Спасти Советский Союз

Мой собеседник спокойно продолжил:

– Троцкий великий стратег, но ему не хватало тактики. Он смотрел на большие цели, шел к ним и успешно решал поставленные задачи. Но его минусом было то, что не всегда смотрел под ноги. Троцкий был прямолинейный, открытый и честный, но слава – не лучший советник. Лев Давидович хотел масштаба, мыслил широко. Он обладал мощным логическим мышлением, но эмоции, которые вызывают звуки медных труб, затемняют пеленой математические расчеты. Эмоции для любого руководителя – это всегда путь к поражению. Видимо, Троцкого это и подвело. Но это был яркий человек. Недаром его боялись, все поколения руководителей партии. Основной центр мирового рабочего и коммунистического движения был в Москве. А Троцкий после того, как покинул страну, создал ему мощную альтернативу, и очень многие на планете пошли за ним. Это был явный раскол в мировом левом движении. В Испанию приехало очень много интернационалистов именно по призыву Троцкого, и это тоже вызывало раздражение в Москве. Мне искренне жаль этого человека. Обидно, что все развивается не с пользой для дела, а из личных амбиций и борьбы за власть.

– А как бы Троцкий стал руководить страной, если бы стал приемником Ленина? – мое любопытство зашкаливало за все разумные пределы.

Алексей Николаевич долго молчал, казалось, что заработала электронно-вычислительная машина последнего поколения. Но сразу давать ответ она не спешила. Прошло минут десять, математический ум моего собеседника все взвешивал и просчитывал.

– Не могу сказать точно. Троцкий мог бы много достичь, но ему тоже не хватало душевной теплоты и понимания людей. Больше мне ничего сказать про этого гениального человека.

Я был очень разочарован таким ответом. Мне казалось, что именно Троцкий мог спасти страну и построить то общество, которое очень дорожило бы мной. Но я понял одно – оценить Троцкого однозначно очень сложно даже при всем моем уважении к нему.

– Алексей Николаевич, Вы, говорят, были в двадцать пять лет преуспевающим бизнесменом?

– Да Вы что? Какой из меня бизнесмен? После службы в Красной армии поступил в кооперативный техникум, а оттуда был направлен в Сибирь. Тогда был НЭП, вот и стал кооператором. Это было интересно – начинать все с нуля. Приехал в маленький городок, оценил ситуацию и принялся за дело. Все просчитывал, стоил математическую модель нового дела, начали набирать обороты, через год пошли миллионы золотых червонцев. Конечно, если бы остался там, стал бы богатым человеком, а скорее всего, меня бы в тридцатых годах расстреляли как чуждый элемент.

Мой собеседник слегка улыбнулся, было заметно, с какой теплотой он вспоминал то время.

– А почему Вы не стали заниматься кооперацией дальше?

