Спасти Советский Союз

– Ты умер, потому что все, что мы планировали, пошло не так. Мы хотели дать народу свободу, а что получилось? – Ленин загрустил, его глаза потухли. – В восемнадцатом в меня стреляли. Он помолчал, вспоминая тяжелые минуты. – Мне кажется, это организовал кто-то из моего окружения, кому-то я очень мешал, чтобы в общей сумятице незаметно протиснуться к власти. Но мы делали революцию не для новых правителей, а для народа. Пули оказались отравленные, и яд серьезно повредил мои сосуды. Хотели убрать наверняка, чтобы, если не пуля, то яд обязательно меня добили. Но я выжил. Троцкий мотался по всем фронтам, спасая тебя. Он все время был на колесах. Как ему только здоровье позволяло сутками не спать и решать множество задач одновременно. Думал, что смогу довести начатое дело освобождение трудящихся до конца, но Гражданская война преподнесла мне много полезных уроков. Взять власть и провозгласить свободу – этого мало, надо уметь научить свободе народ, обеспечить переход в новую социальную эпоху. Одними лозунгами ничего не добьешься. Я понял главное – надо менять политику: перейти от полной национализации, о которой мы заявили вначале, к частичному присутствию частной собственности. Дали заводы рабочим. Стали они лучше работать? Нет. Почему? Когда над ними стояли мастер и хозяин, они работали лучше. Потому что хозяин заинтересован в выгоде. А рабочий выгоды не имеет – у него только зарплата. Он работал из страха, боялся хозяина, а теперь кого бояться? Работать добросовестно стали далеко не все. Меня это страшно потрясло. Поэтому я предложил руководству партии перейти от военного коммунизма к НЭПу. Открывались частные магазины, мастерские, кафе, рестораны, производственные кооперативы. Многие были против этого решения. Но я жестко настоял на своем. В ситуации полного хаоса и разрухи после Гражданской войны без частной собственности страна бы очень быстро рухнула. Интуитивно чувствовал, что против меня плетется заговор. Но это были только ощущения, никаких фактов. В двадцать первом году мне стало хуже, и Сталин предложил отдохнуть загородом, поднабраться сил. Решали вопрос – кто станет генеральным секретарем партии, и многие предложили на этот пост Сталина. Я был очень удивлен. Сталин? Почему он? Он хороший организатор и ваш преданный соратник. И знаешь, кто мне это сказал?

– Кто же? – полюбопытствовал я.

– Николай Бухарин. Ему я доверял. Почему он предложил мне именно Сталина, так и не смог понять до конца своих дней. Бухарин был очень порядочным человеком. Я не стал особо упираться. Хотя в душе был против Сталина.

– А Троцкий за кого голосовал?

– Троцкий? – Ленин сделал паузу, в глазах опять промелькнула боль. – Он не относился к Сталину всерьез. Кто такой Сталин? Так, серость. Троцкий умчался на фронт. Меня отвезли в Горки. И практически отстранили от власти. Кругом были люди Сталина. Они сообщали хозяину о каждом моем шаге. Врачи были им запуганы. И как только я хотел поехать в Москву, они всячески отговаривали меня, ссылаясь на состояние здоровья, и давали мне кучу лекарств, от которых лучше не становилось. Сталин часто приезжал в Горки. Был очень заботлив, но я не верил в его искренность. На природе любил проводить время в саду, сидя на лавочке. Сталин незаметно подсаживался ко мне и заводил беседу, а в это время фотограф снимал нас. Потом-то понял, зачем ему это надо было. Он хотел показать всем, что я хочу видеть приемником именно его. Но мне Сталин был неприятен.

– Но почему? – Мне было интересно узнать его мнение.

Ленин, прищурив глаз, горько улыбнулся.

– А ты видел его глаза? Посмотри, какие холодные, сколько там зависти и жестокости. Он хочет власти. У него, видимо, было не самое лучшее детство, да и в юности оказался не у дел, такой, получив власть, покажет себя с худшей стороны, плохо будет всем, кто станет у него на пути. Потом Сталин стал возвеличивать меня еще при жизни. Скажи, для чего? – А ты делился своими мыслями с Троцким?

