когда проигрывал мне. Проводил для всех желающих мастер-класс по созданию электронной музыки, куда в основном приходили французы. И с приятельской солидарностью разговаривали при мне по-английски.

Когда я приезжала с работы и попадала на кухню, где Иву уже распределял ингредиенты для вечернего меню, первые десять минут мне бывало как-то не по себе. Казалось, рядом чужой человек, которого я знаю-то пару дней. Или пару недель. Кухня растворяла нас в запахе нереальности происходящей любви. Мы болтали о вкусах, разрубая помидоры. О встречах – замешивая салаты. Узнавая друг друга. Связываясь образными шнурками со скоростью вскипания пузырьков в котле с овощным ужином. Пристрастившись к любимым мимическим маскам и щёлочкам смеющихся глаз всё безнадёжней.

Хозяева Чайного домика официально внесли моё имя в график дежурств по ресторану. Ригер-штрассе 105 прославился как мультикультурный бар для Ossis, вегетарианская Мекка с международным сбродом и народной кухней по вечерам за два евро. Тут же проводили бесплатные семинары по изучению немецкого языка, показывали фильмы, писали стихи. Попав впервые в это карнавальное логово с вывеской VoKu, я обнаружила за барной стойкой пару французов, судя по речи. Посетителей не было.

– Салют, вы из Франции? – окликнула я невысокого парня в цилиндре с гордо вздёрнутым подбородком.

– Нет, из Бретани, – ответил он по-английски.

– И где это славное королевство?

– На западе Франции. Но Бретань – отдельная страна. Живут в ней бретонцы, хотя мало кто теперь помнит бретонский язык из-за ужасных правительственных репрессий. Бретонцы – потомки кельтов.

– Ты же представляешь себе кельтскую музыку, танцы? Бретонцы отплясывают в клубах под фольклорные песни выходные напролёт, напиваются так, что потом их трудно отодрать от деревянного пола. Но придя в себя, чувствуют сладостный вкус жизни и ничего не помнят. Кстати, Роно, – представился первый в моей жизни бретонец.

– Но ты же говоришь по-французски? – настояла я на своём – Научи меня паре фраз – и протянула кокетливо – плиииз!

Роно издал невразумительный крик, а из кухни выплыл долговязый брюнет с утонченным французским профилем и элегантным воротничком тонкой рубашки в полоску. Окинул взглядом пустое пространство и приземлился за круглый столик, подвинув шаткий стул мне навстречу. Проницательно изучил меня взглядом и поспешно заговорил по-французски. Из всей песни я поняла только «мадемуазель». Я смущённо просияла и попросила начать с чего попроще.

– Bonjour Madame. Что нужно ответить?

– Бонжур месье? – улыбнулась я робко.

– Bravo! – долговязый бросил свысока одобрительный кивок. – Раз у тебя талант, будет легче. – И засмеялся, сверкая глазами. – Комо-ву-запэле-ву?.. Ну, отвечай… Комо-тю-тапелль-жён-жоли?

Ничего не поняв, я засверкала глазами в ответ. Он в нетерпении подобрал с книжной полки кусок бумаги и начеркал несколько слов. Comment vous appellez-vous? – означает «как вас зовут». Повтори!

– Коммэт воус аппэллез воус… прочитала я по слогам. Он насупил густые брови.

– Bon. Комовузапэлеву. Окей?

Таким нехитрым способом он разузнал моё имя. Затем мой возраст – единственное слово, которое я запомнила с первого раза – «вантан» (vingt ans). Его имя – Иву, игриво проглоченное, показалось мне странным, ну да ладно. Условились продолжить уроки на следующий день.

Уроки возобновились. Первой моей вызубренной полноценной фразой стала реплика «ан-бон-ван-блан» (один бокал хорошего белого вина). Которое для пущего понимания следует протянуть в нос, на французский манер, а в конце добавить «сильву-пле». Иву начеркал по моей просьбе актуальный вопрос, который предполагалось тут же испробовать на бармене: «Кеске ну манжон сё суар?» (Что мы будем есть сегодня вечером?) Я крикнула это Роно, на что тот просиял: «Как всегда, мадемуазель, ФоКю», и лукаво улыбнулся. «ФоКю» означает на немецком блюда народной кухни. На французском же «фокю» именуют врунов и лицемеров. Никогда до этого дня мне не нравились ни французы, ни французский язык. Ключевая фраза – до этого дня.

Мы жили вместе уже несколько дней, когда я возобновила попытки выяснить настоящее имя Иву. Однако сделала это наиглупейшим образом. Иву или Йум, в зависимости от интонации – так звучит французское слово, обозначающее его имя. Я предложила хозяевам чайной поучаствовать в игре – каждый пишет на листе, как его зовут. Иву был первым и обозначил латинскими буквами что-то в духе Гуиллаумэ. Когда круг был завершён, друзья поинтересовались: что дальше. Я схватила бумажку и пообещала сообщить правила игры чуть позже. Возможно, разумней, было бы признаться самому Иву в моей оплошности. Но это казалось абсурдом, превышающим градус. Меня он называл на французский манер милым прозвищем: «Ма пути лапа». (Мой маленький зайка) Разумеется, с ударением на последний слог.

За чашкой кофе с Тео Колем – ведущим политической программы Frontal 21 – на крыше телестудии ZDF выяснилось, что Guillaume – это Гийом. Так что Иву для меня стал отныне Гийомка или Гийомчик. Он не сопротивлялся своей русификации. Быть парнем русской в Европе считалось роковым, вульгарным и утончённым поступком одновременно.

Работать на телеканале мне выпало с Франком – редактором передачи «Культурный журнал». Франк был компанейским уже немолодым парнем и немного говорил по-русски. День начинался с того, что к полудню он приносил нам по кофе, и я рассказывала ему о своих берлинских открытиях, а он – о своих путешествиях. При Франке можно было без проблем звонить с рабочего номера в Россию:

– Bist du eine echte Journalistin oder..? Du machst einen echten Recherch. (Ты настоящая журналистка или как? Ты проводишь расследование.)

Редактор смеялся, когда слышал мою первую фразу в трубку: «Ну как там бабушка?»

Я помогала организовать съёмки Франка в России. Вместе мы писали вопросы, которые ему предстояло задать в поездке. Потом он возвращался в Берлин, привозил моим друзьям открытки и шоколад. А я усидчиво переводила ответы куратора выставки на немецкий. Не без смеха всматриваясь в видео-интервью, где Франк задаёт вопросы по-русски и, ничего не понимая, ободряюще кивает в такт рассказу собеседника. Как раз в то время проходила выставка Бойте-кунст. (Трофейное искусство) Всё это было довольно забавно. Франк даже предлагал нам с Гийомом свою машину, когда нам хотелось уехать на пару дней за город. Но зная лихачество Иву, я не рискнула испытать нашу ответственность.

Как-то утром, когда Франк был в очередной командировке, а я – в доме на Ригер-штрассе, телефон разбудил странным голосом: