Путь человека от зачатия до смерти, и немного дальше (экзистенциально-холистические аспекты)

Показательным примером патогенной ситуации может служить такая расстановка: доминирующая в семье мать, которая полностью удовлетворена дочкой (поскольку та похожа на неё), не желает второго ребёнка и хочет сделать аборт; ребёнка оставляют из-за отца. Далее появляется мальчик, похожий на отца, который встретит ещё большую нелюбовь матери и, скорее всего, деспотию. Если ситуацию выравнивать будет некому, что опять же очень вероятно, и отец отправится в командировки и чрезмерную занятость, то мальчик будет боязливым «заморышем» с энурезом и психосоматическими расстройствами.

Основным антенатальным патогенным фактором является неблагоприятная семейная обстановка, чаще из-за неуверенности в прочности брака; далее страх матери передаётся ребёнку в виде невроза страха (причём в большей степени патогенные факторы выражены в семьях мальчиков).

Преждевременные роды достоверно чаще наблюдаются среди нежеланных детей. У каждой второй женщины при родах отмечается выраженная слабость родовой деятельности и возникает необходимость в ее искусственной стимуляции. Отсутствие крика при рождении как правило связано с общей слабостью, «усталостью» новорожденного, являющейся откликом на патологию родовой деятельности у матери (которая достоверно более выражена при неврастении у детей).

К постнатальным патогенным факторам относятся проблемы грудного вскармливания, которые чаще представлены при неврозе страха. У 82% матерей в семьях с детским неврозом эмоциональный стресс в первый год жизни ребенка возрастает и может проявляться заторможенностью матери, что препятствует своевременным эмоциональным и речевым контактам с ребенком. К ведущей причине стресса относят конфликтные отношения с мужем (не редко из-за его нежелания ребёнка). Грудной ребенок легко перенимает беспокойство матери, отвечая срыгиванием, криком, беспокойным сном и сниженным аппетитом; а в первые годы жизни реакцией сильного беспокойства даже при кратковременном отсутствии матери.

Нерезко выраженные признаки невропатии[19 - Данные по невропатии и резидуальной церебральной органической недостаточности представлены по Захаров А.И. Неврозы у детей и подростков. Анамнез, этиология и патогенез. СПб., 1996.] уменьшаются в течение первых лет жизни, иногда проявляясь в виде психомоторных нарушений типа диуреза, заикания и тиков. «Камнем преткновения» в отношениях между родителями и детьми являются невропатически обусловленные проблемы сна, еды и частых заболеваний (что создаёт характерную ситуацию часто болеющего и не посещающего детский сад ребенка).

Ослабление признаков невропатии наблюдается к 10 годам: укрепляется биоритм сна и заметно возрастают защитные силы организма. Это отражается в уменьшении интенсивности некоторых психомоторных нарушений, в первую очередь энуреза. Вместе с тем постоянное перенапряжение нервно-психических сил и невроз как психогенное заболевание могут сохранить проявления невропатии на более длительный срок. В подростковом возрасте она обычно выражается вегетососудистой дистонией, бронхитами с астматическим компонентом, нейродермитом.

Резидуальная церебральная органическая недостаточность (патологии, имевшей место антенатально, перинатально (как последствия частичной отслойки плаценты, выраженной недоношенности, асфиксии в родах и внутричерепной травмы) и постнатально (в первые 2 года жизни – это сепсис, церебральные осложнения инфекций, тяжелые ушибы и сотрясения головного мозга). В клинической картине проявляется как церебрастеническим синдромом и выраженным спектром поведенческих нарушений, преимущественно повышенной возбудимостью и гиперактивностью; вместе с тем отсутствуют расторможенность и агрессивность, наряду с отсутствием чувства вины.

На появление у ребёнка невропатии существенное влияние оказывает стресс матери во время беременности, при резидуальной органической патологии – нежеланность появления ребенка (о беременности узнают случайно, не следят за ней и нередко пытаются прервать ее).

Таким образом, рассмотренные данные из области клинической психологии по исследуемому периоду развития человека дополнительно подтверждают важнейшую, а подчас главенствующую роль внутреннего мира родителей (их отношения к плоду начиная ещё даже до момента зачатия); экзистенциальные же аспекты бытия ребёнка и родителей нами разобраны выше, и остаются полностью применимыми.