– Конечно.

– И что он?

– Ох, батенька, Лев был героем революции, ее основателем, и за всеми своими заслугами всерьез Сталина не принимал. «Владимир Ильич, не волнуйся, когда нужно будет, мы его остановим, и потом – ты у нас руководитель и еще долго проживешь». Троцкий был страшно измотан, он только что вернулся с Дальнего Востока. Я смотрел на старого друга, героя революции и Гражданской войны. Как он все же хорошо выглядел, пылал энергией и здоровьем. А я в этих Горках тихо умираю, не ведая, что творится в мире. Сталин запретил иметь в доме радио и даже газеты доставлять не разрешал. Потом начались ужасные головные боли. Терпеть не было сил. Я просил у врачей обезболивающих, но они почему-то мне говорили, что все пройдет, надо просто потерпеть. Я терпел, но боли не отступали. Что-то тут не так. Когда болезнь на время немного отпустила сел писать обращение к съезду, где предупредил товарищей о правильности их выбора. Меня на съезд опять не пустили врачи. Поехала Надежда Константиновна и зачитала мое обращение. В письме я указал, что Сталин сосредоточил чрезмерную власть в руках, и это очень опасно для партии в будущем. Чтобы не подумали, что я враждебно настроен к Генсеку, я затронул и других лидеров, сказав про Троцкого, что это самый талантливый руководитель, но чересчур уверенный в себе человек, досталось и Бухарину, и Пятакову. Я старался быть осторожным и тактичным в оценках Сталина. Но, как оказалось, он заранее узнал о письме и перед съездом в кулуарах распространил слухи о моем плохом душевном состоянии. Крупская зачитала письмо, Сталин изобразил обиду и подал в отставку, но большинство делегатов ее не приняло. Что взять с больного Ленина? Я об этом узнал позже. Мое обращение прочли, но все осталось по-старому. Сталин набирал власть. Теперь ко мне приезжал только он, никого больше не допускали под благовидным предлогом – не беспокойте Ильича. Боли усиливались. Не выдержав, попросил Сталина привезти мне хорошие обезболивающие таблетки. Я заметил, как хищно блеснули при этом его глаза. Через месяц лекарство было у меня. А еще через месяц я умер. Удивительно, но Сталин заранее знал, когда наступит смерть. Я умер без десяти семь вечера, а уже час спустя он был у моей постели и рыдал над моим телом. – Ленин закрыл глаза. – Так я загубил начатое дело. Незадолго до смерти я оставил завещание. В нем просил назначить руководителем партии Троцкого – хотя у него есть свои недостатки, но это будет самый полезный человек. Я покидал свое тело и видел Сталина, Рыкова, Зиновьева, Каменева, Бухарина, Томского. Поднимаясь над собственным телом, кричал им: «Друзья, не верьте Сталину! Не верьте! Он погубил меня! Погубил!». Но они не слышали. Изо всех сил с надрывом стонал: «Не верьте Сталину! Завтра он погубит и вас!». Быть может, они и услышали меня, но не поверили. Мои старые партийные товарищи не поверили мне, они доверились очень послушному и почтительному к ним человеку, слишком уверенные в собственном могуществе. А где же мой самый близкий соратник, которому я завещал партию? Его нет. Сталин заботливо отправил Льва в Грузию на отдых, заверив, что со мной все хорошо. Теперь у моего тела его нет, как не будет и у гроба. Только Сталин будет безутешно оплакивать меня на глазах всего мира. Кому же, как не ему, и стать моим приемником? – Ленин опять тяжело вдохнул. – Я надеялся, что мое тело похоронят в Петрограде рядом с матерью. Там мне хотелось встретиться со своей семьей, и по ночам мы сидели бы вокруг могилы и как в былые время беседовали о большом мире, о своих маленьких секретах и, конечно, о том, как быстро прошла жизнь и как мы все не берегли то время, которое подарила нам природа. Но Сталин лишил меня такой возможности. Он просчитал все. Вместо того, чтобы предать земле, мое тело забальзамировали, а мощи выставили на всеобщее обозрение, стал подобием святого. Сталин знал, как набожен русский народ. Теперь громили церкви, расстреливали священников, место церквей заменили партийные комитеты, попов поменяли на парторги, а место Бога отвели мне.

