Младший сын

– Леди, – молвил граф супруге отрывисто, – вы бы приглядели за вашим сокровищем, чтоб он не позорил меня перед семьей жениха… Оденьте же его во что-либо пристойное, по размеру!

Патрик злился до черной желчи, когда на меня наскоро подогнали один из его прошлогодних дублетов.

Шотландия, Ист-Лотиан, Хейлс, сентябрь 1510

Никогда в жизни я не видел подобной свадьбы и, надеюсь, более не увижу.

Босуэлл принимал Дугласов поистине с королевским размахом. Главным отличием свадьбы Марго от свадьбы Джоанны было как раз говорящее отсутствие короля. Не пригласили его или он отказался, будучи в скорби по очередному мертворожденному ребенку, я мог только догадываться. Да и зачем на этом брачевании король Шотландии – когда короли долин сочетаются с королями холмов, действительная власть – с действующей?

Господин граф Босуэлл, могучий и сильный, был чудовищен в своем великолепии. Он не казался красив – я повторяю это всякий раз с оттенком изумления, потому что много лет потребовалось мне на то, чтобы смириться, что в этом человеке зародышем таилась какая-то часть меня, – но он занимал собой место. И делал это столь внушительно и серьезно, что немногие осмелились бы занять это самое место поодаль от него, даже не вблизи. Я физически не мог выносить исходящий от него запах власти. Он не праздновал – чествовал, заявлял, трубил: вот мы, мы таковы, мы никому не спустим, ибо всегда приходим на встречу. Но за этой заявкой одной только численностью бойцов было тем не менее прописано очевидное – не столько он уверен на деле, сколько настороже. Джорджа Хепберна, епископа Островов и казначея короля, задержали в Эдинбурге дела неотложного свойства. Крейгс вместе с Адамом отправился в Крайтон. Мастер Хейлс, любимчик графа, все же умудрился оспорить приказ отца и остался в Хейлсе. Не могу сказать, чтобы это доставило мне удовольствие – без него-то Уилл обычно терял кураж делать пакости, а вдвоем они неодолимы. Я же думал: случись что, Патрика начнут, вслед за отцом, резать первого. Дальновидность никогда не была существенным качеством моего первого полусреднего брата… Иными словами, господин граф Босуэлл убрал большую часть родни с этой странной свадьбы, расставив их так, чтоб при случае родичи смогли быстро прийти на подмогу – что из столицы, что из ближних владений фамилии. И подтянул под предлогом праздника в Хейлс троюродных кузенов Хоумов во главе с их молодым лордом Алексом, те явно радовались приглашению: жадные, хамоватые, гарцующие и вне седла – кому бы вломить… Нет смысла нападать на Босуэлла, если нет возможности вырезать Хепбернов под корень, кустом, если сразу понятно, что тут же придется иметь дело с этими чокнутыми – а после и с разъяренным наследником, с Крейгсом, с епископом Островов. Вот об этом-то явно и думали, въезжая во двор Хейлса, многоумные родичи жениха. И об этом совсем не думала моя Маргарита, продаваемая понапрасну.

Узорчатый сапфировый шелк, жесткий корсаж, плотностью больше похожий на кирасу, стюартовские жемчуга моей матери, подаренные ею Мардж к свадьбе, расплетенные, распущенные по плечам в знак чистоты и девственности рыжеватые пряди волос – и полные отчаяния глаза. Я не узнавал свою сестру, обычно-то она была средоточием жизни, тепла.

– Что с тобой? Хотя что я спрашиваю – все же невесты волнуются перед свадьбой…

Тут я с неизбежностью подумал о брачной ночи, и кровь жаром кинулась мне в лицо, но Мардж не заметила, обнимая меня – не очень-то это у нее получалось в негнущихся от дорогой вышивки рукавах платья.

– Я не волнуюсь. Мне тоскливо. Это совсем иное, Джон. Ладно, дай руку, веди меня вниз.

– Я?

– Ну, не хочешь же ты, чтоб это сделали Патрик или Уилл?

– Да ведь мне не велели тебя вести.

– А разве надо всегда делать только то, что велят? Если будущее неизбежно, что толку в промедлении!

Храбрая моя Мардж. А ведь верно. Рука об руку мы спустились вниз, в холл, из ее покоев в Восточной башне, куда она вернется только на одну ночь. Там я передал ее руку жениху, Арчибальду Дугласу, внуку пятого графа Ангуса. Высокий, темного огонька красавчик. Пустое место, если поглядеть ближе.