Хотелось бы подчеркнуть эту мысль (о приоритете ноэтического) нетривиальным примером. Допустим в семье «растаманов» где нередко курят и, например, употребляют «нетяжелый» алкоголь (важно! здесь нет одобрения или оправдания употребления ПАВ), произошло зачатие; ребёнок желанен, любим мамой и папой, родители пребывают вне стресса, доминирует умиротворяющая и спокойная обстановка. В другой семье родители не курят, не пьют, систематически делают зарядку, но плод считают помехой, зациклено и заострённо волнуются по поводу материальной обеспеченности, к ребёнку относятся как к преждевременному стрессовому препятствию стабильно гарантированного счастья. По всей видимости, у первой пары, достоверно чаще, родится психически и физически здоровый ребёнок, и в первые месяцы жизни это закрепится; у второй пары, так же достоверно чаще, будет противоположная картина. В этом непростой пример доминанты незримого.

***

Возможно, не только у автора возникают вопросы, которые можно обозначить как прелюбопытнейшие. Допустим, гипертревожный человек пришел на консультацию (или его привели) и мы, понимающие перинатальную психологию, можем весьма точно отследить (максимально научно) глубинные корни, в чувстве тревожности матери во время беременности, которую бросил муж, и она откровенно не знала на какие «шиши» будет кормить и растить дитё, и, что понятно, очень по этому поводу волновалась (логичный сценарий, один из). И мы можем помочь человеку переписать заложенную программу, проработать внутреннюю маму и ребёнка, которая скажет ему «да, я сейчас очень переживаю, мне волнительно, но мы обязательно справимся, я очень люблю и жду тебя». Теперь всё хорошо? Не упустили ли мы нечто важное, не приходила ли ему тревога чтобы сообщить нечто значимое, не была ли она нужной чтобы понять и решить какую-то задачу или была условием её (задачи) формирования? Нужно ли рассматривать тревогу как часть программы опыта, которому необходимо осмысление?

Или пример ощутимо жёстче: бомж, алкоголик, пропил всё, слова доброго никому не скажет одна матерная брань, мы знаем корни, можем их чётко отследить в перинатальном периоде, допустим это будет чертовски сильное, бессознательное чувство вины. Но у человека нет запроса, он вообще не собирается в этом разбираться и меняться… может ему вообще не следовало рождаться? Или зачем-то это всё-таки нужно, в этом есть смысл?…

Мы не предлагаем здесь истинного ответа, но предложим пищу для его рождения. Ранее[20 - Басов И.А. Смысл жизни и счастье в период поздней взрослости: от результатов исследования к практике психологического сопровождения. // AmericanScientificJourna№ (29) / 2019Vol.3. – С. 16-21.] мы говорили об экзистенциальной задаче, ждущей каждого ближе к закату (или новому восходу) жизни – осмысление пройденного пути в его целостности. Мы настаиваем на позиции, что решение этой задачи принципиально выполнимо любым человеком с абсолютно любой линией жизни, какой бы социально непривлекательной она ни была (в той форме и на том уровне, который человеку доступен/достаточен). Результатом этой очень непростой и, чаще, протяженной работы будет рожденное всем существом ощущение, что «моя жизнь не имела ошибки» (что потребует, в том числе, понимания всего того, что считается негативным: тревог, боли, предательства, лишений, глупостей и пр.). Вместе с тем, мы помним, что в приведенном примере, человек к данной задаче прикасаться не собирается, хотя мы и можем уверенно сказать, что она имеет решение… Возможно (и это всего лишь наше предположение) для того, чтобы увидеть ответ, нужно смотреть из нашего подлинного существа[21 - Лэнгле А. Я и моя Person- как строить себя, прийти к аутентичности. [видеозапись] // YouTube. Режим доступа: https://www.youtube.com/watch?v=VAv0DmGNKAE&t=251s (https://www.youtube.com/watch?v=VAv0DmGNKAE&t=251s).Time 01:31.], в котором растворится всё осуждение и непонимание личности, смотреть на человека сквозь формы, голос, привычки, решения (видеть essential[22 - ЛэнглеА. Existential Analysis Presentation. [видеозапись] // YouTube. Режимдоступа: https://www.youtube.com/watch?v=IptzaK8qz64&t=336s (https://www.youtube.com/watch?v=IptzaK8qz64&t=336s). Time 01:06.]). Ведь возможно, что мы в мире не для того, чтобы делать постоянно какие-либо действия, что-то совершать, а для того, чтобы просто мочь быть с самим собой и миром … и в этом содержится великий покой и понимание. По-видимому, будет правильно обозначить способность чувствовать эту внутреннюю тишину как связь с ноэтическим, как связь с душой.

