Ловер

Чему нас учит эта история

– Меня больше волнует, откуда ты ее знаешь, эту историю, – вздохнул Суколов, – Двое из участников умерли. Значит, поведать ее тебе могла только третья. Надеюсь, не на исповеди. Да, святой отец?

– Теперь понимаю, почему ты не можешь найти ответы, – выдохнул Круглов, – Ты задаешь неправильные вопросы. Что тебе с того, откуда эта история? Гораздо важнее, о чем она.

– И о чем же?

– Да как раз о ловерстве твоем. На самом деле, «ловер» пусть и связано с «ловить», но не в меньшей степени оно связано и с английским “love”. Это не про миссию «ах, самоотверженно помогать людям». Это все-таки про… Любовь! Вся разница именно в этом слове. Скажи: в этой истории помогла ли Наташа Оле и ее мужу в итоге? Нет. Очевидно, она заблуждалась, что может им помочь. За нее действовала ее гордыня. Там, где гордыня, всегда рядом дьявол. Или наоборот – тут уж как вам больше нравится. А теперь спросим себя: любила ли Наташа своих подопечных? Конечно, нет. Любила она только себя и свое самомнение, что она крутой психолог и способна что-то изменить. Любовь и эгоизм – антонимы, они всегда противоположны. Как Бог и дьявол. В любви нет и не может быть никакого эгоизма. А там, где ты поступаешь вопреки эгоизму, любовь как раз и начинается. Но люди так не могут. Вернее, не хотят. Еще вернее, как ни печально это звучит, у них не получается. Люди разделили этот мир на две половины. Создали такую систему координат, в которой одни постоянно просят помощи, другие постоянно эту помощь предлагают. «Я не знаю, что делать, помогите». «Я знаю, что делать, помогу». Третьего почти не дано. Редко услышишь: «я тоже не знаю, но я люблю тебя, и мы вместе что-нибудь придумаем». И еще реже: «я люблю Бога, и Он нам поможет». Всегда различай: помогать из эгоизма и помогать из любви. Таня хотела тебя спасти, указав путь ловера как путь любви. Ты же все понял, как та Наташа из притчи. Мое призвание – помогать. Я – ваш новый ловер. Нужна помощь – обращайтесь. А полюбить людей? Таню, меня, всех… Это не-е-е, это сложно и непонятно. И главное, меня ведь в свою картину мира тащишь. А я, слава Богу, давно из нее выбрался. Поэтому мой ответ на твой первый вопрос такой: нет, я не буду ловером в твоем понимании этого слова, а ловером в своем понимании я уже для тебя являюсь, потому что люблю тебя.

В чем смысл жизни

Учиться любви. Именно так звучит ответ на твой третий вопрос.

Рождается человек, любить не умея. Ребенок ведет себя эгоистично. Он не любит мать. Когда он хочет есть ночью – он ревет, и ему не важно, что мать хочет спать. Он требует, он не может подождать. Мы все рождаемся эгоистами. Оно и понятно, этот эгоизм – наследственный, приобретенный от Адама и Евы. Они первые повели себя так по отношению к Богу. Усомнились в Его любви, тем самым пошатнули свою любовь к Нему. Это как жена якобы любит мужа, но когда спрашивает «где ты был?», а он отвечает «на работе», звонит на работу и проверяет. Потому что не верит. Значит, сомневается в его любви. А значит, не любит и сама. Так и в случае с первыми людьми. Бог сказал: не ешьте. Надо было просто поверить Его любви: хорошо, не будем есть. Они не поверили: а вдруг все-таки можно? Давай-ка проверим. И отступили от любви в угоду эгоизму.

Начать учиться любви можно и не понимая, откуда она. Но в какой-то момент все равно, чтобы перейти в следующий класс, придется выяснить первопричину любви. Почти как со школьной программой по русскому языку. В школе ведь можно просто зазубрить, что «жи-ши» пишется через «и». Но если захочешь пойти дальше и начнешь изучать историю языка в вузе, то узнаешь, почему именно так надо писать, откуда взялось это правило, и все станет понятно. Любовь – от Бога. Более ничем существование любви не объяснить. Чтобы продолжить учиться любви, надо признать, что есть Бог. Что Бог и есть любовь. Что есть жизнь вечная, и эта вечная жизнь с Богом есть жизнь в вечной любви. Невозможно сразу попасть в царство вечной любви и находиться в нем, не зная его законов и не умея любить, как невозможно сесть на велосипед и сразу поехать, не научившись этого делать. Поэтому земной путь и дан человеку, чтобы научиться любви здесь и попасть в царство вечной любви там, уже умея любить.

