Потомокъ. Князь мертвецов

Митя снова некоторое время смотрел на Урусова недоуменно. И тоже вздохнул. Тоже тяжко.

– Петр Николаевич… Отец не брал меня на воспитание! Он меня… как говорится, породил! В законном браке с моей матушкой, малокровной княжной Морановной. После трех лет супружества.

И тут же осекся, увидев, как взгляд Урусова становится жалостливым.

«Теперь он решит, что мама отцу изменяла! – безнадежно подумал Митя. – А что еще он может подумать, ведь полукровок не бывает. Кровные рождаются лишь в союзе двух Кровных, а значит, раз я могу поднимать и упокоивать мертвецов, да еще в таких количествах… мой отец никак не может быть моим отцом. Ну а иной вариант… слишком… скажем так, овеян древностью, чтоб о нем задумался здравомыслящий человек. Пусть даже из Кровных».

– Я уже говорил вам, Митя, что мое уважение к Аркадию Валерьяновичу остается неизменным. Верю в его благородство и понимаю, что только исключительные обстоятельства… – Урусов сбился и вместо продолжения сделал пару жестов, видимо обозначающих уважение, веру, понимание и прочие его деликатные чувства.

«Еще какие исключительные!» – Митя безнадежно махнул рукой и побрел дальше. Его приподнятое настроение угасло окончательно.

– Насчет вашего батюшки я бы волновался в последнюю очередь. – Урусов снова придержал его за плечо.

– Извиняемся душевно, Дмитрий Аркадьевич… Здравия желаем, ваше благородие княжич Урусов… – мимо, кланяясь и отдавая честь, протопал строй городовых.

Митя даже знал, куда они идут – на учебу. Небольшие школы, или, если угодно, курсы для городовых существовали раньше только в Петербурге и Москве. Попытка ввести нечто похожее в губернии натолкнулась на сопротивление – городовые отчаянно блажили, не желая становиться «курсистками». Не менее отчаянно сопротивлялись и те, кого отец решил обязать к преподаванию – все тот же Урусов, местный адвокат Гольдштейн и лекарь-трупорез из мертвецкой при главном полицейском участке: мрачный, сильно пьющий, без единой капли Мораниного дара, но с изрядными знаниями и опытом. Сопротивление отец подавил быстро и решительно. Городовых пообещал попросту выгнать без выслуги лет, если кто на учебу не явится. Первые занятия начал вести сам. С Урусовым надавил на известную добросовестность Кровных при исполнении взятого на себя долга, адвокату – больше всех не желавшему иметь дело с городовыми, как с постоянными нарушителями прав его подзащитных – поставил на вид, что тот не имеет права на упреки, коли сам откажется законам и правилам обучать. Ну а трупорезу добавил жалованье.

Через неделю занятий сопротивление как новоявленных преподавателей, так и обучаемых сошло на нет. Сейчас городовые топали на занятия с некоторым даже энтузиазмом. Правда, они пока не знали, что закончат курс не все: занятия помогут избавиться от самых тупоумных и берущих не по чину. Но этот последний урок господам городовым предстояло постигнуть к концу курса.

Митя мрачно усмехнулся им вслед.

– А на чей счет мне волноваться, Петр Николаевич? – спросил он.

Урусов молча указал взглядом на губернаторский особняк на противоположной стороне улицы, а Митя в ответ покосился на него с опаской. Он… что-то знает?

После варяжского набега губернский Екатеринослав, и без того постоянно строящийся, буквально кипел. Набережная, разбитая обстрелом с пародраккаров, ремонтировалась с размахом – земляные склоны обкладывали камнем, а башни для береговых паропушек надстраивались. Но и в практически не затронутом набегом центре строительство шло вовсю – будто после налета и последовавшего за ним шествия мертвецов через весь город жители разом спохватились и принялись превращать дома и конторы в настоящие крепости. Кирпичные заводы работали денно и нощно, однако на всех кирпича все равно не хватало, и отчаявшиеся заказчики даже снизошли до заводика в отцовском имении, которое еще недавно обходили десятой дорогой. И каково же было их удивление, когда бледный, но решительный управляющий Свенельд Карлович Штольц заломил совершенно несусветную цену. Покупатели сперва смеялись, потом ругались, а недавно настороженно притихли, когда подводы из отцовского имения потянулись к губернаторскому дворцу.