– К нам приехал руководитель партийной организации. Не знаю, почему он, относя ко мне по-отечески, мы много общались, я рассказывал ему про свои достижения и планы. А перед самым отъездом он шепнул мне на ухо: «Алексей, бросай все и уезжай отсюда в родной город, поступай в институт и забудь про то, чем ты тут занимался». «Но почему?» Секретарь парткома только и сказал: «Поверь мне на слово», – и уехал. Передо мной встал выбор: бросить все, уехать в никуда и все начать с нуля – или остаться работать здесь, где у меня было все. Но вспомнил глаза парторга. Я бросил все, не взяв с собой ни копейки, и отправился в полную неизвестность, обратно в нищету и безвестность. Так жизнь сбросила меня с Олимпа опять на самое дно. Вернулся в родной город. Поступать в институт в двадцать пять лет не самое лучшее дело, но я сел за книги и стал готовиться к экзаменам. Сдал успешно. Но жить было тяжело, ночами подрабатывал. Как все это разнилось с тем временем, когда я работал в Сибири! Там я был уважаемым человеком с большим достатком, а в Ленинграде – простым бедным студентом. Годы учебы пролетели быстро. После института направили мастером на ткацкую фабрику, через несколько месяцев поставили руководить цехом, а там и директором. К моему большому удивлению пригласили работать в Ленинградский горисполком, оттуда забрали в Москву на должность наркома текстильной промышленности. Такой карьерный скачок случи из-за того, что везде шли чистки, и старых руководителей практически не осталось. Сам подумай, какой из меня нарком в тридцать четыре года, тем более всего четыре года назад закончил институт? Мне было страшно. Справлюсь или нет? Но мой самый любимый предмет опять пришел мне на помощь. Математика – это мощная сила. Я добросовестно выполнял поставленные задачи методом математических расчетов и точно выстроенных алгоритмических действий. Эмоции проходили мимо меня. И это очень помогало в работе. Потом началась война. Ужасное время. Красная армия беспорядочно отступала, неся колоссальные потери и отставляя один город за другим. На Украине было построено много крупных предприятий, и теперь они могли попасть в руки врага. Меня отправили организовать эвакуацию заводов. Дело было сложным, везде царила паника и неразбериха. Самое страшное, что каждый боялся взять ответственность на себя. Тогда под бомбежками, под носом у противника удалось эвакуировать много предприятий. Особенно тяжело было в Харькове. Там был крупнейший танковый завод, но фашисты так стремительно ворвались в город, что времени на эвакуацию практически не оставалось. Но мы успели снять все оборудование и погрузить на железнодорожные платформы. Фашистские танки ворвались на территорию завода. Наш последний эшелон отправился тогда, когда немецкие солдаты почти подошли к платформе. Чудом успели вырваться из кольца окружения. Все увезли в Челябинск и там за два месяца развернули производство танков, которые были так нужны на фронте.

– Алексей Николаевич, а не страшно было тогда, в Харькове, все же нарком – и прямо почти у фашистов в лапах?

– Нет, я об этом не думал, переживал за оборудование. Но и увозить оборудование – не самое страшное, вот броситься с гранатой под танк – какое мужество надо иметь! Вот они, истинные герои страны.

На глазах моего собеседника выступили слезы. Было видно, как он переживал за тех, кто сражался на фронте.

– Говорят, Вы Москву спасли?

– Да Вы что? Это неправда. Столицу спасли наши защитники и маршал Жуков. А я просто вывозил предприятия, руководителей ЦК, наркоматы, театры, библиотеки, всякие архивы, послов. Все это было не так важно, как остановить танки, которые рвались к городу. Единственное, когда я оказался в трудном положении, это с четырнадцатого по восемнадцатого октября сорок первого. Сталин подписал постановление об эвакуации Москвы, документ был секретным, но где-то информация просочилась, и в столице случилась страшная паника. В городе не осталось практически никого из руководителей, не работали электростанции, насосные станции, почти все предприятия, не ходил общественный транспорт, закрыты были все магазины, даже милиции и той не оказалось в эти дни на месте. Город погрузился в темноту и анархию. Жители не понимали, что происходит и что творится на улицах. А через день всех охватила страшная паника, и почти два с половиной миллиона москвичей стали массово покидать столицу. Огромные толпы людей заполонила все улицы и единственную свободную дорогу на Владимир. В панике москвичи теряли рассудок и превращались в неуправляемую толпу. Собрав самых надежных сотрудников, занимался наведением порядка. Мародеры большими группами грабили магазины, набивая мешки хлебом, крупами, банками с тушенкой. Тащили кофе, чай, сахар, конфеты, колбасы. Они как обезумившие, грабили все, что плохо лежит. Где-то милиция пыталась остановить толпу, но разъяренные люди с воплями: «Все равно врагу достанется», – избивали представителей органов внутренних дел, срывая на них всю свою злобу и страх перед будущим. Четыре дня город был в руках мародеров, и полной анархии. Пришлось применить силу и только после этого благодаря жестким мерам удалось восстановить порядок. Для меня это был страшным откровением, что в нашей стране могло такое случиться, да еще и в Москве. Обидно и страшно смотреть на этих людей, в то время как солдаты гибли, защищая столицу. Наведя порядок, вывезли более, тысячи предприятий на восток и очень скоро наладили производство в тылу. А седьмого ноября подошли войска из Сибири. Они маршировали по Красной площади и оттуда направились прямо в бой. Месяц спустя враг был отброшен от Москвы ценой страшных потерь и беспредельного мужества защитников Родины. Да, – тяжело вдохнув, продолжал мой собеседник, – сколько героев проявляется в самые трудные минуты, и в то же время, сколько трусов прячется за их спинами. Но для себя тихо заметил: чем ближе к власти, тем часто бывает и меньше совести.