– Зачем они это сделали? – удивился я.

Ленин загрустил, его лицо совсем посерело.

– Я тоже ломал голову, для чего меня так возносят? Потом понял. Что русский человек привык ценить, как ты думаешь?

От неожиданного вопроса я растерялся и честно сказал: – Не знаю.

Ленин тихо произнес:

– Русский человек живет верой в Бога и царя. Ну, а кто теперь будет царем, догадаться нетрудно. Все, ради чего я жил, отдавал полностью себя – оказалось страшным обманом. Для чего свергли царя, рисковали тобой, чуть не потеряв тебя, столько людей положили на алтарь революции и свободы? Зачем сломали старую систему, чтобы освободить трудящихся? Я жил только ради этого. И теперь на трон взошел новый царь. Я призывал к миру и мировой революции! Я обещал крестьянам землю, и мы начали отдавать ее людям. Но коллективизация отняла ее у людей, как и надежду на будущее. Я призывал передать фабрики и заводы рабочим, но теперь номенклатура стала хозяином предприятий. Я говорил о свободе. Где же она? Все подавила огромная бюрократическая машина, очень неповоротливая, малоэффективная, но крайне жестокая к людям. Что изменилось? Люди во всем мире смотрели на Россию, как на свою надежду. Именно здесь проходил эксперимент новой социальной формации, где люди были бы счастливы. Но, посмотрев на то, что сделал Сталин, с отвращением отворачивались, с ужасом понимая, как хорошо, что они не совершили подобной революции у себя. Но это чудовище создал не я! Я хотел другого – чистого, честного, справедливого, что привлекло бы людей со всего мира к нашим идеям. Того же хотел и Троцкий, мечтая о мировой революции. Так мы лишились поддержки мирового пролетариата и тем самым невольно раскололи рабочее движение во всем мире. А это всегда приводит к войне. Сейчас я сижу здесь и мучаюсь. Наследники Сталина не хотят отпустить меня к моим родным, продолжают использовать меня как свою икону. А для чего? Для веры в социализм? Но он должен был быть другим, должен служить людям, отражать их чаяния и желания, а не выполнять волю одного человека. Для чего им нужен я? Что бы все ошибки Сталина, его преступления повесить на меня, чтобы будущие поколения проклинали меня. И опять-таки защищая Сталина: видите ли, он всего лишь продолжил дело Ленина… Но я не имеют отношения к этому! Да была кровь и жестокость, но это была Гражданская война. С ней закончили – и больше не воевать, не проявлять жестокость, а протянуть друг другу руки и жить в мире и согласии. Я это хотел, власть должна быть у народа.

Ленин совсем растрогался. Я смотрел на него, и было страшно жаль этого романтика революции, этого интересного, живого и искреннего человека. Скорее всего, он был немного наивен и не очень практичен. Но мыслил он глобально, и думал чистыми помыслами. Ленин сидел на ступеньке Мавзолея и плакал над своей страшной судьбой. Я тихо отплыл от него, глядя с уважением на дух человека, который изменил этот мир. Весьма возможно, он мог бы сделать другой мир – великий, большой и добрый, где каждый человек нашел бы свое место.

Я уплывал дальше, продолжая размышлять о Ленине. Не стал задавать вопрос о себе. Зачем? Ленину и так было плохо, но я был уверен – он искренне думал обо мне и хотел для меня хорошего. Плывя над городами и селами, везде видел памятники Ильичу. Любой человек мечтает, чтобы после смерти так увековечили память о нем. Но Ленин страдал от этого, и даже его душа не находит покоя в ином мире.