По Юнгу[23 - Юнг К.Г. Тавистокские лекции. Киев: Синто, 1995.] каждому свой путь, который не только не нужно исправлять без согласия самого человека (даже имея самые благие побуждения), но и пагубно. Человек – это феномен – за ним можно следовать, если хочешь его понять и помочь, но не укладывать в прокрустово ложе; жизнь человека самоценна и должна быть лишена насилия – такова, к слову, аксиома психологического сопровождения[24 - Басов И. А. Психологическое сопровождение людей в позднем возрасте (на примере программы психологического сопровождения проживания престарелых и инвалидов в доме-интернате на основе экзистенциального подхода): Учебно-методическое пособие. / И. А. Басов – СПб.: НИЦ АРТ, 2017.].

Экзистенциальные и холистические аспекты детского и подросткового возраста

Прежде всего, отметим, что под холистическим взглядом (выстраиваемым нами на основе понимания экзистенциальной логики бытия) мы понимаем такое видение человека (устройства личности) и его жизненного пути, при котором всё многообразие выборов, случаев, поступков выстраивается в единую, непротиворечивую картину. Такой взгляд (подробно будет изложен ниже, ближе к концу, как суммирование) позволяет чётко понять, почему и, главное, зачем человек поступает так, а не иначе и для чего с ним происходит то, а не иное.

Как и прежде[25 - Басов И.А. Экзистенциальные аспекты перинатального развития человека / И.А. Басов – Москва: ЛитРес: Самиздат, 2020.], в силах остаются две ремарки: мы не находим и не подразумеваем в содержании публикации ничего мистического, и она не претендует на строгую академичность имея целью максимально приблизится к реальности (тому, что есть, так, как оно есть).

Рассмотрение детства и младшего подросткового возраста мы проведем в русле главных факторов влияющих на развитие человека: тех, что ведут к тому, что считается нормой (положительному полюсу) и тех, что ведут к неврозам (условно отрицательному полюсу).

Известно, что невроз – психогенное, обратимое заболевание[26 - Карвасарский Б. Д. Неврозы.– М., 1980.], возникающее в результате «неудачного» решения конфликта между личностью и миром (все показатели ситуации возникновения невроза, личностных характеристик родителей и ребёнка, в известной мере, могут быть легко и с пользой применимы «нормальными» людьми). В практике означает – человек не обязан реагировать дезорганизацией личности, но чем сильней воздействует психологическая травмирующая ситуация, тем больший запас прочности наших личностных особенностей требуется; и чем младше ребёнок, тем глупей его (запас) требовать (хотя не так мало родителей и взрослых в этом отношении проявляют незаурядное упорство и не сдаются).

Мы придерживаемся позиции, которую подтвердили ранее[27 - Басов И.А. Экзистенциальные аспекты перинатального развития человека / И.А. Басов – Москва: ЛитРес: Самиздат, 2020.] и не единожды обоснуем здесь, что базисом нормального психического формирования и развития личности является эмоциональный контакт родителей и детей, наше отношение к ним, которое исходит из внутреннего мира взрослого и в нем рождается.

Пожалуй, два самых сильных яда способных искорёжить внутреннею гармонию и гарантированно привести к неврозу – гипертрофированная направленность и незрелость чувства родительства. Первое предстает в виде гипертрофированности долга, обязанности, жёсткой принципиальности, излишней правильности, что рождает изобилие тревоги, нотаций, недоверия и сводит почти на нет душевность, воспринимая детей как недоделанных взрослых (вся атрибутика детства: непосредственность, беспричинный смех, возня – досадная помеха). Второе в виде несвоевременности (хуже – нежелательности) ребёнка и конфликтах в семье ведущих к изоляции. Соответственно другой полюс – устойчивый эмоциональный контакт, проявленный в нежности, любви, отзывчивости, терпении, последовательности.

Эмоциональная привязанность формируется при тёплом, продолжительном, тесном контакте с матерью. Её отчётливые проявления в виде выраженного беспокойства при отсутствии мамы начинаются с 7 месяцев до 2.5 лет (у девочек завершаются раньше; причем мальчики более чувствительны к разлуке с матерью, а девочки проявляют больше беспокойства при появлении чужих взрослых).