– Алексей Николаевич, а как Вы оцениваете Жукова?

– Жукова? Это очень сильная личность, единственный, кто мог сказать Сталину «нет». Он был мужественный генерал, решительный и твердый. Москву от поражения спас Георгий Константинович. Это была палочка-выручалочка. Туда, где было труднее всего, и казалось, что поражение неминуемо, бросали именно его. Жуков был краток. Тоже обладал прекрасным математическим умом, ни один самый хваленный немецкий фельдмаршал не смог обыграть Георгия Константиновича. Логика Жукова ломала все немецкие планы и рушила все их оборонительные рубежи. В этом была сила нашего прославленного маршала.

– А говорят, что Вы спали Ленинград от голодной смерти?

– Нет, что Вы! Это заслуга не моя. В декабре сорок первого года меня отправили в блокадный Ленинград, что там творилось, представить было страшно. Голод и холод косил людей. Я ходил по улицам блокадного города и видел все своими глазами. Люди шли по заснеженным тротуарам и падали от истощения в сугробы прямо на глазах у других, и помочь им было невозможно. Истощение приобретало необратимый характер. При виде этого, волосы ставали дыбом, а сердце кровью обливалось. Город был окружен со всех сторон, и единственное, что можно было сделать, обеспечить поставку хлеба и топлива. В Ленинграде было много военных заводов, часть предприятий удалось вывезти, но в городе оставалось более двух миллионов жителей. Я предложил организовать Дорогу жизни через Ладогу прямо по льду. Но сколько нужно было иметь мужества, что бы провести машину по льду под страшной бомбежкой фашистов. Второй путь был через заброшенную узкоколейку, но это заслуга партизан, которые в тылу врага нашли лазейку для помощи осажденному городу. Многие мои родные и друзья умерли в блокаду. Чем я мог им помочь? Ничем.

Слезы вновь выступили у него на глазах. Алесей Николаевич тяжело вдохнул, глотая ком горечи, который стоял у него в горле.

– А ведь столько напрасных жертв можно было избежать! Самым тяжелым для меня стало то, что я не мог изменить решения людей, наделенных властью, но лишенных сердца, обычного человеческого сердца.

Мой собеседник замолчал. Боль бушевала в его душе. Я это чувствовал. Да, как ему тяжело пришлось в войну с таким добрым сердцем и острой чувствительностью! Понимал, что все ужасные муки народа передавалась ему, принося страшные мучения и страдания. Я решил сменить тему.

Глава семнадцатая. Сто лет одиночества

– Извините, а какую книгу вы читаете?

Алексей Николаевич очнулся.

– Книгу? А, да, книгу. Это Гарсия Маркес – «Сто лет одиночества». Интересный роман. Очень нестандартное произведение, с глубоким подтекстом. Там был один герой – полковник Аурелиано Буэндиа, – он всю жизнь посвятил революции, поднимал множество мятежей. Его заслуги высоко оценила и даже хотели присвоить ему звание генерала. Но со временем он задался вопросом, а зачем нужна вся эта гражданская война, сколько погублено человеческих душ, ради чего? Жизнь самое ценное, что дает природа человеку и неумение существовать в мире и согласии приводит к страшным последствиям, разорению и голоду. Полковник к концу жизни понял, что сражаться вместе со своим народом против своего же народа – самое неправильное, что можно сделать в жизни.