Соединить пару прибыл дядя жениха, Гэвин Дуглас, настоятель Сент-Джайлса, ради такого случая покинувший Эдинбург – тот самый человек, который выговорил у Папы право венчать даже и пары, находящиеся в близком кровном родстве, но не более десяти пар за четыре года, дабы способствовать миру в Шотландии. Хоть своего священника на бракосочетание поставил старый стервятник Кто-Рискнет, хоть это выговорил у Босуэлла. Гэвин, бывший священник Престонкирк и прихода Ист-Линтон, магистр искусств Сорбонны, третий сын своего отчаянного отца, был человеком острого ума и злоехидного языка, как оно и полагается величайшему поэту своего времени. О его переводе «Энеиды» Вергилия, которым он теперь занимался, нимало не входя в политические интересы семьи, блуждали шепоты восторга… я был заворожен тем, как он смотрит, говорит и двигается. Если Джордж Хепберн был мощью Церкви, отец Джейми – любовью, то Гэвин Дуглас – Ее несомненным князем. Чистое выбритое лицо, узнаваемая дугласова порода в чертах, темные пронзительные глаза, взор ястреба.

– Ты, мальчик… подойди.

– Это мой младший, – Босуэлл шагнул передо мной, как бы оттесняя меня в небытие, в тень.

– Тот самый? – от взгляда его искрило. – Наслышан… Так, где там мой недалекий, виноват – близкий, но любезный племянник? И не изволите ли начинать церемонию, господа графы?

Часовня (холл) Хейлса, в подвальном этаже – кухни замка

Мерный рокот латыни, как журчание текущей воды. Почему, думал я, не в Танталлоне? Почему маленькая наша часовенка, даже не Престонкирк, не церковь Девы Марии в Хаддингтоне? О, потому, в первую очередь, что узкий зев Танталлона, заглотив добычу, обратно может не выпустить. Поэтому вынудивший Ангуса к свадьбе и заманил жертву к себе, чтоб не рисковать. В часовне Хейлса, тесной для такого числа людей, я видел их всех – всех тех, кто определил судьбу страны на ближайшие двадцать лет. Сама власть в Шотландии – во плоти – стояла передо мной, возле меня, еще не зная своей участи, и самым горделивым из них был, конечно же, господин первый граф Босуэлл, с непокрытой седеющей головой, с профилем волка – и в лучшем придворном костюме черного бархата, расшитого серебром, в плаще, заказанном под королевскую свадьбу и посольство в Англию: синий, серый, голубой – грозовые цвета, тонкая просновка желтого, алый шелк подклада. Но смотрел я не на плащ, не на его хозяина, хотя и не было тогда более явно воздвигнутого судьбой знака тщеты, напрасной гордыни, чем он в тот миг. Меня привлекали гости.

Гости тоже прибыли выборочно – знали, черти, к кому едут. Наследником своим, Джорджем, мастером Ангусом, Кто-рискнет именно что не рискнул. Джордж, отец жениха нашей Мардж, остался в Танталлоне вместе с братом, Уильямом Гленберви, зато тут был хорошо известный Арчибальд Килспинди. Если бы Хепберны и захотели завалить Дугласов – у тех роду тоже осталось бы достаточно мужчин для кровной мести, нынче в часовне Хейлса противники сошлись равные. Я глазел на коротышку Кто-рискнет – россказни о нем преувеличивали рост, вес, внушительность, но не отражали истинного пламени. А годы в заключении на Бьюте ведь не погасили в нем ярость сердца! Смирился для виду, но смирения не прибавил: он и Босуэлл – вот удивительное зрелище спевшихся стервятника и волка, кто кому быстрей разорвет горло, кто выклюет глаз? Право же, можно делать ставки. Кто-рискнет очень, очень сильно проиграл нам в милости короля, за что ему пришлось заплатить главенством на границе, долиной Лиддесдейл и самим Хермитейджем… Забыл ли, простил? Ничего подобного. Но объединил кровь, выбрав нашу женщину в свой род. Вот тот, кто засеет поле – стоит у алтаря, держа ее безжизненную руку в своей.

О крови, о роде… о любви и согласии не шло на ум, несмотря на мягкую речь, на вдохновенные, округлые речи преосвященного Гэвина. Женишок был на четверть Бойд. А половина Бойдов стояла прямо перед нами в лице преосвященного Гэвина и младшего сына Кто-рискнет, Арчибальда. Не могу не сказать, что господин граф очень грамотно додавливал строптивую фамилию, привязав их еще и через кровь. Где не достанет Босуэлл, впишется Ангус – и тем конец, даже если и попытаются вновь поднять голову. Я озирался вокруг и по сторонам, от густоты запаха ладана хотелось чихать, приходилось тереть переносицу, притворяясь растроганным. Казалось, мы на военном сборе, не на свадьбе, кругом стояли сплошь крепкие бойцы Ист-Лотиана. Надежные тылы Босуэлла: ваутонские Хепберны, Бинстон и Уитсом. Развязные кузены Хоумы – все три брата, до самого юного, непрестанно шушукающиеся с сестрами жениха. Барон Басс. Лорд Бортсвик. Хеи из Таллы. Старый Хей Йестер с сыновьями Джоном, Уильямом и Ланцелотом. А последним – и нежданным – прибыл Неясыть Хаулетт, совершенно один, не считая двух чахлых пажей – крепкий, как древесный корень, и такой же черный от старости и крутого нрава.

«В горе и в радости, в богатстве и в бедности… покуда смерть…». Голос Гэвина Дугласа стих, и в повисшем молчании, когда его племянник Арчибальд закреплял свои права поцелуем, стало слышно, как за моей спиной Хаулетт прохрипел полуглухому Йестеру:

– Они ненадолго вместе.

Леди-мать стояла с глазами, полными слез. Матерям полагается плакать на свадьбах. Дед жениха благословил пару, затем подошел и отец невесты:

– Принеси мне внуков, дитя. Да поживей. Мне нужен от тебя мальчик. А после…

Он не договорил. Но на месте этого парня из Дугласов я бы крепко задумался.

Брачный пир шумел, выливаясь, выхлестываясь вон – от кухонь сновали взад-вперед слуги, уставляя блюдами также и нижние столы на дворе, для простых, для кинсменов. Граф Босуэлл выдает замуж дочь в сильнейшую фамилию королевства и не станет скупиться. Сама пара, родители невесты, родичи жениха занимали верхний стол в холле, сыновья Босуэлла разместились за нижним там же. Музыканты, свистящие флейтой, бренчащие лютней на галерее, не могли перебить скабрезные вопли рейдеров, доносящиеся со двора. Знамена Хепбернов шевелились под потолком в потоках теплого воздуха от раскаленного камина.

– О чем задумались, молодой человек? Быть младшим сыном Босуэлла не слишком весело?

Я промолчал. Становиться посмешищем для Дугласов не было никакого желания. Да и младшим сыном у Дугласов был вовсе не острословец Гэвин, клюнувший меня в макушку своим вопросом, а хладнокровный, словно гадюка, вдовец Арчибальд Килспинди. На того вообще глянешь – мороз по коже. И отнюдь не его Ангус выделил в жертву церкви. Что же до красавчика Гэвина – ему тонзура очевидно не жгла. Я же теперь не был ни в чем уверен, кроме того, что это очень странная свадьба – свадьба, на которой каждая сторона как будто бы ждет призыва к бойне. Возможно, потому Босуэлл и не велел тут быть Джоанне, уже в другой раз беременной, один лишь Джордж Ситон отдавал дань семейным узам. Но пили, несмотря на хмарь угрозы, так, что двое из Хоумов и один Хей уже падали с ног к первому часу пира. Я же думал о Мардж. Она была мне видна отчетливо, сегодня вместе с мужем занимавшая почетное место на помосте, такая бледная и хрупкая в непривычно богатом платье, такая отстраненная… я не мог отделаться от мысли, что не много-то разницы в ее судьбе с участью хромой молочницы Джин. Произволом отдана чужому самцу и нынче же вечером обречена во славу семьи вытерпеть болезненное вторжение в самое интимное, уязвимое. А после и ее простыни выставят на всеобщее обозрение. Я мог только надеяться, что этот молодчик будет добр к ней. У Арчибальда Дугласа фамильное, как вырубленное топором лицо с тяжелой челюстью, скептической складкой губ, темные глаза под нависшими веками, однако он по-своему красив, я бы сказал даже – притягателен… но, насколько я мог предполагать, Марго до обморока пугала именно нимало не прикрытая лоском воспитания мужская сила. Я смотрел и смотрел, как его холеные руки, длинные сильные пальцы разбирали на блюде заячье жаркое на мякоть для молодой жены. В холле уже волынки заглушали лютню и флейты, хмельные голоса требовали танцев. За нашим столом танцевать жаждали Элисон, Элизабет и Дженет, сестры жениха, откровенно разочарованные отсутствием мастера Босуэлла… не потому ли отец и отослал Адама, чтоб не вставал вопрос о браке наследника с одной из них? Развязные девицы, оголенные более, чем пристало их возрасту, приличию и незамужнему состоянию, рассеивали улыбки не только на кузенов Хоумов, но и на моих полусредних, также нетрезвых и всегда готовых красоваться за мой счет. Начал хвастовство Алекс Хоум, благо здравицы жениху и способствовали обычным для свадьбы непристойностям, а там пристроился и Патрик, сперва подробно рассказавший хихикавшим красоткам о собственной одаренности:

– А у тебя и впрямь член не больше, чем у воробья, Джонни. Твоя девка ничуть не помягчела – ты ее впрямь раскупорил? Или не в ту дырку зашел с непривычки?

Они в самом деле проверили.

Шерсть у меня на загривке встала дыбом.

Грохнули все, кто был окрест – в пределах двух десятков знакомых рож за столом. И кузены Хоумы, сучьи дети, тоже. Патрик наслаждался выражением моего лица – тогда на нем еще можно было прочесть, что думаю, как я ни старался скрыть. Не говоря ни слова, я запустил в голову мастера Хейлса миской с фаршированным рубцом, но он увернулся и только заржал:

– Ну, будет тебе! Ведь есть же еще руки и рот, чтоб сделать бабе приятное, хотя этого, – он похлопал себя по гульфику, – тебе, конечно, уже не нарастить, бедняжечке! Хотя и зачем член монаху, кроме как ссать, верно, Уилли?

Мужская неполноценность и монашество – у них было сразу два козыря, годных при иерархических играх в мире мужчин. Провожаемый хохотом, я поднялся из-за стола, пошел к дверям, но, минуя братьев, ногой вышиб подпорку лавки – кому, как не мне, было знать, что крайняя ножка у нее с трещиной… оба с проклятьями повалились мордами в стол, аж челюсти брякнули о столешницу, а оттуда – в соломенную подстилку пола. Не скажу, что это было достойным ответом, но немного поправило настроение, да.

Джинни поджидала меня, прячась за шпалерами при входе в холл, и ухватила за руку, когда я проходил мимо. Меньше всего хотелось мне сейчас видеть ее, тем более говорить, но очень уж у нее был жалкий вид. Мне не нужны были подробности, но ей хотелось оправдаться, хотя я не спрашивал оправданий. Братья нагибали каждую вилланку, какую видели во дворе, а ею брезговали только за хромоту, и теперь она им понадобилась лишь затем, чтоб еще больней уязвить меня.

– Я не хотела, мастер Джон, вот истинный крест! Мастер Уильям держал меня, а мастер Хейлс… он…

Она прятала глаза.

– Я знаю, что сделал Патрик.

– Но я скажу вам, мастер Джон, он напрасно бахвалится своим размером – он только сделал мне больно, а у вас ничуть не меньше, но вы дали мне счастье…

Ей было четырнадцать, но в том возрасте, как всякая простолюдинка, она уже обладала животным чутьем зрелой женщины. Даже если солгала – благослови ее Бог, мне тогда было нужно услышать эти слова.

– Не сердитесь на меня, – добавила она просительно. – Мастер Джон… вы были со мной так ласковы.

Если уж те мои неумелые попытки она считала лаской, что им приходится терпеть от своих скотов?

– Я не сержусь, Джин.

– Вы придете снова?

Она просила так, словно я мог отказать ей. Я не мог – не мог отказать не столько ей, сколько своей похоти, которой она оказалась единственным вместилищем. В борделе я очутился чуть позже – после женитьбы Адама. Печать была снята, яд хлынул в кровь. Брачную ночь моей сестры я провел в глубочайшем чаду греха.

Наутро Маргарет все еще была бледна, ее подсаживали в седло под понятные шуточки. Леди-мать стояла на лестнице в холл, неотрывно глядя на дочь. Мужчины Дугласы, собирающиеся восвояси, тут же окружили Мардж плотным кольцом, давая понять, что отныне ее нет больше ни для кого, кроме них, даже для братьев – она теперь их собственность, она теперь Дуглас. Я успел поднырнуть под руку Килспинди, шмыгнуть меж его конем и ее, уцепиться за стремя:

– Как ты?