Сказанное показывает, что дети в этот период (до 2.5 лет) особенно остро нуждаются в спокойном, надежно-последовательном заботливом, любящем отношении родителей (в первую очередь матери). Эмоциональная привязанность формируется у ребенка в этот период в норме и искареженно формируется при неврозах, когда мать находится в состоянии навязчивого страха за ребёнка, тревожного одиночества, эмоционального стресса.

Здесь, для лучшего понимания, важно вспомнить, что если в перинатальный период развития мама выступала как вселенная и закладывался сам основополагающий фундамент бытия, то сейчас она является основной её фигурой, которая влияет на всё бытие и через которую формируется образ (парадигма) мира и самого человека, его несущие конструкции. Соответственно, либо формируется восприятие мамы (равно мира и чувства «я») как стабильной, безопасной опоры и источника удовлетворения эмоциональной потребности (а значит, я могу активно и самостоятельно этот мир исследовать); либо мама ненадёжна, тревожна, значит мир – это опасно, страшно, в нём легко потеряться, ребёнок будет пассивным и зависимым (в этом случае формируется невротическая привязанность, аффективно заострённая потребность в неудовлетворённой безопасности).

Поддержка отца может ощутимо скомпенсировать негативный вариант развития; и наоборот, если отец не уверен в себе, испытывает много страхов (незрелое чувство отцовства), недостаточно включен в жизнь семьи или излишне строг, груб, вспыльчив – ребёнок (особенно мальчик) более привязывается к матери (в том числе нервозно), сензитивней к её миру (в том числе легче перенимает тревогу и страхи).

К трём годам зависимость от родителей должна спадать и привязанность перетекать в новое качество – потребность признания и любви; вектор любви самого ребёнка, как части эмоционального развития, в основном будет направлен на родителя противоположного пола (достигает выраженности к 4-м годам). Если родители дарят любовь, так сказать, скорее условно безусловного характера, удовлетворяя потребность в нежности и ласке, то эмоциональное развитие протекает благоприятно. Если же идёт чрезмерное беспокойство, чрезмерно заострённая аффективная опёка, вывешивается избыточное количество «красных флажков», жёстко регламентирующих деятельность ребёнка, а любовь выдаётся чёткими дозами, которые необходимо заработать, выполняя повышенные, исковерканные требования, то происходит деформация эмоционального развития ведущая к неврозам (неврастения, невроз страха, навязчивых состояний, истерический невроз – в зависимости от родительской доминанты).

Ситуация может серьёзно осложниться (привести к эмоциональной депривации) одним или сразу двумя пунктами:

1.перинатальными истоками: нежелательностью (несвоевременностью) ребёнка, непринятием по полу;

2.проекцией чувств к супругу(е) на ребёнка (нереализованной, невосполненной любви, или вовсе перекрытие канала любви из-за обид и конфликтов, особенно когда ребёнок на него похож).

Для благоприятной полоролевой идентификации (отождествление ребёнка с родителем того же пола) протекающей в старшем дошкольном возрасте, от взрослого потребуется развитие факторов авторитета и компетентности, а также, в случае если ребёнок девочка, безопасности (отсутствие страха перед родителем). Понятно, что адекватным считается выбор роли родителя того же пола и развитие соответствующих ролевых структур личности, умение их принять (например, предпочтение профессии) и играть (например, в общении со сверстниками). Диффузия полоролевой идентификации, например, в следствии жесткого конфликта в семье, лишения достаточного человеческого общения с родителем того же пола, будет проявляться в неуверенности в себе (ведь я не понимаю «кто я»), большом количестве страхов, трудностями в общении со сверстниками.

Рассматривая эмоциональный контакт в целом и полоролевую идентификацию в частности, мы, вслед за Захаровым[28 - Захаров А.И. Неврозы у детей и подростков. Анамнез, этиология и патогенез. СПб., 1996.], говорим о выраженном чувстве любви к родителю другого пола, а не о половом чувстве («комплексе Эдипа» у мальчиков и «комплексе Электры» у девочек), т.е. исследование проходит в социально-психологическом ключе с дальнейшим раскрытием экзистенциального содержания. И так, в 4-6 лет у ребёнка существует выраженное эмоциональное влечение к родителю другого пола мотивированное чувством любви, которое дополняется потребностью в идентификации; в подражании, в детской игре, мальчик будет хотеть лежать с мамой утром в постели, а девочка быть замужем за отцом и готовить ему яичницу, но в этом, как и раньше нет враждебности. Однако, если родитель, например, пытается односторонне приблизить ребёнка к себе, использовать его как оружие для манипуляций над супругой (ом) или в целях мести, тогда нарушается естественная динамика развития, ребёнок испытывает к родителям противоречивые чувства (любви и обиды, восхищения и неприязни) и чувство вины. При череде подобных ситуаций несущих постоянное психическое напряжение весьма вероятно возникновение невротического декомпенсирующего фактора.