Почему мне передалась боль Ильича? Я не мог найти ответа на этот вопрос. Мне вдруг захотелось пообщаться с Троцким. Возникла такая острая потребность, что понял: мне будет очень плохо до тех пор, пока я не побеседую со Львом. Но где его найти на этих бескрайних просторах? Слышал, что он похоронен где-то вдали от родины, на другом конце света. Там, где нашел свою смерть. Почему все так трагично?

Но ведь были и хорошие времена. Были великие стройки первых пятилеток, победа над фашизмом, первый спутник и наш человек в космосе. Новые квартиры для людей, спокойная и вполне достойная жизнь, Олимпийские игры в Москве. Ведь было счастливое детство и хорошие школы, лучшее в мире образование, много институтов, передовая медицина – и все бесплатно. Почему же люди отвернулись и позволили мне умереть? Почему?

От переживаний и множества вопросов, на которые я не находил ответов, у меня разболелась голова. Я прилег на облако и заснул. Прикорнув на большом белом облаке, я плыл в дальние края. Мне снились добрые сны, которые пришли из теплых воспоминаний моих лучших лет. Там было много сияющих лиц, пионерские горны, теплое море, пионерский лагерь Артек, линейка на закате солнца, зеленые кипарисы. Сияющие улыбки и горящие глаза. Теплый морской бриз развевает большой стяг на флагштоке. Светило незаметно уходит с небосклона, заливая золотом берег. Солнце садится все ниже и ниже, оставляя после себя неповторимый розовый закат, воспоминания о котором останутся на всю жизнь.

Глава одиннадцатая. Герой революции

Вдруг резкий порыв ветра сорвал меня с облака, и я кубарем полетел вниз. С перепуга открыл глаза – меня несло прямо на большой курган. Собрав все силы, я извернулся и взлетел в небо. Что это было? Мне было страшно от резкого падения и неприятно, что не досмотрел такой хороший сон. Меня мотало из стороны в сторону. Ветер рвал то в одну сторону, то в другую. Наконец все успокоилось, и я опять присел на край облака.

Темные тучи постепенно разошлись, и передо мной открылась огромная степь, которую прорезали широкими изгибами серо-голубые лиманы. Над золотистыми нивами играючи носился легкий ветерок, наклоняя налитые солнцем тяжелые колосья. Земля дарила богатый урожай труженикам, которые денно и нощно работали на этих полях.

А вот и старое украинское село, люди ложатся спать, чтобы утром выйти в поле и собрать долгожданный урожай. Я плыву над домами, затухают последние огоньки в окнах. Наступает тишина, а на черном небе одна за другой появляются звезды, и скоро весь небосклон будет утыкан холодными неоновыми точками, создавая неповторимый колорит украинской ночи.

Я услышал какой-то шелест и посмотрел в ту сторону. Еле заметное свечение привлекло мое внимание. Стараясь не шуметь, я подлетел ближе и внимательно присмотрелся. Но тут ветер опять сорвал меня с места и бросил прямо на светящее пятно. Я не успел опомниться, как врезался во что-то воздушное и непонятное.

– Сударь, надо быть аккуратней! – раздался у меня за спиной чей-то голос.

– Извините, это ветер. – Я обернулся и обомлел. Передо мной стоял дух того профессора, которого я видел в Смольном. – Извините меня, пожалуйста. Я не хотел доставить вам неудобство.

Незнакомец посмотрел на меня внимательно, снял очки, не спеша протер стекла и опять надел.

– А что Вы, сударь, здесь делаете?

Я растерялся.

– Видите ли, я умер.

– Ты умер? – Профессор не верил своим глазам. – Как такое могло случиться?

– Да умер, просто умер.

– Этого не может быть! – Человек в очках был страшно потрясен. – Ты погиб во время войны?

– Нет, – растерянно ответил я. – Моя смерть наступила не от войны и голода, не от врагов и завистников. Все произошло из-за алчности князьков и равнодушия народа. Ему было не до меня. Он смотрел на мои предсмертные судороги и спокойно шел дальше, оставляя меня в прошлом.