Базовому пониманию любви человек учится от родителей. По-хорошему, родители, уже прожив какую-то часть жизни, должны были немного научиться любви и должны это показывать ребенку: на его эгоизм отвечать любовью. Мать говорит мне: не кури. А я покурил. Прихожу – от меня воняет. Мать спрашивает: курил? Я вру: нет. Но мать не начинает меня обнюхивать и проверять карманы. Она говорит: хорошо. То есть верит мне, показывая, что такое настоящая любовь, которой я пока еще не научился. И в следующий раз, даже если снова нарушу запрет, то я уже скорее признаюсь и попрошу прощения, чем буду врать.

Когда ребенок подрастет и будет готов идти дальше, родителям стоит раскрыть перед ним истоки любви, рассказать ребенку про Бога. Потом человек, уже зная, откуда эта любовь, сможет ей учиться самостоятельно, читая нужные книги, а также обращаясь за помощью в церковь. Так на протяжении жизни человек будет учиться любви, все больше отбрасывая свой эгоизм. Тогда на смертном одре, как на выпускном экзамене, человек обратится к Господу: вот, я всю жизнь учился, что-то получалось, что-то нет. Я знаю теперь, что любовь – это когда веришь, прощаешь и ничего не требуешь взамен. Именно такой любовью я сейчас люблю Тебя и всех людей. Тебе решать: если сочтешь, что я научился, возьми меня в Твое царство любви.

И Он скажет: ладно, ты научился, давай зачетку, проходи в царство любви – оно вон там.

Дегустация

Минут пять они молчали.

Обеденный перерыв подходил к концу, люди возвращались в конференц-зал. Отец Борис глянул на часы и встал с диванчика.

– Прости, Алексей, на сегодня все. У меня сейчас очень важный доклад. Спасибо, что помог его отрепетировать.

Он похлопал Суколова по плечу, решив что для прощания этого достаточно. Тот поднял на него взгляд человека, так и не получившего ответов на свои вопросы.

– Кто труп-то подкинул?

Круглов отвернулся и сделал шаг в сторону конференц-зала. На пару секунд он замешкался и проговорил крайне нехотя:

– Можно сказать, что никто. А можно сказать, что ты. Без разницы. Суть от этого не меняется.

Суколова от этих слов словно прибило к диванчику.

– Боря! – очнувшись, Суколов окликнул Круглова, когда тот уже вошел в зал. – Отец Борис!

Круглов услышал и выглянул.

– А второй вопрос из моего письма? Кто этот человек? Дьявол? Серьезно?

Борис с сильно извиняющимся лицом показал на часы на руке. Жест означал, что он торопится. Все участники конференции уже сидели в зале. Сотрудник отеля закрывал дверь, ожидая только Круглова, голова которого все еще торчала снаружи. Отец Борис показал Суколову, что позвонит – приложил к уху воображаемый телефон – и окончательно скрылся за дверью.

Суколов почувствовал резкое головокружение, будто потерялся в пространстве, оказался там, где геометрия отличается от привычной: все наклонено под каким-то углом. Он понял, что как можно скорее нужно выйти на улицу. К тому же пересохло в горле. Не покупать же воду втридорога в баре отеля, в самом деле. Надо дойти до ларька – попить и подышать воздухом. Когда он, как в тумане, двигался к выходу, милая девушка в яркой промо-одежде преградила ему путь со стандартным набором слов: «участвуйте, бла-бла-бла, у нас дегустация, бла-бла-бла» – и протянула бокал с непонятным светло-желтым напитком. У Суколова настолько перехватило горло, что он даже не смог сказать девушке «спасибо, не надо». Вместо этого взял стакан, выпил залпом его содержимое и ощутил приторный, немного жженый вкус.

– Что это? – прохрипел Суколов.

– Вермут, – улыбаясь, ответила девушка мужским голосом.

В тот же момент геометрия пространства вокруг и внутри Суколова совершенно нарушилась: стены поплыли вниз, из глаз почему-то подул ветер, голова стала похожей на прорастающий из земли гвоздь.

Потом темнота и удар от падения.

Белое полотно с красной точкой посередине

Суколов открыл глаза, приподнялся на локтях, огляделся и увидел картину на стене.