Вопрос о свободе выбора и детерминированности эмоционального развития ребёнка в своей крайности представлен в одной из самых «ренегатных», относительно академичности, теорий – теории выученных эмоций д.п.н. Н.И. Козлова[29 - Козлов Н. И. Психология эмоций. [видеозапись] // YouTube. Режим доступа: https://www.youtube.com/watch?v=rxjCYb6tdUA&t=1s]. Её смысл заключается в том, что эмоции – это не совсем то, что происходит с человеком по-настоящему, это инструмент для удовлетворения потребностей; и когда-то в детстве мы научились их запускать, а потом забыли об этом и теперь для нас они не «понарошку».

Приведём некоторые фрагменты данной теории, которая нами ранее рассматривалась. «…до года вы освоили комплекс оживления, удивление, интерес; хныкание, плач (недовольство, агрессия, страх, отвращение); всё дабы удовлетворить свои нехитрые потребности: поесть, поспать, отправить нужду. От года до трёх ты уже мастерски управлял своим плачем – умеешь мгновенно как запускать свой плач, так и мгновенно прекращать – умеешь подбирать свой плач под конкретного адресата; твои потребности уже разные – и честные, и придуманные (без обоснования, просто хочется – новая ситуация развития). Теперь ты играешь в эмоции и учишься ими пользоваться – освоение эмоций происходит через игру, так же как освоение речи и мастерства движений. – эмоции для тебя – новые и полезные игрушки»[30 - Басов И.А. Новые горизонты старости: подготовка и реализация потенциала / И.А. Басов – Москва: ЛитРес: Самиздат, 2020, с. 97.].

Например, игра в обиду. «Тебе не купили красный паровозик или смартфон, или мороженку. Ты надул губки, их уголки опустил вниз, сделал несчастный взгляд, может притопнул ножкой – обиделся (обидел себя). Если мама или папа выбирают подыграть = поддаются на манипуляцию, то можно тебя поздравить ты понял (закрепилось в сознании), что обидой можно влиять! обиду нужно выучить. Та-дам! Хотя обида условно больше женская тема, с их бессмертным «уйди, я не тебе плачу!»[31 - Там же.].

И далее. «Дети владеют эмоциями мастерски – в это время эмоции детей намеренны, осознаны и произвольны. Знают, кому и зачем переживают, и не переживают, когда переживать некому. Правда в процессе социализации параллельно росту начинается деградация: намеренность эмоций скрываем (я не зачем! я просто плачу!); ответственность перекладываем, т.е. мои эмоции – не моё поведение = это моя непроизвольная реакция на твоё поведение («не оставляйте меня одного в комнате, а то я буду пугаться» или «не смейтесь надо мной, а то я обижусь»); эмоции становятся шаблонными, естественными реакциями, т.е. вместо разнообразия, веера эмоций делаем типовое – это и есть формирование характера … эмоции становятся длящимися, непроизвольными в своём завершении (я не могу прекратить плакать)»[32 - Там же, с. 98-99.].

Некоторым подтверждением данной теории эмоционального развития могут служить данные связанные с проблемами адаптации у детей при помещении в ясли или при госпитализации (особенно без матери). В 92% возникают аффективные, длительные и выраженные реактивные состояния (причины: отрыв от матери, страх незнакомых взрослых, разрушение привычного, переживаемая физическая боль). В т.ч., после выписки некоторое время дети не узнают родителей, становятся капризными, эмоционально неустойчивыми, нарушается сон, возрастает количество страхов, «прилипчивость», могут появляться психомоторные нарушения. Но не все реагируют подобным образом, т.е. это своего рода не обязанность вести себя именно так (в частности, у детей из детского дома редко обнаруживаются столь яркие реакции, и даже на детей с неврозами госпитализация действует не одинаково).

