Кукла

Андрею ужасно хотелось убежать, но вместо этого он, преодолевая противную пустоту внизу живота и слабость в ногах, решительно двинулся вперед. Оля оправила юбку, с интересом наблюдая за развитием событий. Она любила смотреть, как дерутся мальчишки.

Хулиганы долго с наслаждением избивали мальчика, с усмешкой подавляя его неумелое сопротивление. Потом ушли, оставив его валяться в грязи. Потихоньку слиняла и Оля.

Дома на вопросы родителей Андрей упорно отмалчивался, а когда сошли синяки, прямиком направился в школу бокса. К десятому классу он был уже мастером спорта. Помимо этого, сосед, отставной офицер-десантник, обучил его боевому самбо. Теперь Андрея боялась вся школа. Он отработал перед зеркалом холодный жесткий взгляд, непроницаемое выражение лица, но душа осталась прежней… Не окажись на его жизненном пути ублюдок Гога с приятелем, Андрей, быть может, стал бы научным работником, как отец, но… Короче, сейчас старший лейтенант Ларин являлся курсантом особого учебного центра спецназа, где из него готовили профессионального диверсанта-убийцу.

Андрей знал, что такое «куклы», видел, как работают с ними другие, но сегодня была его очередь. Этим и объяснялась задумчивость старшего лейтенанта, который никак не мог решить для себя сложный вопрос: правильно ли использовать живого человека в качестве тренировочного снаряда?..

– Равняйсь, смирно! – Полковник спецназа Анатолий Сергеевич Блинов медленно шел вдоль шеренги вытянувшихся курсантов, внимательно вглядываясь в лица своих подопечных. Напротив Андрея он остановился. Во главу угла Блинов, как опытный инструктор, всегда ставил психологическую подготовку, поэтому уже несколько дней внимательно присматривался к этому парню. Здоровенный бугай, хорошо владеет рукопашным боем, огнестрельным и холодным оружием, выполняет на «отлично» все нормативы, но… Что-то в нем Сергеичу не нравилось. Прекрасный психолог, он интуитивно чувствовал то, чего не замечали другие. Конкретно сформулировать свои сомнения полковник не мог, но за сорок лет жизни Сергеич успел убедиться, что предчувствия его никогда не подводят.

– Курсант Ларин, выйти из строя!

Лицо старшего лейтенанта не выражало ничего, однако инструктор уловил исходящую от него ауру неуверенности.

– Сегодня ты будешь работать с «куклой». Это мразь, подонок, приговоренный советским правосудием к смертной казни. Уже объявлено, что приговор приведен в исполнение. Юридически его не существует. Это не человек – это «кукла». Ему продлили жизнь, чтобы вы смогли закрепить полученные знания. Он добровольно пошел на это, так как больше всего на свете любит свою поганую шкуру. Это убийца, садист. – Здесь полковник покривил душой. Человек, выделенный для курсанта Ларина, был осужден за валютные махинации, но старшему лейтенанту знать это не обязательно. Первый раз убивать всегда трудно, а уверенность, что перед ним садист-убийца, поможет парню преодолеть психологический барьер, стать настоящим диверсантом. Потом будет легче, а главное, во время выполнения боевого задания не дрогнет в последний момент рука.

– Так вот, Ларин, тебе выпала честь привести приговор в исполнение. – Острый взгляд Сергеича, казалось, пронизывал Андрея насквозь. – Сегодня «кукле» разрешено драться в полную силу. Запомни, он тоже может тебя убить, так что не расслабляйся! Вопросы есть?

– Никак нет! – отчеканил курсант, хотя в душе бушевала буря сомнений…

Человек, предназначенный на заклание, в это время сидел в специально оборудованной камере, где жил последний месяц. Несколько дней его не трогали, но по-прежнему остро болели сломанные ребра, тяжело гудела голова, путались мысли. Сегодня он поймал себя на том, что начинает забывать имя, которое носил в той, другой жизни. Сказывались многочисленные сотрясения мозга, а также жуткая нереальность происходящего. Получив предложение стать «куклой», он поначалу обрадовался, казалось, смерть отступила, появилась надежда, угасшая после отклонения кассации. Сейчас, остатками отбитого разума, человек понимал, какую ужасную ошибку совершил, избрав долгую мучительную казнь вместо гуманной пули в затылок.