Воспользовавшись небольшой паузой я задал самый неудобный вопрос:

– Алексей Николаевич, а как Вы оцениваете Сталина?

– В молодости относился к нему с большим уважением. Лично видел, сколько сил он отдавал модернизации страны, и понимал, какую огромную пользу приносил народу. Это был деятельный человек, индустриализация шла такими темпами, какими никто в мире не мог похвастать. За вторую пятилетку экономическая мощь страны выросла в три раза. Такого рывка мало кто мог достичь, а Сталин этого добился. Он мыслил масштабно. Сказать про Сталина плохо у меня язык не повернется. Я честно трудился, добросовестно выполнял поставленные задачи и понимал, каким нужно обладать мышлением, чтобы вот так, за короткий срок, вытащить всю страну. Приклоняюсь перед ним. Он был прекрасным математиком, все просчитывал, его можно было назвать гроссмейстером высшего уровня. И ошибался редко. Единственное, что его подвело, это внутренние комплексы, которые порождали страшные эмоции. Сталин их сдерживал, как мог. Но когда собаки рвутся вперед, а им не дают выплеснуть энергию и ярость, они становятся злыми и неуправляемыми. Это подвело его. Эмоции вырывались и заливали все вокруг кровью невинных людей. Но кто больше всего страдал от этого? Сам Сталин. Он не хотел такой жестокости, но страшный демон вырывался из его далеко не плохой души. Скорее всего, проблемы шли из детства. Вспоминая цесаревича Алексея – доброго и отзывчивого юношу, – я понимал, что ему в детстве дали много тепла. Он болел гемофилией и в любой момент мог умереть от малейшей царапины. Поэтому им очень дорожили, боялись потерять. Теплота прекрасные плоды. Душа растет в тепле и ярком свете. Она больше похожа на подсолнух. Будь у товарища Сталина теплое детство, он принес бы громадную пользу всему миру. Это очень масштабная фигура, которой просто не хватило тепла. Но у Сталина было холодное сердце, и вина в этом не его. А жертвы, в которых обвиняют Иосифа Виссарионовича, действительно были, но кто больше всех виноват в этом? Хорошо ли винить одного человека, вешая на него всех собак? Но почему же остальные молчали, когда уничтожали героя революции и Гражданской войны? Завистники злорадно ухмылялись – вот, убрали выскочку. Спустя годы топор взлетит над их головами. Но тогда, в двадцать девятом году, можно было остановить Сталина и поддержать Троцкого – и тем самым спасти и свои жизни и судьбы многих людей. А не виноваты ли те, кто на каждой трибуне кричал во все горло: «Да здравствует товарищ Сталин!»? А через некоторое время стоял у выкопанного рва на опушке леса и смотрел в грязную яму, в которой предстояло закончить свой жизненный путь? Ведь всего-то требовалось не проявлять излишней лояльности и лицемерия. И, быть может, жизнь была бы другой. А старая ленинская гвардия, которая бросилась в драку за власть, могла бы посмотреть на все чистыми глазами и понять и умом и сердцем, что надо добиваться не власти, а сделать все, что возможно для народа. И тогда люди не стояли бы равнодушно на судилищах и не голосовали за вашу смерть. Там, у стены во дворе НКВД, все эти основатели советской власти поняли свои ошибки, но слишком поздно. Но, обвиняя Сталина, надо помнить, что четыре миллиона доносчиков требовали смерти своих вчерашних друзей. Про это все почему то забыли. Забыли как, сорвав горло, разгоряченная толпа орала: «Смерть собакам!». Кому требовали смерти все эти люди? Героям революции, талантливым ученым, конструкторам и музыкантам, лучшим поэтам и писателям страны, одаренным организаторам и успешным руководителям? Почему все это случилось? Сталин виноват? Да, отчасти виноват. Но главный виновник – это злоба, которая вырвалась во время революции из сознания униженных людей. Революция свершилась, и нужно было находить примирение. Но и это не главное. Причина в том, что унижение опять вернулось, а злобы много, страшно много, и ей надо найти выход. На этой злобе вырос монстр Сталина, на этом негативе он почувствовал свою безнаказанность. Я часто видел на митингах, как осуждали врагов народа, видел искореженные от злобы лица людей. Страшно было смотреть, как они требовали смерти своих вчерашних кумиров. Но больше всего меня потрясли их глаза, что-то страшное было в их взглядах, человеческого было в них очень мало, это был демон, пробужденный революцией и не насытившийся до сих пор. Но и в этой толпе я замечал людей, у которых на глазах выступали слезы, они не кричали, их душа рыдала, видя всю эту жестокость вокруг. Все винят Сталина, но ведь можно было хотя бы промолчать на этих судилищах. Но потом, в сорок первом, я наблюдал этих вчерашних борцов с врагами народа, и как они бежали, как трусливые зайцы из Москвы, бросив все на произвол судьбы. Сколько этих людей было в толпах мародеров, грабящих магазины, и паникеров, бегающих по пустой Москве с криками: «Все, конец пришел советской власти!». Сколько этих злобных душ, требующих крови в период сталинских зачисток, становились предателями Родины, и в форме полицаев вешали самых достойных граждан страны. Но я знал и других людей. Они заступались за друзей, рискуя своей жизнью, помогали родственникам репрессированных пережить самые страшные минуты в жизни, спасая их у себя дома и серьезно рискуя своим положением, а часто и жизнью. Достойные граждане страны отказывались подписывать петиции с требованием сурово наказать того или иного человека. И таких было много. Именно они в самые тяжелые моменты вставали на защиту Родины, в отчаянном мужестве бросались под танки, погибали, защищали свой народ. Сколько их было на войне, и они первыми шли в бой, не думая о себе. Их доброе начало остро переживало о судьбах близких, матерей, жен и детей. Миллионы честных людей сражались не за славу и награды, а за мир. В этом была сила народа. А сколько женщин, стариков и детей трудились в тылу! Они падали от усталости, но их доброта шептала им на ухо: «Твой сын воюет за тебя, ты устала и не можешь больше работать, но там твоей Алешка может погибнуть, если ты не сделаешь еще один снаряд». И пожилая женщина, падая от усталости, с трудом добирается до станка, чтобы выполнить еще одну норму, не ради начальства или плана, а ради своего самого родного человека и своей страны.