Опять же, роль родителей в рассматриваемом процессе максимально существенна. У родителей неадаптированных детей достоверно выше и чаще имеются трудности с самоконтролем, конфликтность, проблемы во взаимоотношениях, нетерпимость к чужому мнению, чрезмерная настойчивость на осуществлении своих желаний, тревожно-мнительная фиксация (в т.ч., родители считают своих детей больными, даже когда они здоровы) и т.д. соответственно, дети непроизвольно усваивают эти черты характера, что затрудняет адаптацию в детском саду, школе, осложняет взаимоотношения со сверстниками.

Само заболевание неврозом может возникать как при влиянии психотравмирующих факторов на детей не отличающихся какими-либо особенностями от сверстников (что происходит реже), так и имеющих так называемую невротическую готовность (что происходит достоверно чаще). Всё то, что в психике человека обостряет сензитивность, создаёт жесткие противоречия между ним и миром будет предрасполагающим к невротической декомпенсации. Это интровентированность, впечатлительность, склонность к фиксации на неприятных переживаниях, высокая дифференцированность, сложность психики, развитое чувство «я», аффективная инертность, повышенная принципиальность. Можно сказать, что чем проще, бесхитростней, условно примитивней устройство внутреннего мира, тем он надёжней и крепче, там как бы нечему особо ломаться и нечего особо обслуживать (важно! здесь не имеется в виду, что что-то лучше или хуже, выше или ниже, это скорее технические термины, как минус и плюс на аккумуляторе). «Отягощенность» гуманистической направленностью, разведенностью по краям различных дуальностей (например, эмоциональной и рациональной сторонами психики), импрессивностью создают беззащитность (оголённость) перед замечаниями, угрозами, насмешкой (вызывая слёзы как будто по пустяковому поводу). Родители же (другие взрослые, а затем и сверстники) говорят об этих детях как о капризных, своенравных, беспокойных, упрямых или чересчур возгордившихся, ранимых, странных.

***

Далее мы подробно рассмотрим генез страха, как одной из фундаментальных эмоций человека, и тревогу, как эмоцию имеющую ту же основу – беспокойство. В целом, у любого нормального человека, в т.ч. в детском возрасте, имеются страхи и тревоги, мы так или иначе имеем беспокойство по тому или иному поводу. Однако, при высоком количестве страхов и их невротическом характере мы становимся болезненно скованными, пассивными, утрачиваем любопытство, испытываем психологическое напряжение, аффективно заостренно ищем опору, становимся чрезмерно зависимыми, настороженными, замкнутыми, приходит неверие в себя и свои силы (т.е. страх теряет свои приспособительные функции – сигнала и мобилизации). Понятно, что детям, да и взрослым, в норме свойственна жизнеутверждающая активность, любознательность и положительные эмоции, а не жёсткая фиксация на травмирующем прошлом.

Детских страхов достоверно больше в неполных семьях (что не означает, что полная семья всегда лучше) особенно в случаях мальчиков при отсутствии отца (поскольку идёт нарушение полоролевой идентификации и лишенность психологической защиты от угроз извне). Также их больше у детей живущих в отдельных квартирах, особенно у девочек (поскольку в коммунальных квартирах или коммунах больше возможностей для совместных, эмоционально насыщенных игр со сверстниками). И у мальчиков, и у девочек больше страхов, если они считают главой мать, а не отца. И, конечно, их больше в семьях конфликтных, постоянно ссорящихся родителей.

Уже новорожденным присущи страхи в виде рефлекторных (инстинктивных) реакций типа вздрагивания при резком звуке. С 1,5 месяцев можно наблюдать беспокойство при длительном отсутствии матери; к 3 ребёнок спокоен с теми взрослыми, которые ведут себя как мама (любят, ласково разговаривают, радуются ему). Ребёнок очень чувствителен к настроению матери и легко его перенимает как в плюсе, так и в минусе. После 6 месяцев ребёнок начинает «учиться» реакциям на внешний мир у мамы, например, при громком звуке не плачет, как раньше, а «спрашивает» взглядом у мамы как нужно реагировать (если она улыбкой даёт понять, что все хорошо – то ребёнок быстро успокаивается, т.е. родители, в некотором роде, являются программистами отношения к внешнему миру).