Было непонятно, что на ней нарисовано, так как ее частично загораживала девушка, стоящая спиной к нему и, казалось, рассматривающая эту картину. Суколов встал, подошел ближе и немного обошел девушку справа, чтобы тоже взглянуть на картину. На картине ничего не было – просто белое полотно.

«Прекрасное произведение искусства, – подумал он. – Можно представлять себе все что угодно».

Видимо, девушка этим и занималась. Сверху раздался стук, и Суколов повернул голову в его сторону. Повернувшись обратно, он увидел, что девушки уже нет – белая картина смотрела прямо на него. Он заметил маленькую красную точку в центре белого полотна. Когда он находился справа от девушки, точка была незаметна, ее можно было увидеть, только если смотреть на картину прямо. Суколов понял, почему девушка стояла так долго, как завороженная. Это был какой-то оптический эффект. Когда он смотрел на красную точку, она начинала увеличиваться, и все белое полотно постепенно становилось красным. Вдруг он услышал чье-то дыхание. С трудом заставив себя оторвать взгляд от картины, он не повернул головы, а посмотрел в сторону только глазами. Кто-то стоял рядом. Так же, как пять минут назад стоял он. Ждал своей очереди? Означало ли это, что теперь Суколов должен уйти, как та девушка, и освободить место новому незнакомцу? Опять послышался стук, незнакомец отвернулся, Алеша почувствовал, что пора, и сделал шаг во тьму.

В ту же секунду он увидел лестницу. Суколов решил подняться наверх, чтобы узнать, откуда звук. Он зашагал по ступеням, которые были металлические и полые внутри, поэтому стук шагов, как медленно и осторожно он ни ступал, разносился по всему помещению. Пройдя несколько ступеней, он обернулся. Комната, в которой он до этого находился, теперь была видна ему почти полностью. На лестнице не было света, а центр комнаты освещался небольшой лампой, свисающей с потолка на нити провода. Лампа немного покачивалась, отчего круг света под ней постоянно подергивался. В круг света попадал только кусок стены с картиной, которая с этого ракурса снова была просто белым полотном, и человек, неподвижно стоявший перед картиной. Где комната начиналась и где заканчивалась, видно не было. Снова раздался тот же стук, но уже не сверху, как Суколову казалось до этого, а сбоку, с другой стороны комнаты. Суколов предположил, что напротив есть такая же лестница и, пройдя по своей лестнице вверх, понял, что шаги с той лестницы движутся в обратном направлении. Кто-то спускался. Суколов сообразил, что если начнет подниматься выше, то уже не застанет наверху того, кто был источником звука. Ведь он одновременно с ним спустится вниз. Поэтому решил подождать. Наверняка этот кто-то в итоге выйдет из тени в круг света от лампы и встанет справа от человека перед картиной.

Ждал Суколов долго. Однако ничего не менялось: человек перед картиной стоял как стоял, из тени к нему никто не выходил, стук шагов по лестнице больше не раздавался. Только Суколов занес правую ногу над следующей ступенькой, как тут же услышал грохот с противоположной стороны. Явно тот, кто спускался по параллельной лестнице, оступился, упал и покатился вниз. Несколько гулких ударов, и тишина. Человек у картины за все это время не шелохнулся. Суколов увидел черную густую лужу, вытекающую из темноты в круг света в центре комнаты. Чем дальше она растекалась, тем очевиднее становился ее темно-красный оттенок. Сомнений быть не могло – кровь. Кровь того, кто упал с другой лестницы. Суколову показалось странным свое нежелание спуститься. Там, скорее всего, умирал человек, которого еще можно было спасти, но Суколов стоял как вкопанный, не чувствуя ни паники, ни любопытства, ни жалости.

И только занесенная вверх нога подталкивала его идти дальше.

Красное полотно с красной точкой посередине

И он пошел дальше.