– Эй, «кукла», подъем! – рявкнул хриплый голос, и человек испуганно вздрогнул. В открывшуюся дверь ввалился здоровенный спецназовец с бульдожьей физиономией. – На «тренировку» пора, – добавил он с сарказмом. – Сегодня особый день, ты можешь драться в полную силу, можешь убить, если сумеешь, но смотри, падло, не вздумай косить от боя, иначе на куски порежу, собственное говно жрать заставлю!

Замутненное сознание с трудом воспринимало услышанное, но при слове «убить» «кукла» оживился. Как ненавидел он своих мучителей! Хоть одного придушить, перегрызть зубами горло!..

Курсант Ларин, по-прежнему терзаемый сомнениями, внимательно вглядывался в лицо «куклы». Крепкий мужик, примерно ровесник, высокий лоб, волевой подбородок, но глаза! Правду говорил инструктор – натуральный убийца-садист. Разве у нормального человека может быть такой дикий, звериный взгляд?! Сомнения стали отступать. Действительно, стоит избавить общество от подобного типа!

– Начали! – резанула по ушам команда Сергеича, и «кукла» с вурдалачьей усмешкой ринулся вперед.

Доведенный до крайности человек способен на многое. Смертник умел драться во много раз хуже, чем Андрей, однако старший лейтенант с трудом сдерживал его яростный натиск. Раньше «кукла» цеплялся за жизнь, послушно служил мешком для отработки ударов, не мешал выкручивать себе руки, душить удавкой, швырять об пол. Теперь в его жизни была только одна цель – убить этого ненавистного мордоворота, насладиться агонией… В бешеном порыве он сумел попасть курсанту кулаком в глаз, отбил нацеленный в голову боковой удар ноги, но тут же, получив страшный апперкот в печень, рухнул на пол.

– Добей его! – глухо, как сквозь вату, донесся до «куклы» голос инструктора.

Курсант почему-то медлил.

– Сопляк, маменькин сынок! Я сказал – добей! – рычал Сергеич.

Последнее, что увидел смертник, – черные глаза своего убийцы, как ни странно, испуганные, затравленные, и услышал хруст шейных позвонков. Боли почему-то не было. Затем он понесся по длинному темному коридору, в конце которого виднелся свет…

Отпустив обмякшее тело с неестественно вывернутой шеей, Андрей поднялся с колен, тяжело дыша.

– Молодец! – похлопал его по плечу инструктор. – Молодец!

Глава 3

Из багрового тумана выплыла отвратительная рожа, которая гнусно кривлялась, обнажая кривые желтые клыки.

«Тю-тю-тю, Игорек, пуси-муси, – хихикала рожа. – Отклонили, отклонили!»

Он хотел послать страшилище куда подальше, но голос не слушался. Оно, в свою очередь, ехидно захохотало и вылезло из тумана целиком, во всей красе: горбатое, скособоченное, покрытое какими-то бугристыми наростами, перемазанное зеленой слизью. Вытянув длинную костлявую руку, монстр похлопал его по щеке.

– Заберу, заберу! – издевался скрипучий голос.

Каким-то кусочком сознания Игорь понимал, что это лишь сон, но страшилище явно придерживалось иного мнения. Пританцовывая и кривляясь, оно продолжало хватать человека грязными лапами.