Профессор покачал головой.

– Так и знал, что все закончится плачевно. Когда-то я родился здесь, вон там был мой дом. Отец был крупный помещик, жили мы в достатке, но, выходя за ворота, видел, как живут остальные. Да мне повезло, я попал в круг избранных, а как всем остальным приходиться в этой тяжелой жизни, где каждый день нужно бороться за выживание? Такая несправедливость не давала мне покоя. Отец поначалу хотел, чтобы я унаследовал все его хозяйство, но мне не нужно было ничего. В душе страшно коробило, то, что у одних есть все, а другие еле сводят концы с концами. После окончания учебы в Николаеве познакомился с подпольщиками. На них меня вывела одна девушка, не знаю чем, но я ей, видимо, понравился. Тогда понял, что революция – это мое. Ее звали Александра Соколовская, мы с ней организовали Южнорусский рабочий союз. Мне было всего семнадцать. Но в наших рядах оказался предатель, и вскоре всех арестовали. Нас с Александрой сослали в Сибирь, прямо в поезде она родила мне дочь Нину, а в тюрьме и вторую – Зину. Так в двадцать лет я оказался женат, и у меня на руках оказалось двое детей. В тюрьме много писал, а часть статей отправлял за границу. Одна из них попала к Ленину. Он заинтересовался и пригласил к себе. Партийные товарищи собрали деньги на побег, предоставили новый паспорт и билет до Женевы. В тюрьме, меня поразил старший надсмотрщик – жесткий, твердый, решительный, его боялись все заключенные, охранники, даже начальник тюрьмы – и тот боялся. Вот каким надо быть, думал я тогда. Железной рукой он держал такой порядок, что тюрьма стала образцовой. Его фамилия была Троцкий. На тот момент это был мой кумир. И когда бежал из тюрьмы, то собственноручно записал в паспорт свою новую фамилию – Троцкий. Теперь все друзья знали меня именно по этой фамилии. В Швейцарии познакомился с Лениным. Этот человек произвел на меня сильное впечатление – умный, образованный, знал пять языков, работоспособность просто ошеломляющая. Мы много говорили о судьбе народа, о революции и будущем. Потом поехал в Париж. Там познакомился с Натальей Седовой, красивой изысканной девушкой, очень образованной и умной. Париж, Париж! – романтически вдохнул профессор. – Я влюбился и вскоре женился на новой избраннице. Александра узнала об этом, я сам ей написал, но мы остались друзьями на всю жизнь. В девятьсот пятом вернулся в Петербург. Рабочие выходили на демонстрации, выдвигая только экономические требования, но власть ответила насилием, и тогда вспыхнуло восстание. Поднялась Выборгская сторона, остановились практически все заводы, рабочие вооружались и захватывали все новые и новые районы. Мы требовали перемен. По приказу Николая Второго в город были стянуты войска, и восстание было жестоко подавлено. Меня снова арестовали, судили и отправили в Сибирь на вечное поселение. Помню, как ехал в теплушке в далекую тайгу, где мне предстояло провести всю жизнь. Тоска заливала душу, но потом решил про себя – нет, я не сдамся. И через некоторое время бежал с этапа. Потом было много событий. Работа за границей, Февральская буржуазная революция, которая переросла в Октябрьский переворот. Гражданская война. Это было мое время. Мне дали свободу действий. Я делал все, что бы спасти тебя. Было трудно, но это меня только подхлестывало. Тогда Красная армия разбила всех твоих врагов. Ты выжил и стал еще сильней. Но пока я мотался по фронтам Гражданской войны, в Москве создавался партийный аппарат, который возглавлял Сталин. К моему стыду, не придал этому значения. Все старые большевики знали, что Сталин фигура несерьезная. Но как же мы ошибались! Я допустил много ошибок и переоценил свои возможности. Сталин поставил везде своих людей и осторожно, незаметно вытеснял меня со всех позиций. После смерти Ленина он объединился с Каменевым и Зиновьевым. Меня стали обвинять в бонопартизме. Ну что об этом говорить? Пошла драка за власть. Я оказался не лучший мастер в таких делах. Воевать на фронтах моя стихия, решать сложные задачи умел, а вот подковерных играх оказался слаб. А победителей не судят. В двадцать седьмом меня исключили из партии и выслали из страны. И знаешь, куда меня депортировали? В Константинополь. Представляешь, в это гнездо всей белогвардейской эмиграции, и заранее сообщили об этом всему миру. Можешь представить, что меня там ждало?