Вскоре Суколов поднялся настолько высоко, что, видимо, перешел на другой этаж. Свет от лампы скрылся за перегородкой, и стало еще темнее. Алеша размышлял: а что если это помещение специально создано, чтобы человек понял в нем, какой он есть? Ему ведь доводилось раньше попадать в ситуации, когда на его глазах требовалась помощь. Однажды он был свидетелем аварии. Когда две машины столкнулись, так что одна перевернулась, он, видя все это с тротуара, ни на секунду не задумался и побежал вытаскивать пострадавших. Еще пару раз он оказывался рядом, когда кому-то резко становилось плохо, и всегда первый инстинкт еще до того, как он успевал о чем-то подумать, гнал его спасать людей. А здесь совсем не так. Он, понятия не имея зачем, поднимался вверх, все дальше, оставляя беспомощного, истекающего кровью человека. Почему? Может, просто потому что он такой? Такой не очень отзывчивый человек, которому абсолютно наплевать на других, что где-то там умирают и просят о помощи, если это не касается его самого. Может, во всех случаях, когда он помогал людям, это было всего лишь социально одобряемое поведение? А это место, где он сейчас, и должно показать ему, какой он на самом деле? Суколов уперся в люк.

Тишина. Никакого стука, никаких шагов ниоткуда больше не раздавалось. Темнота. Свет от лампы был далеко внизу. Пустота. Металлические ступени лестницы, уходящие вниз во тьму, а наверху упирающиеся в дверь люка, и по обеим сторонам голые стены. Суколов стоял посреди всего этого в сомнениях, попробовать открыть люк или вернуться вниз. А может, вообще, лучше остаться здесь, молчать и ничего не делать? Он решил немного постоять и подождать какого-нибудь знака, но никакого знака не было, не происходило ровным счетом ничего.

«Вот, – думал Суколов, – идеальное состояние для принятия решения. Ничто надо мной не висит, ничто не давит, нет никаких внешних факторов, вынуждающих меня пойти туда или сюда. Никто ничего не советует. Полная свобода. Куда бы ни пошел – это будет только мой выбор».

Он присел на ступеньку, положил руки на колени, голову на руки и… Проснулся. Сколько времени он проспал – понять было невозможно. Однако тело немного затекло, из чего следовало, что он отрубился не на минуту, а на подольше. Он встал, немного размялся, потряс конечностями в воздухе, потянулся, поприседал и, ни о чем не думая, сделал еще пару шагов вверх, чтобы дотянуться до люка. Ручки или замка не было. Он толкнул люк – не открывалось. Он поднялся еще выше и подпер люк плечами. Люк не поддавался. Видимо, был надежно закрыт извне. Ну что ж, раз он принял это самостоятельное решение – во что бы то ни стало выбраться наверх – надо было идти до конца, пусть даже по другой лестнице. Примерно прикидывая, откуда он слышал шаги, Суколов рассчитывал, что сможет отыскать вторую лестницу и в темноте, если вдруг лампа больше не горит.

Но лампа по-прежнему горела. Картина тоже висела на месте, но теперь она была полностью красной. Крови на полу больше не было. И не было людей: ни стоящего перед картиной и разглядывающего ее человека, ни человека, стоящего справа и ждущего своей очереди, ни упавшего с лестницы и разбившего себе голову – никого. Но самое странное – не было лестницы. Суколов точно помнил направление, откуда раздавались шаги, и примерно с той же стороны потекла кровь. Но лестницы не было: он дошел до упора, уткнулся в стену, прошел, перебирая руками по стене, в одну сторону и дошел до своей лестницы, потом также прошел в другую сторону, обошел всю комнату и снова дошел до своей лестницы. Он вернулся в центр комнаты, под лампу, и посмотрел на картину. Вспомнив про тот оптический эффект с красной точкой на белом полотне, он встал строго по центру картины, желая увидеть нечто подобное, но нет: на этот раз ничего другого, кроме сплошного красного полотна, на картине не было, с какого бы угла Суколов ни старался на нее взглянуть.

И тут он снова услышал этот стук. Шаги приближались, кто-то явно спускался. Причем явно по той же лестнице, по которой ходил и Суколов. Значит, это был кто-то, кто мог открыть люк, кто все это время был наверху, кто мог выйти из комнаты. Шаги стихли и раздался голос:

– Тебе нравится моя картина?

Суколов давно отвернулся от картины и всматривался в темноту, в ту сторону, где была лестница, пытаясь разглядеть того, кто спустился.

– Та другая, белая, мне нравилась больше.

– Это одна и та же картина.

Голос казался ему знакомым.

– Но она была белой некоторое время назад.

– Полностью белой она не была никогда.

– Ну да. В центре была красная точка.

– Она и сейчас там есть.

Невозможно проснуться

Мужчина в майке BEPMYT вышел на свет.

– Пророчество сбылось. Я действительно нарисовал картину. Ты и впрямь ясновидящий. Поздравляю.