С трудом ворочая языком, он принялся читать «Отче наш», каждое слово давалось с огромным трудом, однако молитва возымела свое действие. Злобно взвизгнув, чудовище исчезло. Появилась другая картина, сперва вдалеке, потом ближе, ближе, и наконец Игорь очутился на зеленом лугу, ярко залитом лучами полуденного солнца. Метрах в двухстах виднелась березовая роща. Легкий ветерок ласкал лицо. Слышалось пение птиц, в траве стрекотали кузнечики. По лугу, не касаясь земли, двигалась по направлению к нему одетая во все белое фигура. Это был Володя, но не такой, каким Игорь видел его в последний раз в морге. Тогда он с трудом узнал брата: не мог поверить, что эта расколотая голова, распухшее, превратившееся в сплошной кровоподтек лицо, оскаленные в предсмертной муке зубы принадлежат Вовке, в детстве веселому шалуну, в более зрелом возрасте не менее веселому донжуану, походя разбивающему женские сердца, отличному товарищу и собутыльнику, умеющему поднять настроение в самой мрачной компании.

Сейчас брат выглядел совсем как раньше, никаких следов зверского избиения, только лицо чересчур бледное.

– Володя, ты жив! – радостно кинулся к нему Игорь. Тот слегка отстранился и, грустно усмехнувшись, покачал головой.

– Но что же тогда, где мы?

Брат молчал.

– Ты не можешь говорить?

Володя кивнул, на лице его отразилось страдание. Казалось, он хочет что-то объяснить Игорю, предупредить о грозящей опасности, но не может открыть рта.

Игорь попытался обнять его, прижать к себе, но руки прошли сквозь пустоту. Брат еще раз печально улыбнулся. Затем двинулся куда-то в сторону березовой рощи, сделав Игорю приглашающий знак рукой. Когда они добрались туда, оказалось, что никакой рощи нет, что это лишь декорация. За первым рядом деревьев оказалась бесплодная, каменистая пустыня, на краю которой стоял самый заурядный лифт. Да, просто кабина лифта, как в любом современном многоэтажном доме. Но не было ни дома, ни подъезда, только лифт, и все. Повинуясь непонятной силе, Игорь вошел внутрь. Брат куда-то исчез. Кабина оказалась самой что ни на есть обычной, лишь поражало обилие кнопок с номерами этажей. Не дожидаясь, когда Игорь нажмет кнопку, кабина сама плавно двинулась в путь: вверх или вниз – он не понял. Через некоторое время двери отворились, и Игорь очутился в ярко освещенном коридоре, уходящем в бесконечность. На стенах были развешаны стенды с именами, фамилиями, фотографиями. Внизу, под каждой фотографией, – длинный ряд отметок, совсем как в школе, от единицы до пятерки. Он осознал, что это оценки за прожитую жизнь, и решил разыскать себя, выяснить, что ждет его в конце туннеля, по которому скоро предстояло пройти. Своего стенда Игорь не нашел, зато обнаружил Гавриленко, с удовлетворением отметив, что лейтенант заработал одни лишь двойки с редким вкраплением трояков. Продвигаясь вперед, Игорь постоянно чувствовал на спине чей-то пристальный взгляд, хотя никого вокруг видно не было. Внезапно бесконечный коридор кончился, вернее, просто исчез. Игорь стоял в пустой комнате, в противоположных ее углах виднелись две двери: из одной лился солнечный свет, из второй тянуло запахом серы, а в глубине прохода, путь в который она открывала, вспыхивали багровые отблески пламени. Между этими двумя была еще третья дверь, закрытая. Движимый любопытством, Игорь потянул ручку. За ней ничего особенного: ни света, ни адского пламени – обычный город, только серый, промозглый, небо затянуто облаками, лица людей ни счастливые, ни отчаявшиеся, а просто хмурые, серые, как весь этот город…

Получив сильный удар по затылку, Игорь Лаврентьев проснулся, медленно, неохотно. Волосы на голове слиплись от пота. Яркий свет электрической лампочки под потолком больно резанул по глазам. Придя в себя окончательно, он понял, что никто его не бил, просто во сне он свалился с нар, ударившись о бетонный пол. Камера смертников, где Игорь провел последние полгода, выглядела, как обычно: замкнутое пространство без окон, нары, серые стены, бронированная дверь, небольшой стол посредине да табуретка, наглухо приделанная к полу, как, впрочем, и стол. В углу унитаз с умывальником. Высоко, так, чтоб не достать, телекамера, фиксирующая каждое его действие и передающая изображение на специальный монитор в комнате охраны. Мертвая тишина. Больше всего угнетало одиночество. Сидишь наедине со своими мыслями – и никуда не деться от слепящего электричества, от проклятой телекамеры-стукача, услужливо доносящей ментам в дежурке о каждом его движении, выражении лица. Иногда Игорю хотелось кричать, в бессильной ярости биться головой о стену, но сдерживала гордость. Нет, сволочи! Не доставит он вам развлечения, когда, устав от бесконечных партий в домино, вы с ленивой усмешкой на откормленных рожах наблюдаете за агонией осужденных, мечущихся в своих клетках, словно звери в зоопарке.