На глазах Алексея Николаевича опять выступили слезы. Мой собеседник знал, что говорит, в войну много ездил по заводам и все видел своими глазами. Я читал энциклопедию и помню слова, сказанные про него: «Если на фронтах войну выиграл маршал Победы Жуков, то на трудовом фронте ее одержал маршал…» Мой собеседник.

Величие этого человека возрастало с каждой минутой в моих глазах. Передо мной сидел скромный пожилой мужчина, немного стеснительный, сдержанный, очень простой в обращении, но с такой внутренней силой, что из всех своих собеседников я постепенно стал выделять его больше всех.

– Я не могу сказать плохого про Сталина при всех его недостатках. Его поступки обусловлены тем кругом, который его окружал. Преданность – это хорошее качество собаки, она всегда смотрит хозяину в глаза и ждет только команды, чтобы выполнить любое его приказание. Умение говорить правду в глаза – это достоинство, которое должен ценить мудрый правитель. У каждого из нас есть недостатки, но способность понимать людей и прощать их ошибки и промахи – это достояние сильных людей. Когда Сталин умер, меня сняли практически со всех постов. Почему-то считали, что я выдвиженец вождя, и моей фигуре не место в правительстве. Внезапная нелюбовь к Сталину нового правителя тяжело отразилась на моей судьбе. Но прошло время, и меня вернули. Почему, не знаю.

Я помню, что Хрущев выгнал из правительства всех ставленников Сталина, но толковые люди на дороге не валяются, и, конечно, все взвесив, он пригласил моего собеседника обратно, предложив пост Председателя правительства.