И вот теперь суетливый подрядчик, похожий на круглый пирожок, наряженный в потертую пиджачную пару, метался туда-сюда вдоль стены, которую троица рабочих выкладывала кирпичом. Его, Митиным, кирпичом, с выдавленным в центре знаком мораниного серпа. Митя почувствовал, как губы растягиваются в довольной улыбке. Работа закончится, и сгорающие от любопытства местные дамы ринутся к губернаторше на чай. А та, наслаждаясь своей ролью первооткрывательницы и законодательницы мод, сперва изведет бедняжек намеками и недомолвками и наконец выложит, что кирпич из имения господина Меркулова – подумать только! – лучшее средство против восставших мертвецов.

И вот тогда… тогда… Придет наконец время его триумфа! Митя на миг зажмурился, представляя длинную очередь заказчиков, в три кольца обвивающую их имение, и выезжающую оттуда вереницу подвод. Тревожную мысль, что необыкновенные свойства кирпича он выдумал в разговоре с губернаторшей и что будет, если такой облицованный дом и впрямь попытаются взять штурмом мертвецы, Митя безжалостно гнал. Орду мертвецов поднял он и делать это вновь не собирается. А один-двое восставших естественным путем не-живых ни в какой в дом не проберутся. Городовые их шашками с серебрением посекут – их нынче и этому учат.

Кладка поднялась уже на высоту человеческого роста, под самые стрельчатые окна. Словно чувствуя Митино нетерпение, подрядчик бурно жестикулировал, подгоняя работников, и нервным взмахом пухлой руки шуганул глазеющего мальчишку. Тот презрительно сплюнул сквозь зубы и неспешно направился прочь, всем видом демонстрируя, что вовсе ему и не интересно… А затем вдруг стремительно метнулся к тачке с кирпичами, ухватил с нее что-то и ринулся бежать!

Пронзительно завопивший подрядчик, тряся пухлым чревом, ринулся в погоню, но юркий мальчишка метнулся через дорогу. Проскочил перед запряженной двуколкой… Напуганные лошади встали, коляску мотнуло, разъяренный кучер попытался достать мальчишку кнутом, но тот увернулся и помчался дальше. Едва не врезавшийся в борт коляски подрядчик погрозил вслед мальчишке кулаком и побрел обратно. Юркий пацаненок обернулся на бегу, скорчил рожу и с гиканьем пронесся мимо Мити, прижимая к груди украденный с тачки… кирпич? Мальчишка украл кирпич?

– Я давеча имел честь быть приглашенным на чай к ее превосходительству… – не обращая внимания на забавное происшествие, продолжал Урусов.

– Фасад же кладут, какие гости! – Митя обернулся, тут же позабыв о мальчишке и странной краже кирпича.

– Леокадия Александровна полагает, что легкий налет кирпичной пыли в некоторых сортах чая вовсе и незаметен, – очень серьезно ответил княжич. – Да и трудно, знаете ли, думать о вкусе чая, когда тебя так восхваляют. Восторгаются мужеством, столь необычным при общей слабости Крови, – явно цитируя, протянул Урусов.

Митя поморщился – ему не нужны были уточнения, чтобы безошибочно опознать специфические комплименты ее превосходительства.

– А еще весьма интересуются моим юным помощником… И! – Урусов многозначительно повысил голос. – Восставшими мертвецами.

Митя коротко выдохнул.

– Не будь Леокадия Александровна первой дамой губернии, ей бы у нас в Департаменте допросы вести! Когда мертвецы восстали, отчего, почему… Где в тот момент были вы, что говорили, что делали… Я, конечно, отговорился горячкой боя: дескать, не до того было, самому бы в мертвеца не превратиться, естественным, так сказать, путем. Чем вызвал изрядное недовольство. Но если со мной, в силу нашей общей принадлежности к Кровной Знати, Леокадии Александровне приходилось хоть сколько-нибудь сдерживаться, то пару дней назад бедняга Потапенко вывалился из губернаторского дворца, как из бани, – весь мокрый, глаза выпучены…

Казацкого старши?ну Потапенко Митя не опасался: тот ничего толком не видел, пришел после…

– А до этого… – тон Урусова стал еще многозначительней, – на чай приглашали госпожу Шабельскую с дочерями, особенно интересуясь любезными Адочкой, Капочкой, Липочкой и Алечкой!