До года мы получаем прообраз одиночества, отчуждения, неприятия – это беспокойство в ответ на прерывание (уход, отсутствие) матери; а также сказочных чудовищ (кощея, бабы Яги) – пугающих, отличных от матери взрослых. Например, страх Волка чаще возникает у детей со страхами наказания со стороны отца (в случае его излишней строгости) или лишённых общения с ним. Меньше страхов и они более быстропроходящи в семьях гармоничных (без излишних тревог), с руководящей ролью отца, уверенных в себе родителей, поощряющих самостоятельность детей, помогающих процессу формирования их «я».

Типичными для младшего дошкольного возраста являются страхи одиночества, темноты и замкнутых пространств, которые легко убираются в играх[33 - Например, автору давали палку и отправляли в тёмную комнату или коридор, предварительно обговорив, что взрослые рядом и если что – сразу придут на помощь. Это (и страшно и интересно) так хорошо закрепилось, что когда я (в довольно зрелом возрасте) жил в квартире, где почти при мне из жизни ушёл человек, а мы в «ту» комнату долго не заходили, то позже специально приходил туда в тёмное время суток, не включал свет и как бы общался с помещением (т.е. сознательно прорабатывал свой страх).], особенно при участии в них отца и самостоятельным распределением ролей с подсказками взрослых. На старший дошкольный возраст приходится пик выраженности страхов, который обусловлен когнитивным развитием (возросшим пониманием опасности) и выражающийся в потоке вопросов («почему пошел дождь?», «сколько лет ты будешь жить, а я?», «откуда берутся дети?»).

Младший школьный возраст – новая социальная позиция (необходимость соответствия коллективным правилам, социальным нормам и стандартам) несущая соответствующие страхи и беспокойства: боязнь порицания, сделать или ответить что-то не так, не успеть (например, распространенный страх, особенно у девочек, опоздать в школу). В подростковом возрасте ведущими являются страхи собственной смерти и смерти родителей, а также нападения и пожара; тем не менее, общее количество страхов становится достоверно меньше.

В целом в дошкольном возрасте преобладают страхи исходящие из инстинкта самосохранения, в подростковом возрасте они носят скорее социальный, межличностный характер (в котором и формируется самосознание личности, например, страх «быть не собой»), а младший школьный – смешанный или переходный.

Конфликты в семье (отсутствие взаимопонимания между родителями их недоступность в человеческом плане), эмоциональная холодность ведёт к увеличению количества страхов и/или их аффективной составляющей (причём девочки чаще реагируют страхами, а мальчики возрастающей агрессией как защитой[34 - Например, у нас в школе (и это весьма распространённая ситуация), был мальчик, допустим Паша, росший в маргинальной, пьющей, конфликтной семье (из которой отец позже толи ушёл, толи погиб). Паша постоянно лез на рожон, проказничал, дрался и было это, что называется, не от хорошей жизни, так искорёженно пытались пробиться на свет его экзистенциальные мотивационные силы (если «по-русски» – он тоже хотел любви и признания). Потом были психоактивные вещества, приводы в милицию, воровство и затем тюрьма. Однако его история (до того момента, до которого могу отследить) продолжилась благополучно, его «перекинуло» на светлую сторону: жена, работа, дети.]); что в свою очередь приводит к неуверенности, неприятию себя, низкому социометрическому статусу, хрупким, плоским жизненным планами.

Невротическим страх становится в случае отсутствия действительной, конкретной угрозы, либо имеет существенно большую выраженность, не соответствующую по значению происходящему в действительности; вместе с тем, у него всегда существует своя психологическая подоплёка и он является ведущим клиническим проявлением при неврозах.

Хотя страхи у детей при неврозах сопоставимы со страхами у родителей, они не имеют однозначно генетического характера и является скорее результатом воздействия внутреннего мира взрослых (непроизвольное научение, их конституционально общий тип нервно-психического реагирования) на мир ребёнка (особенно при благодатной почве – повышенной сензитивности, неуверенности, ранимости, отсутствии адекватных психологических защит). Например, боязнь одиночества вызовет повышенное беспокойство, когда ребёнка нет рядом, его гиперопеку (и его так «заопекают», что лишат естества, своего я, своей жизни; т.е. дело не в ребёнке, а, допустим и достоверно чаще, в матери, которой было не досуг разбираться со своим внутреннем миром). Максимальный риск такого «заражения» будет в дошкольном возрасте (период эмоционального влечения к родителям, идентификация с ними) и в 10 лет (возраст максимальной внушаемости), причём больше по линии родителя того же пола.