– И что же было дальше? – живо поинтересовался я.

– Ох. – Троцкий опять снял очки и протер линзы. – Все почему-то обошлось. Бывшие белогвардейцы меня не тронули, сам не знаю, почему. Ведь я был их кровный враг.

Я посмотрел на Троцкого. Его глаза потухли, и было понятно, что все последующие годы прошли в тяжелых страданиях.

– Скажи, а ты был способен меня спасти?

– Не знаю. В тяжелые моменты делал все, что было в моих силах. Но мне мешала завышенная самооценка и неумение правильно оценивать противников в мирное время. После Гражданской войны у нас была самая мощная в мире армия. Но в мирное время содержать ее разоренной стране было трудно. Я хотел часть армии направить на трудовой фронт и создать так называемый военный коммунизм, но армия, созданная для войны, в мирных условиях оказалась мало эффективной для экономики. Поэтому и пришлось переходить на НЭП. Мог ли я спасти тебя? Наверное, мог. Но мы с Лениным поняли свои главные ошибки. Мы учились у Маркса. А он говорил, что социализм может победить только в высокоиндустриальной стране. Мы поторопили события и решили, что можно совершить революцию, и новая эпоха придет сама собой. Россия была аграрной страной, и здесь законы Маркса не действовали. Поняв это, Ленин отодвинул построение социализма на долгие годы вперед. Выступая на фронтах, я призывал людей воевать за новое светлое общество, и они мне верили. Но когда красноармейцы вернулись домой, увидели разруху, нищету и опять набирающую силу коммерсантов, в то время как заводы и фабрики останавливались, а рабочие голодали. И ради такого будущего они воевали? Получается, я их обманывал. Но понимал другое, что нужна сверхбыстрая индустриализация страны, иначе социализм мы еще долго не построим. Я даже знал, что нужно делать, у меня в голове созрел план развития страны на десять лет вперед…

– Лев, так все-таки, скажи, ты мог спасти меня?

Троцкий задумался.

– Не знаю, я привык работать в экстремальных условиях, возможно, смог, но чтобы тебя спасти, нужно было знать причину твоей болезни. Все-таки не до конца ее понял. Одно могу сказать: при мне фашисты просто не напали бы на тебя, и таких страшных потерь у народа не было бы. Это я знаю точно.

Дух Троцкого опять поплыл над родным селением. На его мужественном лице появились темные пятна боли – здесь после Гражданской войны жили его дети – Нина и Зина, их воспитывали бабушка и дедушка, родители Льва. В этом селении часто бывала его друг и мать дочерей Александра Соколовская. В тридцать седьмом году обеих дочерей арестовало НКВД – ни за что, просто потому, что это были дети Троцкого. Первую жену арестовывали несколько раз, всю жизнь она, старый революционер, моталась по ссылкам и тюрьмам советской власти, но и этого оказалось мало. В тридцать седьмом в возрасте шестидесяти шести лет ее расстреляли. За что? Только за то, что она была женой Троцкого.

Я смотрел, как удаляется от меня дух этого великого революционера, которому советская власть должна была ставить памятники за спасение. А как она обошлась со своим героем? С глубокой тоской провожал Троцкого, который не стал делиться со мной своей болью и страданиями. Он отошел в сторону, чтобы не портить мне и без того не лучшее настроение. «Как он все-таки одинок», – подумал я и, поднявшись в небо, присел на край облачка и поплыл дальше.

Глава двенадцатая. Зерно, золото для капиталистов