То есть теми из многочисленных сестричек Шабельских, кто был в здании мариинской гимназии, когда Урусов и Митя встали между ними и наступающими варягами. Директриса – благослови ее Господь и Предки – загнала девчонок в подвал, и они почти ничего не видели, но… Если задуматься, «почти не видели» легко переходит в «кое-что все-таки видели». Особенно когда за дело берется губернаторша!

– Сдается, будь у нее возможность, она бы и пленных варягов допросила!

– Уже, – глухо ответил Митя.

– Допросила? – то ли изумился, то ли восхитился Урусов.

– Пыталась. Господин полицмейстер расстарался: и сопроводил, и камеру велел открыть. Хорошо, отец письменным приказом с печатью запретил без него камеру отворять. Такой скандал был, полицмейстер весьма грозился…

– Ждан Геннадьевич у нас известный… угодник.

– Дамский?

В ответ Урусов только зло дернул углом рта и тут же улыбнулся по-настоящему:

– Вот видите, Митя, Аркадий Валерьянович вполне способен уберечь ваши тайны… даже от госпожи губернаторши! А это посложнее, чем от альвийских шпионов!

Митя мрачно покосился на Урусова. Тот думает, что знает Митину тайну… Неправильно думает, и тайна – вовсе другая. Но отец – не деликатный княжич из кровных Симарглычей, он – сыскарь из простых, выслуживший дворянство, и что будет, если до него дойдут слухи… И какие слухи до него дойдут? О чем он узнает, услышит, догадается… и как поступит? Проклятье, у них и так отношения изрядно подпорчены, причем в нынешней ссоре Митя отца даже не винил! Сперва отцу сказали, что его пятнадцатилетний сын ввязался в бой, а когда отец бросился к нему – оказалось, что сын исчез из дома. Пропадал невесть где больше суток, а по возвращении рассказал невнятную байку о тяжком душевном потрясении, развеять которое он мог лишь вдали от людей. Отец, будучи натурой черствой и непоэтичной, ни единому слову не поверил. Но Митя же не виноват, что не мог рассказать правду! Ведь отец потребовал бы вернуть варяжскую добычу, а это решительно невозможно. Так вляпаться, как Митя вляпался, – и даже не получить за это хоть какого возмещения? Увольте, на такое он не согласен!

Но мало ему отца – еще и губернаторша!

– Что ей неймется? – буркнул он, с трудом проглотив «…дуре старой!».

– Не понимаете? – хмыкнул Урусов.

Митя мотнул головой – он все же светский человек, понимает, конечно! Если губернаторша, как и Урусов, догадывается… думает, будто догадывается… что Митиным отцом был кто-то из Моранычей… о, какая лакомая тайна!

– Если она убедится, уверится, станет писать письма подругам в Москву, в Петербург… да по всей империи! Рассказывать, хвастаться, превозносить свою проницательность… – глухо сказал он, чувствуя, как внутри становится льдисто-спокойно, а земля под его ногами начинает едва заметно шевелиться, словно там, под ней, возится… кто-то… – Она может даже и бабушке-княгине написать… – Голос Мити стал утробным…

– Дмитрий, держите себя в руках, а не то ее превосходительству никакие иные доказательства и не понадобятся, – жестко бросил Урусов, и Митя почувствовал, как к похолодевшим щекам снова приливает жар – от стыда. А еще светским человеком себя мнит – никакой выдержки! – Вы не всё знаете. – Он наклонился почти к самому Митиному уху и скороговоркой пробормотал: – У их превосходительств племянница есть.

– И что? – после недолгого молчания наконец спросил Митя.

На него посмотрели если не как на дурачка, то как на наивного столичного жителя, ничего не понимающего в губернских раскладах.

– Очень, очень малокровная Мокошевна. Почти бескровная. Такое самым роскошным приданым не покрыть, а приданое там не то чтоб плохонькое, но ничего особенного.

– И что мне за дело… – все еще не понимал Митя.

– Вам – нет дела, а губернаторше – есть! При таком малокровии девочку подумывали выдать за бескровного, как вашу матушку. И тут в губернии начинают подниматься мертвецы! А рядом все время вертится некий интересный молодой человек, вроде бы не Кровный, однако же… – Урусов снова многозначительно поиграл голосом. – Как тут не присмотреться? Очень-очень внимательно…

И вот тут Митя понял, что это все всерьез!

– Мне шестнадцать только в конце месяца будет! – возопил он. – Я… – и как в омут с головой выпалил то, чего не сказал бы при иных обстоятельствах: – Я маленький еще!