– К сожалению, это свойство не помогло мне сразу догадаться, кто вы такой.

Вермут искренне не понимал.

– И кто я, по-твоему, такой?

– Дьявол.

– Кто? Погоди-погоди, – по-детски рассмеялся Вермут, – Что, правда? Ты думаешь, я и есть тот самый падший ангел? Да Господь с тобой. Я обычный человек, как и ты. Можешь, ну я не знаю, ударить меня. Увидишь, что у меня тоже есть кровь.

– Кстати, здесь была кровь.

– Была, но я прибрался.

Слова Вермута не переубедили Суколова.

– Наличие крови никак не влияет на то, дьявол вы или нет. Есть еще доказательства?

– Есть. Я не дьявол по одной простой причине: дьявола не существует.

– Скажите еще, что Бога нет.

– Бог есть.

На это Суколов не нашел, что ответить, и Вермут продолжил.

– Людям более удобна система координат «минус-плюс», где есть Бог и есть дьявол. А на самом деле система координат «ноль-плюс».

Суколов поймал себя на мысли, что невнимательно слушает собеседника, как будто и так знает, о чем он сейчас скажет. Мысль его зацепилась за фразу «система координат», и он подумал: странно, что за небольшой промежуток времени он слышит такую формулировку от двух совершенно разных людей. Это зарождало в нем некоторые подозрения, но он пока еще сам не понимал какие.

– Нет ничего отрицательного, – все это время Вермут что-то бубнил на заднем плане, – Нет никакого вселенского зла. Есть Бог – добро, любовь. А есть ноль – отсутствие любви, отсутствие добра. Людям проще этот ноль называть дьяволом: снимает с них ответственность. Потому что вроде как существует некая активная сила, действующая помимо воли человека. Однако это не так. Человек решает сам. Либо он выбирает плюс, выбирает Бога, выбирает добро и любовь. Либо он без всякого дьявола просто от этого всего добровольно отказывается и пребывает в абсолютном нуле.

– В абсолютном нуле? – Суколов отлип от «системы координат» и прицепился к следующей выхваченной им фразе, – В теории понятно. А как это на деле происходит? Ну, физически. Абсолютный ноль – это где?

– А вот прям здесь. Это и есть абсолютный ноль. Условно говоря, такое место, куда не может проникнуть Бог. Потому что человек сам его сюда не пускает. В той жизни, которую мы привыкли называть реальной, такого места быть не может. Там Бог есть везде. И даже если ты отрицаешь Его существование и творишь всяческое зло на Земле, все равно ты не находишься в абсолютном нуле. Да, ты к нему неуклонно приближаешься, но какая-то часть добра в тебе все равно остается. Маленькая, но она есть. И Бог в течение твоей жизни постоянно к ней взывает, к этой части, и вполне может когда-нибудь и достучаться до твоего сердца. Тогда ты повернешь к свету. А вот если ты умрешь раньше, тогда можешь оказаться в абсолютном нуле. Опять же, людям привычнее это место называть адом и представлять, будто тут черти тебя на сковороде жарят. Но, как видишь, – Вермут раскинул руки и обвел взглядом комнату. – Ничего подобного.

Суколов помолчал, как ему показалось, двадцать секунд и задал, как ему опять-таки показалось, самый правильный в этой ситуации вопрос.

– Зачем вы меня сюда привезли?

– Я? Привез? С чего ты взял?

– Ну как. Я помню, что в отеле на дегустации выпил вермута, после чего сразу отрубился. Понятно, что вы подсыпали мне что-то в этот вермут, чтобы без сознания вывезти, как я понимаю, в это место, где я и очнулся. Но зачем? Что вы хотите со мной здесь делать?

Вермут явно что-то хотел сообщить Суколову, но никак не мог подобрать слова.

– Так. Ну вот опять. Прав был отец Борис. Неправильные ты вопросы задаешь, Алексей. Так никогда до правды не докопаешься. Давай разбираться вместе. Прежде всего скажи: как ощущаешь себя в этом месте? Вот ты якобы проснулся после снотворного. Голова не болит? Тебя накачал наркотиками и увез куда-то опасный маньяк. Что ты стал делать, когда проснулся? Бежать? Искать выход? Звать на помощь? Звонить в полицию?