– Алексей Николаевич, а как вы оцениваете Хрущева?

– Никиту Сергеевича? Интересный был человек, живой такой, энергии хоть отбавляй. В какой-то мере он был мужественным человеком, хоть и с опозданием, но начал критиковать Сталина. Лучше поздно, чем никогда. Его выступление на Двадцатом съезде можно сравнить с разорвавшейся бомбой. Говорил честно о том, что было. О репрессиях, культе личности, но о свободе говорить побоялся. Мне казалось, что Никита Сергеевич хочет изменить людей, научить их говорить правду. Но в тех условиях граждане великой страны не поняли бы его. Хрущева часто несправедливо ругают, но ведь он сделал многое для страны – и спутник вывел на орбиту, и наш человек покорил космос. Это все его заслуга. А сколько невинно осужденных освободил из тюрем и лагерей! Только за это Никите Сергеевичу нужно было поставить памятник при жизни. Но ему тоже не хватило логики, его часто эмоции захлестывали, и из доброго весельчака он превращался в агрессивного человека. Что-то было в его душе нарушено, какая-то боль не давала покоя и все время срывала его на агрессию. И поток негатива перекрывал самые лучшие качества этого человека. Вскоре Хрущев так увлекся всевозможными реформами и экспериментами, что страна начала стремительно уставать от него. Поэтому члены Политбюро приняли решение отправить первого секретаря на заслуженный отдых. В октябре шестьдесят четвертого года мы так и сделали. Надо отдать должное Хрущеву – ушел он с достоинством, сказав на прощание: «То что, вы сняли меня с должности – это моя заслуга, при Сталине вас бы просто расстреляли». Никита Сергеевич ушел, а мы стояли, склонив головы от стыда, понимая, насколько он прав. И, конечно, мы должны быть благодарны ему, что тот дикий страх, который витал повсюду, ушел в прошлое.

– А что было потом?

– Дальше? Долго спорили, кто станет главным. Но две группировки не могли договориться, и в качестве компромисса выбрали Брежнева. Почему-то его никто всерьез не воспринимал. Леонид Ильич был компанейским и веселым человеком. Он обладал весьма хорошим качеством: умел понимать людей и был человечным. Тогда меня назначили Председателем совета министров. После хрущевских реформ положение в стране было тяжелым. Все экономические вопросы легли на меня. Нужно было что-то радикально менять. Еще при Никите Сергеевиче шла дискуссия по вопросу внедрения другой экономической модели управления страной. Сталинская система изживала себя, и нужны были продуманные реформы. Общество нуждалось в новых идеях. В шестьдесят пятом году в газете «Правда» вышла статья профессора Харьковского университета, экономиста Евсея Григорьевича Либермана. Она была предельно простой и понятной и сильно поразила меня. Я позвонил автору и попросил прислать в ЦК его видение реформ. Также обратил внимание на идею академика Глушко, который предлагал всю экономику перевести на полное автоматизированное управление. Но в тех условиях реализовать такой замысел было невозможно. Любая реформа требует денег, а в стране их катастрофически не хватало. Я много времени провел с Евсеем Григорьевичем. Интересный был человек. Грамотный и дальновидный. С ним было интересно работать.

– А в чем была суть этих реформ?

– Вы знаете, в чем была основная проблема нашей экономики? Главное – выпускать продукцию, согласно установленному плану, и неважно – пользуется она спросом или нет. Вторая проблема заключалась в том, что люди не заинтересованы были хорошо работать: зарплата мизерная, начальства много, и всем нужно только одно: даешь план! При Иосифе Виссарионовиче все боялись и работали более-менее удовлетворительно, но на страхе долго не продержишься, и производительность стала резко падать. Никита Сергеевич пытался изменить такое положение дел, но ему не хватало логики. Эмоции всегда портят дело. Сидя долгими вечерами с Евсеем Григорьевичем просчитывали последствия новой реформы. Я спросил его: «Во сколько нам обойдется внедрение Ваших предложений?». Он ответил: «Стоимость бумаги!». Аргумент был весомый. И я принялся за дело. Вы спросили меня, в чем была суть реформ? Отвечу.

