Повесть о плуте и монахе

Когда дождь кончился, оглянувшись, увидел послушник старца. Пристыженные служки стояли рядом с монахом, не смея вымолвить ни слова в оправдание. Он же им кротко сказал:

– Правы вы. Стоит ли поливать землю, когда сам Господь взялся за дело? Нет, люди разумные в дождь не работают. Бегите в свои кельи.

И отпустил служек. Они за спиной старца смеялись над блажным и показывали ему языки.

Подойдя к оставшемуся, старец спросил:

– Не злость в тебе под смирением? Не гордыня, не хитрость, готовая показать жало?

Стоял послушник весь мокрый, вода еще стекала по нему – увидал монах в юных глазах радость.

И спросил:

– Не чувствуешь ли озноба в своем теле? Не застыл ты, исполняя мое повеление?

Отвечал Алеша:

– Не холод, не озноб, но огонь горит во мне!

Монах же сказал:

– Молчи, молчи другим об огне! Великая то тайна.

5

Кто-то из братии, видя, как старец одного лишь ученика не милует, а с остальными добр и ласков, спросил:

– Отчего не приласкаешь сироту, не пригреешь теплым словом? Разве то по-Божьему – всем прощать провинности, а его одного лишать и ласки, и доброго слова? Кто, как не ты, способен говорить утешающие слова, кто, как не ты, может ободрить и окрылить любого? Знаем, велик в тебе дар пастыря. Но его словно лишаешься, когда подходишь к послушнику. С ним обходишься, как с нелюбимым пасынком.

Засмеявшись, старец ответил:

– Добрый и честный брат мой! Певца, чей голос с рождения сладостен и прозрачен, кому Господь дал великую силу, не учат петь. Сам Бог вложил песни в уста его. Не учат летать пташку лесную, сама знает она, как ей трепыхаться, радостно напевая, над грешной землей. Что скажешь сказочнику, знающему наперечет тысячи сказок, – какую былину можно спеть ему, брат мой? Какую присказку молвить?

Добавил старец:

– Истинно, быть ему таким праведником, какого я еще не встречал в своей жизни. До самой глубокой глубины чист сей послушник и предан Господу!

6

Еще один монах спросил старца с некоторой обидой за себя и других:

– Откуда такое у потаскушкина сына? Тот отвечал:

– Разве сам не знаешь? Монах поклонился наставнику и больше его не спрашивал.

Пришло время – старец благословил любимого ученика. Остригли послушника, и стал он монахом.

7

А царевич сидел взаперти в покоях, обитых всякими мягкими тканями, – и не оставалось в дворцовых залах ни одного колющего и режущего предмета. Даже охрана, заступая на караул, оставляла в казармах штыки и сабли – лишь бы царевич не поранился.

Он же часто сидел возле открытых окон – точно больной птенец. Проезжали мимо царского дворца юнкера с барышнями, звенели юные голоски тех барышень, раздавался их смех, подобный колокольчикам. Торопились их веселые кавалеры в трактиры, рестораны – разбросать быстрее свои деньги на вино с закуской, на корзины цветов для своих невест.

И воскликнул царевич:

– Хочу, хочу к тем юнкерам, офицерам, желаю мчаться с ними в трактиры, погоняя коней!

Он страдал, оставшись.

Случились у дворца монахи, пели они слаженными голосами. Не поднимая голов, смиренно шли мимо дворцовых оград, мимо стражи и славили Господа, призывая воспарить в Горние миры. Царевич встрепенулся на ту песню и воскликнул:

– Ушел бы я вместе с монахами! Так сладостно за монастырскими стенами жить в светлой келье и славить Бога. Слышать лишь птиц да монастырский колокол.

И не находил себе места наследник российского трона.

Глава IV

1

А плут расстелил на трактирном полу медвежью шкуру и споро над ней орудовал, вспоминая со смехом беднягу скорняка. Вскоре было готово медвежье одеяние. Созвал он верного Телю и заставил залезть в шкуру – так дурачок сделался заправским медведем. Алешка остался доволен работой.

Вновь он взялся за ножницы, иголки и нитки – сшил полотнище и укрепил на шестах. К тому балагану присовокупил вскоре козью морду и нескольких кукол в колпаках и мундирах. И особо сготовил препохабнейшего Петрушку.

И, Телю позвав за собой, отправился в путь. Так говаривал дурачку:

– Пойдем, поспешим, Теля! Разве не отыщем себе приюта, когда засвистит ветер, не найдем печь, когда снег засыпет поля и завоют по дорогам волки? Разве не впустит нас погреться смазливая бабенка? Язык мой – гадюка опасная – крепко кусает мой язычок. Но когда надо, подобен он меду, сладоточив, а что еще нужно девкам да бабам?.. Ты же будешь не только медведем. Любят у нас слушать юродивых, а уж я истолкую им твои бредни. Поспешим же скорее! Отец плачет о моем будущем и видит меня в остроге – но разве посадят меня в острог? Самих купцов обводил я, словно малых ребят!