– Я понял, о чем вы. Пожалуй, ощущения и впрямь странноватые. Будто все происходит во сне. Будто бы видишь себя немного со стороны… Все ясно! Я еще не пробудился от вашего снотворного. Без понятия, где я сейчас нахожусь физически. Все это я вижу в одурманенном сне, поэтому все такое зыбкое, лишенное логики. И никакую картину вы не рисовали. Это мое сознание подкидывает мне образы из нашего последнего разговора.

– Тогда почему не просыпаешься? Если в какой-то момент сна начинаешь осознавать, что все вокруг – сон, после этого обычно идет пробуждение.

Очередная догадка Суколова ударила в него молнией.

– Стойте! Неужели? Не может быть… Похоже на сон, но невозможно проснуться…

– Браво, Суколов! Наконец подбираешься к вопросу, который надо было задать себе изначально. К главному вопросу твоей жизни, как это парадоксально ни звучит.

– Я умер?

– Ну конечно.

– Это не сон?

– Если бы ты спал, это был бы сон. Но ты умер. Вот примерно всякие такие штуки видят люди после смерти. Прикольно, правда?

– То есть вы меня не усыпили этим вермутом. Вы меня отравили.

– Опять какие-то домыслы. Просто спроси.

– Вы меня убили?

– Нет.

– Тогда как я умер?

– Умер ты уже давно. Когда лег в ванну с этой своей кастрюлей. Вспомни. У тебя лампочка в туалете перегорела, и ты поставил туда временно на стиральную машину свою настольную лампу. Когда корячился в ванной полной воды с кастрюлей на голове, задел лампу, и она, работающая от сети, упала в воду. Понятно, как ты умер? Очень нелепо, надо сказать. Когда тебя нашли, все подумали, что ты совершил какое-то ритуальное самоубийство.

В чем смысл смерти

Вот оно, значит, как.

То, над чем люди ломают голову, и то, чего они так боятся, – «а что же там после смерти?» – оказывается, выглядит вот так. Просто какой-то сон, в котором проходит примерно та же самая жизнь. Те же реалии вокруг, те же мысли. И даже чувства. Разве что события какие-то странные, но и то: странные не на порядок, а так, которые в принципе могли и в жизни произойти.

«Короче, ничего особенного», – подумал Суколов. И с удивлением обнаружил, что даже немного разочарован. Хотя, казалось бы, раньше он упорно настаивал на том, что после смерти вообще ничего нет. То, что он узнал сейчас, должно было как-то взорвать все его представления о мире. Но нет. Этого не случилось.

Зато он сразу сообразил, что этой новой реальностью, как и сном, когда ты еще не проснулся, но уже осознаешь, что это сон, вполне себе можно управлять. Он не желал больше находиться в этом непонятном помещении с этим выдуманным человеком, поэтому тупо развернулся и пошел в сторону, думая о том, что скоро выйдет на улицу. Так он дошел до стены, и там действительно оказалась дверь. Он вообразил, что на улице будет лето, обычная провинциальная природа и дорога. Открыл дверь, вышел – так оно и есть. В данный конкретный момент своей смерти ему хотелось только: а) идти по дороге; б) чтобы рядом никаких людей; в) чтобы легкий летний ветерок; г) чистое небо сверху; д) зелень деревьев вокруг. Все так и было. Он просто шел. Он смотрел вперед. Пейзаж не менялся. Он дышал и чувствовал приятный запах.

И все.

Все постоянно твердили ему про смысл жизни, и никто – про смысл смерти. Ну разумеется. Что они могли знать об этом? Они ведь сами не умирали. Неужели только безвозвратно умерев, можно узнать, как оно все там на самом деле? Да, Суколова ненадолго хватило получать полное безусловное удовольствие от нигдененахождения, ничегонеделания и ниочемнедумания. Неугомонный котенок снова начал копошиться в голове и нарыл там очередную идею на поразмышлять: а в чем тогда вообще разница между жизнью и смертью, если этот надоедливый клубок мыслей никогда не заканчивается ни там, ни там? Может, есть какая-то другая, более глубокая, смерть? Что если в этой иной жизни взять и умереть еще раз? Стоит попробовать. А что он теряет? В крайнем случае вообще ничего не изменится: это состояние, в котором он сейчас, окажется окончательным, и в нем он будет пребывать вечно. А вдруг получится попасть в то самое небытие? Туда, где не будет совсем ничего. И главное, никаких мыслей. Пожалуй, этого Суколову хотелось больше всего.