Глаза Алексея Николаевича загорелись, лицо просветлело, возникло ощущение, что передо мной не зрелый человек, а энергичный мужчина лет тридцати. Столько энергии шло от моего собеседника, что мне стало очень тепло рядом с ним.

– Первое, что необходимо было сделать, усилить экономические методы управления. Заставить людей работать из-под палки, больше было невозможно. Главным стимулом было заинтересовать материально – рублем. Хорошо работаешь, качественно – получили премию. Плохо – ну тогда и на зарплату не жалуйся. Важно, чтобы предприятиям хотелось выгодно работать, рабочие коллективы надо было заинтересовать. Раньше всю прибыль отдавали наверх, а потом оттуда получали дотации. Получалось, что работаешь хорошо – все отдаешь дяде, а тот подумает и решит, возвращать или нет заработанные деньги. И часто получалось, что дотации шли тем, кто работает-то как раз не самым лучшим образом. Предприятиям, получается невыгодно, хорошо работать. Зачем? Работай хорошо или плохо – все будет решать дядя наверху. И выгоды никакой. Поэтому трудовые коллективы стали работать все хуже и хуже. Реформа предлагала часть прибыли оставлять на предприятиях, и они сами решали, как ее потратить – в рамках закона, конечно. Теперь на предприятиях создавались свои фонды. Первое – это фонд развития производства. – И мой собеседник, положив книгу на скамейку, поднял правую руку и загнул большой палец. – Фонд материального поощрения. – И загнул второй палец. – Обязательные премии сотрудникам за эффективный труд. Вот представьте, ваша зарплата – сто пятьдесят рублей. Вы работаете хорошо, и вам выдают премию рублей тридцать. Доплата неплохая. Рабочий работает на станке – зарплата сто восемьдесят рублей, но он хочет заработать больше. И пожалуйста, предприятие дает ему такую возможность. Зарплата двести пятьдесят рублей, а то и выше. Рабочему интересно? Выгодно? Конечно. Теперь его материальное благополучие зависит от него самого, от того, как он будет работать и какая будет производительность труда. Третье. – Алексей Николаевич загнул средний палец. – Фонд социально-культурного поощрения. Что это такое? Предприятие откладывает деньги на строительство собственных пансионатов, профилакториев, санаториев, где смогут бесплатно отдыхать все его сотрудники. Из этого фонда можно строить детские сады, дома культуры, спортивные сооружения. Четвертое. – Он прижал безымянный палец. – Фонд жилищного строительства. Очень важный. У людей не было своего жилья. Многие ютились в переполненных коммунальных квартирах, некоторые – и таких было немало, – жили в бараках и общежитиях, и вопрос с жильем стоял очень остро. Чтобы заинтересовать людей хорошо работать, предприятие теперь само может строить дома и поощрять лучших работников собственной квартирой. В сельском хозяйстве мы стали закупать продукцию по более высокой цене – в полтора-два раза выше, чем прежде. А если продавали продукцию сверх нормы, стимулировали льготами на покупку запчастей, техники и давали право колхозам и совхозам снижать ставку подоходного налога с крестьян. Это подняло материальный уровень колхозников, где зарплаты были ничтожно малы. Но вот сравни. Вначале шестидесятых труженики села получали по двадцать-тридцать рублей, вначале семидесятых зарплата выросла до ста двадцати-ста сорока рублей. Прибавка все-таки существенная. Плюс в деревне начали строить клубы, школы, детские сады, а лучшие колхозы умудрились возвести свои пансионаты в Крыму и Сочи. Людям стало выгодно работать. Чтобы облегчить работу предприятий, мы снизили объем отчетной документации. Потом провели реформу управления народным хозяйством. Создали три уровня управления. Министерство – объединение – предприятие. И ликвидировали все лишние структуры. Очень много управленцев направили на предприятия. Зачем содержать огромный бюрократический аппарат, который занимается не делом, а производством ни кому не нужных бумаг? Сэкономили большое количество средств и направили много высвободившихся сотрудников на предприятия, где так не хватало людей. Все это стало мощным рычагом роста экономики страны. В период шестьдесят шестого по семидесятый года по темпам роста экономики мы были на первом месте в мире, каждый год по семь с половиной процентов ВВП. Таким темпом шла еще только Япония. Наша экономика за пятилетку выросла наполовину. Благосостояние народа росло, жилищное строительство набирало такие обороты, каких еще никогда не было за всю историю страны. В Западной Сибири наши геологи нашли огромные запасы нефти и газа. За пять лет разработок добыча нефти выросла в десять раз, а газа – в сорок. Вот это были темпы!