Правда, в отличие от большинства других приговоренных, Лаврентьеву один раз повезло.

Дело в том, что в работе палаческой бригады получился какой-то сбой, какой именно, он не знал, да и знать не хотел. Главное, что машина смерти забуксовала, камеры смертников, в которых полагалось сидеть по одному, переполнились, и на некоторое время у Игоря появился товарищ по несчастью, для которого в спешном порядке присобачили еще одни нары, так что места в камере почти не осталось.

Сергей Сергеевич Еремин, в прошлом директор крупного предприятия, был приговорен к смерти за хищение в особо крупных размерах. Самое гуманное в мире общество развитого социализма очень ревниво относилось к своему имуществу. Частника – грабь, пожалуйста, ну, посадят в крайнем случае, но не дай Бог своровать у государства! К стенке гада, к стенке! В расход злодея! Так ехидничал Игорь в разговорах с Ереминым, с которым в другом месте ему вряд ли бы удалось откровенно пообщаться. Сергей Сергеевич разъезжал на персональной машине, жил в элитном доме, отоваривался в спецраспределителе, а Лаврентьев довольствовался общественным транспортом, малогабаритной «хрущевкой» и пустыми прилавками магазинов.

Но смерть уравнивала всех. С Еремина сошли былые лоск и спесь. Сейчас это был совершенно седой шестидесятилетний старик с потухшими глазами, который, грустно усмехаясь, слушал наивные рассуждения двадцатипятилетнего мальчишки, понятия не имевшего об истинных рычагах, управляющих Страной Советов, о ее подводных течениях.

– Эх, Игорь, Игорь, – произнес он, терпеливо выслушав слова сокамерника. – Что ты можешь знать о нашей жизни, дурачок! Закон действительно таков, здесь ты прав, но закон этот так, ерунда, он для мелких мошенников, например, для какого-нибудь зарвавшегося завмага или «козлов отпущения» вроде меня. Но даже завмага к стенке не поставят, если он вовремя даст на лапу кому следует или не будет высовывать носа и отрываться от системы.

– Но как же нашумевшие дела о хищениях, – возразил Игорь. – Как же вы, в конце концов?!

– Хм, представь себе пирамиду, только стоящую вверх ногами, – принялся довольно туманно объяснять Еремин. – Стоит она именно на своей верхушке; это один, в крайнем случае два-три человека. Если с ними что-либо случится, скажем, сожрали их в придворной интриге – пирамида может рухнуть. Вот тогда захлебываются в истерике газеты, гремят показательные процессы. Не всегда, правда, а только когда нужно кинуть кость обывателю, показать чистоту и беспристрастность правосудия!

– Вы тоже из рухнувшей пирамиды? – поинтересовался Лаврентьев.

– Нет, со мной гораздо проще. Нужно было лизнуть, а я гавкнул! – сардонически скривился Сергей Сергеевич и, задумавшись, надолго замолчал.

В той, другой жизни Игоря шокировала бы подобная исповедь, ломающая вдолбленные с детства устои, но сейчас, после произошедшей с ним самим чудовищной несправедливости, он больше ничему не удивлялся.

Лаврентьев с Ереминым прожили в одной камере три месяца. После отклонения кассации Сергей Сергеевич совсем сдал, с трудом поддерживал разговор, по временам беспричинно плакал. Он подал прошение о помиловании, хотя абсолютно не верил в его возможность.

– Все равно убьют, – страдальчески кривился он. – Я им мешаю!

– Зачем же прошение подавали?