Глаза Алексея Николаевича светились гордостью за страну, за людей и те возможности, которые сулила стране реформа профессора Либермана.

– В шестьдесят девятом году мне удалось убедить итальянцев построить самый крупный автомобильный завод в Европе, и возвели его за два года в городе Тольятти. Потом автогигант КАМАЗ в Набережных челнах, много заводов по производству бытовой техники. Но… – И тут глаза Алексея Николаевича потухли.

– Что – но? – осторожно поинтересовался я.

Лицо моего собеседника потемнело, передо мной сидел пожилой человек с болью в душе. «Какая разительная перемена! – подумал я. – Как можно все-таки сломать человека, обрубить ему крылья и разрушить надежды, которыми он так горел?» Тяжело вдохнув, посмотрел на Алексея Николаевича. Великий организатор молча переживал свою главную трагедию жизни.

– Реформы шли успешно, темпы экономического роста были просто ошеломляющие, люди загорелись, они поверили власти. Те, кто трудился хорошо, стали жить более-менее зажиточно, почувствовав вкус к работе. Ведь как это хорошо, когда твой честный труд оценивают по достоинству! Но события в Праге подорвали мои позиции. В Чехословакии люди выходили на демонстрации за новый экономический курс, желая построить социализм с человеческим лицом. Нужно было всего-то пойти на уступки в экономических вопросах, но руководство партии всерьез напугалось. У нас во власти всегда были люди, которые боялись свободы, и они внушили Леониду Ильичу страх перед событиями в Праге, истерично крича с пеной у рта, что нужно вводить войска для подавления антисоциалистического заговора. А вполне справедливые требования трудящихся братской страны сумели завернуть в упаковку империалистической провокации. Брежнев долго колебался, но под напором консерваторов дал согласие на военное решение. В Прагу вошли танки. Я был против такого развития событий, и многие члены Политбюро обвинили меня в малодушии и поощрении контрреволюции. В сознание наших людей пробуждали ненависть и злобу, послышались отголоски Гражданской войны. Мне было искренне жаль Леонида Ильича – это решение вызвало в его душе боль. Его добрая душа сопротивлялась, но Политбюро только нагнетало истерию. Я хорошо знал, что Генеральный секретарь хотел построить доброе общество, такое, какое хотела его чуткая натура. Но окружение умеет играть на эмоциях и, главное, страхе. Леонид Ильич сильно переживал события в Праге, внутренне он был против того, что там случилось после ввода войск. Но Политбюро решало все, а не один Генеральный секретарь. Прага стала главной причиной того, что реформы начали буксовать, а потом и вообще сошли на нет.

Алексей Николаевич тяжело вдохнул, видимо, виня себя, что не проявил характера и воли, чтобы продолжать реформы любой ценой. Я посмотрел на этого интеллигентного человека, и мне показалось, что это и правда, сын Николая Второго. Сильное внешнее сходство, аристократизм, воспитанность, сдержанность, тактичность – и такая кристально чистая открытая душа. Много ли таких людей на свете?

– А почему все называли вас счетоводом? – осторожно поинтересовался я.

Мой собеседник загадочно улыбнулся.